Отстала. Взгляд беспрерывно блуждает по лицу, цепляется за выступающие части, ныряет в омут глаз без стеснения. Вот анализировала, хмурюсь ли. Переместилась, тронула, почти осязаемо, опущенные уголки губ.

Сжал ее запястья и не придумал, куда бы деть взятые в плен руки. Встала на цыпочки, потянулась, используя мой жест, как опору. Хотелось ли еще одного поцелуя? Да! Какого? На который хватит ее щедрости! И она прикоснулась еле ощутимо к уголкам рта, к угрюмым складкам, давая понять, что ей, возможно, хочется исправить это, или она всего лишь подметила мою особенность почти не улыбаться.

В области солнечного сплетения неуклюже повернулся вокруг своей оси увесистый, колючий зверь. Я вжал ее в двери, бормоча предложение покинуть коридор. А она в ответ издала смешок, утробный и низкий, слишком вторящий пробудившемуся гаду.

Этот ни с чем не сравнимый страх. Я мало чего боюсь. И это не опасения показаться смешным, глупым и некомпетентным. Не ужас сделать ей больно и плохо. А чем тогда я занимался несколько минут назад?! Я ведь почти убил ее, задушил. Почти руками. Это был страх открыться, подставить себя под удар. Боязнь эмоциональной уязвимости. Хватило бы ей мудрости быть чуть медленнее, чуть осторожней. К сожалению, я мучительно нуждался в бережном отношении, почти как к хрустальной вазе.

Такова уж была моя природа, что я мог терпеть какую угодно боль, любые унижения и страдания, кроме прикосновения к сфере отношений. К единственной критической точке нежности и любви к женщине, способной разрушить все строение, как карточный домик.

Физики я не боялся. Чай, не маленький мальчик. Я не только видел ее со стороны. И не только самую противную животную ипостась. Скрываясь под дезиллюминационкой в доме друга, я становился пару раз, не афишируя свою персону, свидетелем деления супружеского ложа. Они ни в коем случае не знали о моем присутствии. А я видел, какова бывает предупредительная нежность, трепет желания, красота слияния и его органичность, не вычурная, но такая сладкая для обоих прелесть, что они спали сплетенные, не замечая неудобных поворотов, ракурсов и заломов.

В те моменты, когда я сам просыпался, выныривая из какого-то морока подле обнаженного тела, чаще всего находясь полуодетым, с остаточным привкусам алкоголя вперемешку с каким-нибудь зельем, снижающим критичность отношения к поступкам, а проще отключающим сознательную сторону, не было желания даже имя узнавать или осведомляться о каких-то нуждах вероятной партнерши. Я предпочитал автоматически вычищать эти встречи из головы, продолжая оставаться практически девственником.

Обстановка прошла мимо меня. Мы жили в почти безликих меблированных комнатах, снабженных удобствами. И было не интересно, что она успела переделать под свой вкус, потому что под спиной оказалась опора спинки дивана в гостиной. Очевидно, она подтолкнула и усадила меня. Села перпендикулярно, перекинула ноги через колени и заговорила:

— Как ты думаешь, где МакГонагалл нашла меня?

— Там же, где и МакМиллана. Устроила тут шотландское восстание!

— Почти верно, — она чуть запрокинула голову, приоткрыв губы в короткой ухмылке, шевельнув крыльями ястребиного носа.

А я отпустил себя, не веря, что делаю это. Что это на мою кисть в один оборот намотаны волосы, а очертания рта, тепло кожи, распахнутые в изумлении глаза, на которых можно пересчитать влажные черные ресницы — у самого моего лица.

Она ответила на поцелуй, открылась беззастенчиво. Несколько раз, топя в смущении, столкнулись два немаленьких носа, пока мы не нашли разворот немного неудобный, обдавая друг друга теплым сопением. Целоваться было вкусно! К моему восторгу химия, которой я придавал довольно много мистического значения, одобрила наше слияние. Не казалось, что мокро, что грязно меняться слюной, что сталкиваться языками противно, особенно лаская.

И она не только ответила, перехватив инициативу, заставив задохнуться под ее весом, в тесных объятиях гибких, но удивительно сильных рук. Как странно, но я не мог представить, что поцелуй может быть откровением, что можно пить чье-то дыхание, вкушая исцеляющую мягкость губ.

