В свою очередь, штриховки на двух соседних с дворцовой церковью зданиях рассказывают об особенностях отношений Пушкина с двумя остальными его первыми любовями. Не стану, пожалуй, здесь утомлять вас подробностями расшифровки. Примите как данность то, что штриховкой на здании с арками записана кульминация отношений поэта с графиней Натальей Кочубей в, вероятнее всего, 1818 году: «Наталья вторая Кагульская устояла. Я ждалъ ея возлѢ памятника героямъ Кагула 29 Марта».

Однокашник пушкинского брата Левика Николай Маркевич описывает встречу Пушкина в тот самый день со скромницей Наташей в аллее парка близ Кагульского памятника. По его словам, Пушкин «бросился перед нею на колени и начал ее целовать, она кричала, кричала, наконец, вырвалась и побежала к фрейлинским квартирам; на беду встретилась с царем, который, увидя ее расстроенную и туалет в беспорядке, спросил о причине. Она рассказала все. Государь решил Пушкина отправить солдатом в Финляндию. Дело дошло до обеих императриц. Они призвали графиню Наталью Викторовну и приказали ей во что бы то ни стало выпросить Пушкину у Государя помилование. Долго мучилась графиня с царем. Слезы ее наконец победили…»[62]

Но что в это время делает сам опять попавший в конфузную ситуацию Пушкин? А на листе 91 своей Лицейской тетради принимается писать элегию «К Кагульскому памятнику» («Воспоминаньем упоенный…»), над которой ставит французскую дату ее написания – 30 марта 1818 года:

Фраза осталась недописанной. Так и не признался нам поэт, что на самом деле его в тот момент тревожило. Но, зная кое-какие подробности его тогдашнего поведения, допустимо и догадаться: не дает ему покоя то, что он вчера невдалеке от памятника Наташу поджидал и нахально целовал, а теперь опасается за это неминуемой кары. И поскольку благодаря слезным просьбам к царю самой Наташи серьезной расправы за эту дерзость так и не последовало, то не состоялось у провинившегося Пушкина и начатое им стихотворение – на него ему как бы не хватило энергии переживаний.

Хотя воспоминание об этих тогда не вымещенных в стихи переживаниях и осталось в памяти на долгие годы. О нем пытается говорить нам, к примеру, одна из его не вошедших в печатный вариант строф восьмой главы «Евгения Онегина»:

Ситуация для Пушкина тогда как бы «зависла». Родители же Кочубеи тем временем определили свою Наташу комплектной фрейлиной к великой княгине Александре Федоровне и срочно стали приискивать для дочери подходящего жениха. Предполагаемая партия с будущим генерал-губернатором Новороссии М.С. Воронцовым почему-то не срослась, и Кочубеи остановили свой выбор на графе А.Г. Строганове, свадьбу Натальи с которым сыграли в сентябре 1820 года.

Потеряв после кагульского эпизода доступ к своей пассии Кочубей, Пушкин продолжает, однако, стихотворно думать о ней. В поэме «Руслан и Людмила», над которой он и в послелицейские годы работает, есть вставная, как бы слабовато «привязанная» к основной линии сюжета новеллка – об отношениях двух ведьмаков, Финна и Наины. Новеллка непростая – с двойным дном. На «дне» у нее – отношения Пушкина с никак не решающейся принять его в свои члены масонской ложей, а на поверхности – с никак не дающейся ему в руки «чертовкой», «ведьмочкой» – волшебно преобразившейся Наташей Кочубей.

Необычное имя «НАинА» Пушкин производит, как он всегда это делает, от имени своей любимой девушки – «НАташА», вставным слогом «ИН» придавая ему дополнительный смысл: «Наташа-иная», а то даже и – «наивная». Ведь его реальная Наташа Кочубей по юности, недальновидности своей никак не может, не способна еще понять, что в лице «пасущего», преследующего ее своим вниманием недавнего царскосельского студента перед нею – могучий, лучший российский поэт. Даже, быть может, наслышанная от тех же его «адвокатш» умниц-императриц о его зарождающейся поэтической славе, она к нему равнодушна. Его поэмный Финн сокрушается:

Не впечатлила графиню Наталью и человеческая смелость, даже дерзость Пушкина. Весной 1820 года у него что ни день – самые настоящие боевые дуэли. В поэмной новелле он намекает:

Однако и это капризную Наину не убеждает. Неужели Наташа по наивности своей думает, что он так и будет добиваться ее всю жизнь? Что ее красоте и юности суждено продлиться вечно? Финн жалуется Руслану:

На самом деле Пушкин, конечно же, и без Наташи Кочубей в 1818–1819 годах был далеко не один. У него катастрофически развивался странный и короткий, но доставивший ему переживаний на добрую половину его творчества роман с Жозефиной Вельо. Из-за этого романа в 1820 году на него свалилось столько неприятностей и забот, что ему было уже не до завоевывания руки и сердца своей второй первой любви. После 1820 года, когда 19-летняя Наташа, с его точки зрения, скоропостижно выскочила замуж, он досадливо рисует ее непременно Наиной – ведьмочкой, летящей на метле…

Соседнее полукруглое здание на пушкинском рисунке с Царскосельским лицеем штриховками крыши и стен, линиями окон и дверей рассказывает, конечно же, о кульминации отношений поэта с третьей его первой любовью – Лилой: «Жозефину Велио я не е…ъ въ бесѢдкѢ парка изъ-за ея роста». Это для нас – отдельная история, касаться которой мы сейчас тоже не будем.

В самом конце 1819 года Пушкин дорисовывает карандашом и частично прорабатывает пером некоторые карандашные профили в «петле» на листе 50 в ПД 829 и на обороте этого листа набрасывает стихи о состоянии собственной души: