— Хорошо, говори, — я почти сдался. — Чем я могу помочь тебе прямо сейчас? Могу только предложить кофе.
— После, — повторила она монотонно. Это была игра на нервах? Кто первым взорвется? — Прошу тебя, посмотри, как так все получилось. Мне кажется, я плохо помню. Просто хочется вспомнить что-то хорошее из детства. Я ведь нахожусь в ужасном положении. Если давать ход делу, обнародовать обнаруженные тобой скрытые факты, то пострадает много людей. Нам не дадут жить спокойно! — она особо выделила первое слово. — И я, предположим, просто не верю, что это мог сделать отец!
Она разглядывала меня с таким пристрастием, ловя ничтожные эмоции. Не стесняясь смотрела в глаза. Представляю себе, сколько времени она посвятила обдумыванию задачи. Что же делать, когда я сам не знал, как к ней подступиться? А когда я поднес к губам чашечку с ароматным утренним напитком, она сдалась первой. Пусть не говорит, что я не предлагал достойный выход из положения: просто попить кофе и разойтись. Как будто утренний ритуал соблюли.
— Я делала плохие вещи не от дурных наклонностей…
— Я тоже, но если от выбора и можно отказаться, принять другую сторону, попытаться выбраться к свету, то от необратимых последствий такового вылечиться нельзя. Можно только успокоиться. Почему ты не обретаешь покой? Подумай. Потом обратишься ко мне.
— Потому что у меня не память, а протертый до дыр носок! — она вспылила, напомнив внезапно, что ярость ее красит, несмотря на здоровенное пятно на лице. Она становится похожа на атакующую хищную птицу, что совсем неплохо.
Привычка подвергать анализу любое произошедшее событие, любую свою реакцию на то или иное действие, привела к неожиданному выводу. Красота стала меня настораживать, как любого неудачника любовного фронта, испытавшего на себе действие независимости выбора красивого человека. А ее странности, похожие на мои ужимки и черты, вовсе дезориентировали и расслабляли. С ней было просто, как откровенничать с зеркалом, но замечать иногда с восторгом и ужасом, что зеркало взялось перечить.
— Предположим, тебе бы не повезло, как ты говоришь. У меня не было бы способностей, а также убеждения оставались прежними. Твои действия?! — я поступал с ней, как с собой, предлагая анализировать и задать себе парадоксальный вопрос. Просчет вероятностей всегда был осознанной необходимостью.
— Да не знаю! — рявкнула она, сорвав голос, а слова заходили эхом.
Хорошо, что на всем комплексе помещений, включая учебное, наложено заклинание звуконепроницаемости: у меня всю жизнь было слишком много секретов.
— В таком случае опасаться нам нечего. Ваша организация обречена на провал. Когда руководитель не может донести до подчиненных их задачи простыми словами, а занимается коверканием разума, это путь в никуда. Как я понимаю, иного способа убедить тебя действовать в угоду делу не было?
Но мне внезапно расхотелось взламывать ее консервным ножом и тянуть клещами несуществующие откровения. Она пришла и теперь хотела, словно двухлетний ребенок, чтобы я решил ее проблемы. Странный инфантилизм для той, кто, очевидно, привела в ярость человека, не гнушающегося противозаконными поступками. Она могла разобраться сама, просто не хотела. А может быть, и не могла никак… А я не хотел тратить ни секунды лишнего времени. Безопасное безвременье раннего утра заканчивалось. Я резко поднес палец к ее носу, поймав аки дитя малое. Не уступил уговорам, а оставил последнее слово за собой.
Основную массу воспоминаний из детства занимали смех и какие-то несерьезные обиды. Но благость относилась к довольно раннему периоду. Мне часто виделись сад и высокие качели, на которых она воображала, что летит. Качели долгое время заменяли метлу.
Первая метла, простенькая, видавшая виды, но надежная, напоминающая школьные «Чистометы», появилась в ее жизни вместе с первым упоминанием отца. Он пришел в чужую семью, но быстро завоевал доверие. А когда она стала буквально заглядывать в рот такому большому и излучающему власть мужчине, исчезла мать. Она стерлась слишком быстро, скомкано, и это было первой занозой, которую я повременил выдергивать.