С тяжелым вздохом она отцепилась, вжалась острым подбородком над ключицей и продолжила без зрительного контакта:

— Я получила письмо с просьбой о встрече. Это недалеко, записка содержала координаты. И было это довольно давно. У меня неделя ушла на обдумывание. Но она была запечатана вензелем и гербом рода матери. Ты не представляешь, сколько раз я готовилась рассказать тебе. Но мне, вероятно, не хочется втягивать тебя в какую-то опасную ситуацию. И я решила: будь, что будет.

— Так вот откуда были тревожные сны!

— Один хуже другого! — согласилась моя Ворона.

— Ворона! Безмозглая ворона! Во мне давно нет никакой ценности. Имеется немного опыта мыслить быстро и неординарно. Возможно, вместе мы бы придумали что-нибудь.

— Перестань обзываться! Все обошлось! Это был родственник моей матери. Да, он помогал спрятать меня от возможного правосудия, но понятия не имел, что за миссию могут возложить на мои плечи.

— И все равно опрометчиво, если ты думала, что придется держать ответ! Ты рассказала? — в голове бушевал ураган.

Это как грибница, ее нити могут тянуться на десятки километров. И никогда не знаешь, где искать концы.

— Пока нет. Тут я как раз вспомнила, что могу посоветоваться с тобой и просто должна. Насколько бы ни был силен страх за тебя!

— Не надо за меня бояться! Почему?.. — я осекся, понимая, что преступаю определенную грань, вынуждаю откровенничать совсем не деликатно.

— А… Так бывает…

Она отстала, пересела, оставляя между нами расстояние в ладонь. Мою женщину — приятно было так думать — потряхивало от участившегося сердцебиения. Его можно было проследить на крупных сосудах шеи, пульсирующих бешено. Она еле могла дышать в который раз за вечер, захлебываясь словами:

— Потому что я влюбилась в тебя! В такого, как есть. Ты не венец красоты. Настораживающий, опасный, слишком часто злой, язвительный. И я до сих пор не могу понять, нужна ли я тебе! Ты замкнут. И так тебе кажется комфортней. Но ты ведь простишь, что я нарушаю эту оболочку?

Сколько градаций глупости и степеней близорукости можно назвать, кроме явно медицинских диагнозов? Я был на самой вершине списка. Я почти пропустил мимо то, что хотел услышать всю жизнь.

— Ты позволишь любить себя? — финишировала она, еле переводя дух.

Она ничего не просила взамен! Должно быть, я где-то незаметно умер, и мое тело разлагается до тех пор, пока не хватятся преподавателя скучного, но необходимого предмета. Ну, а дух за неведомые заслуги почил в Раю, который для меня заключался в трех словах, сказанных женщиной.

— Позволю ли? Это все, о чем я мечтаю! Но во мне есть неизменяемые основы, которые тебе, возможно, не понравятся…

— Ни в коем случае не меняйся! Мне нравится все как есть!

— Потому что ты не знаешь, как может быть. Надо только еще немного времени.

— А я знаю, как его сократить?

Она не утверждала, а спрашивала, перекладывая ответственность дальнейшей инициативы на меня. Прикрыла глаза и прислонилась головой к моему плечу. Я чувствовал, что признанию отданы почти все силы.

Все еще словно во сне, моя рука, мои пальцы, прикасающиеся к ее щеке, берущие под затылок. Рывок к себе безвольного тела. И вдруг напряжение и ответ. Она стремительно выгнулась, открывая беззащитную шею, чуть выпирающий хрящ под тонкой и такой непривычно яркой кожей. Тоскливо скрипнули пуговицы в петлях, натянувшейся на груди черной шелковой блузы. Я прикоснулся губами к яремной впадинке между острых ключиц и спрятал ее, распластав по себе. Но только для того, чтобы собраться и со вздохом нырнуть в бесконечный поцелуй.

Теперь отказаться от предоставленной возможности было смерти подобно. С чмокающим звуком она вытянула нижнюю губу из моих и прикрыла мой рот рукой. Делу — время, потехе — час.

— Мы обсудили с родственником круг моего общения. Он влиятелен и входит в нынешний Попечительский совет. Профессор трансфигурации — его ставленник. В частности, чтобы приглядывать за мной. Ненавижу, когда никто никому не доверяет. Сила клановости заставляет МакГонагалл смотреть на него сквозь узкую щелку доверия. Но мы не знаем, что это за человек. Он сказал, что ты имеешь на меня влияние. Я получила инструкцию не доверять тебе. Опыт ведения тобой двойной игры перекрывает в его понимании звание героя войны.