Позже ей некогда было скучать. Жизнь превратилась в тренировочный полигон. Дома было хуже, чем в школе. Гнездо не таило в своих стенах ничего особенно злого. Много времени уделялось физической подготовке детей, эмоциональной устойчивости и навыкам боя. Технология обучения была наработана годами. Невольно подметил некоторые особенности обустройства тренировочных помещений. Но перед Хогвартсом стояли иные задачи. И здесь никогда добровольно не приоткроют до такой степени завесу перед Темными искусствами. Даже защита всегда выглядела какой-то куцехвостой, ведь половину реальных опасностей предпочитали замалчивать. На то есть школа авроров, для зрелых душ. Без учета гибкости детской психики.
Метки с домашних способов обучения снял все до единой… У ее отчима было довольно много учеников. Пусть не думает, что она хуже всех смертных. А она была не хуже, а лучше. Только лишена безумия, наполнявшего действия Беллатрисы садизмом. И угодить она старалась не отцу, а своему соревновательному нраву. Она не была соглашенцем. В какой-то момент, после первого убийства, совершенного в азарте боя, накушавшись смерти, она пробовала бунтовать и сопротивляться. Наказания не было ни стертого, ни явного. И мне нетрудно было понять, почему она вернулась к пагубным привычкам. На свете есть много плохих вещей, удовольствие от которых не получить иным способом. Ее поймали так же просто, как я сейчас. А остальное было лишь следствием чреды событий.
Тяжелая драматическая ситуация раннего детства осталась за семью печатями. Потом попытаюсь рассказать ей, что есть над чем плакать. Сейчас была сплошная пища для размышлений. Я льстил ей, позволяя себе думать, что передо мной мыслящее существо, которое не уйдет сейчас же в состояние глубокой депрессии, а попытается принять все свои недостатки, танцуя от обратного. Она отчаянно не хотела назад, и этого было достаточно.
Она умела не только подходить, не здороваясь, но и не прощаясь уходить. Пришлось ловить ее за руку. Показалось, что пауза затянулась, что я брал ее за руку для чего-то другого. Ага! Подержаться!
— Стой на месте! У тебя лицо все еще в краске!
— Ой, как неловко. Ой…
Малиновый румянец проступал из-под чернильного пятна. Боевой индейский раскрас. И, честно говоря, я не смог удержаться от смеха. Честно, я старался. Но ее вид нашкодившей первогодки не мог оставить равнодушным. Она пыхтела в ответ, собираясь что-то такое высказать поязвительней, но вдруг уступила и улыбнулась. Это не я собирался только что засыпаться, как если бы в теплицах из карманов полезли плотоядные слизни.
А потом она смотрела, как я мешаю состав, позволяющий избавиться от краски. Мои действия в некоторых случаях доведены до автоматизма и иногда слишком быстры, могут показаться фокусом. Возможно, мне просто не хотелось, чтобы она, да и кто-либо, узнали состав пятновыводителя. Ведь это средство было запатентовано и приносило деньги. Я мог довольно безбедно существовать на средства от своих патентов, лишь часть которых была отдана в общественное пользование. Толику корысти мне привил в свое время друг, отвесивший здоровский подзатыльник и сказавший, что нам еще жизнь жить, непременно до старости. Не важно насколько счастливую, но долгую. Он был прав со своим пророческим заявлением. На том свете меня не ждали, а наоборот, выпихивали под зад коленом.
— Это удивительно… — она придвинулась вплотную.
— Нисколько. Немного пощиплет. Закрой глаза, — я быстро нанес состав.
— Не беда, — она поморщилась.
— Идем, я тебя умою. Не беда, но дыры на лице проесть может.
Это утро было бесконечным, как падение в бездонную пропасть. Она шла и цеплялась за мою руку с такой доверчивостью, лишенная возможности открыть глаза. Я вел ее в святая святых своих личных покоев, где бывал беззащитнее всего. Холодная вода из моих рук на ее лице. У меня пальцы замерзли так, что онемели. А сам я жарился в адовом огне. Впервые за долгие годы я допустил мысль, что не хочу отпускать кого-то. Чистота ее реакций вызывала желание присмотреться. Я бы посмотрел на нее утром, днем и вечером. Нашел бы пару слов, в результате чего мог завязаться интересный разговор. Или неинтересный, но такой, чтобы непременно вызывал смех.
