Как будто бы отвечая на мысль Фингона, Маглор в ту же минуту быстрыми шагами поднялся вверх, на холм.

— А ты порадовался? — невыразительным голосом спросил Маэдрос.

— Может быть, это и к лучшему, — сказал Маглор. — Если они теперь повернут назад, я полагаю, что им всё-таки позволят вернуться домой; а те из нас, кто находятся здесь теперь, теперь здесь уже всем сердцем. Нам не нужно больше волноваться о том, что мы перессоримся.

Маэдрос тихо рассмеялся.

— Вот ты как думаешь!

— С ними всё будет в порядке! — сказал Маглор. — Со всеми нашими двоюродными братьями, и с Фингоном тоже. Да не смотри ты на меня так! Я говорю совершенно искренне. Знаешь ли, ты не единственный, у кого есть друзья. В любом случае, я хочу тебя спросить совсем про другое. Амрод здесь? Или, может быть, он сюда пошёл? Я не могу его найти.

— Я его не видел, — сказал Маэдрос. Затем внезапно он замер, и на его лице появилось выражение великого ужаса. Наконец, он повернулся и посмотрел на пылающие корабли.

Маглор тоже посмотрел туда. Потом он побледнел.

— Нет! — воскликнул Маглор и тут же побежал обратно, вниз по холму, к огням. Но Маэдрос не сдвинулся с места. Алый столп пламени всё ещё яростно грыз почерневшие остовы кораблей, но теперь он почти уже поглотил их. Сейчас, когда Фингон посмотрел туда, последние обугленные балки распадались в пепел, в ничто, рушились, и огонь вырывался наружу, как будто бы поглощая сам себя. Всё было темно на берегу, и сильный запах дыма и огня был рассеян в воздухе. Затем запах переменился, он стал более отвратительной, влажной вонью, и в тенях на краю океана, как показалось Фингону, зашевелились пауки.

Он снова взглянул на Маэдроса, — но того уже не было. Фингон остался один на холме над Лосгаром; один на узкой серой дороге.

***

И он пошёл по ней. Что ему ещё оставалось? И он шёл вверх, через холмы, мимо одной горной цепи и затем через другую — ибо это был Белерианд и всё же не Белерианд, и связь времени и пространства была не такой, какой должна бы была быть. Фингон лишь мельком увидел Хитлум, когда дорога проходила мимо него, и то, что он увидел, выглядело для него странно. А теперь он подошёл к Эйтель Сирион в Горах Тени. И тут, впереди, он увидел полукруг из шести замерших фигур — это были шесть оставшихся сыновей Феанора; все они привстали на одно колено, а отец их был среди них, но встать он не мог.

И Фингон замер — ибо даже память эльдар не может выразить и вместить, так, как это было при жизни, могучей силы духа Феанора. Фингон никогда не питал большой любви к своему дяде, но сердце его всё ещё волновалось при одном воспоминании о страшной речи, которую некогда произнёс Феанор в Тирионе, речи, которая призвала сердце Фингона к свободе, и из которой проистекло так много зла. И теперь здесь лежал, умирая, величайший из всех нолдор — хотя и не мудрейший — и даже смертельно раненый, внушал он великий ужас и излучал великий свет. Фингон не мог видеть его лица, однако он слышал, как тот говорит и как три раза налагает великое проклятие на имя Моргота, и затрепетал при этом.

Затем Феанор, не глядя по сторонам, протянул руки, и Куруфин взял левую, а Маэдрос — правую. Лица у обоих были страшно бледны, но они не плакали; то же было и с другими братьями.

— Узрите, как это свершается, — сказал Феанор, — и свершите моё отмщение над ним!

— Свершим! — Фингон подумал, что он услышал, как говорит это один из них, но не видел, кто именно — и в любом случае их отец уже не слышал. Ибо как только он замолк, внезапно великое пламя охватило его всего, столь же алое и жуткое, как огни Лосгара, и сыновья его, которые держали его руки, должны были отпустить их, и отпрянуть, и отвратить свои лица. Уход духа Феанора сотворил могучий погребальный костёр из его собственной плоти, и пламя устремилось к небесам жуткой вспышкой — и исчезло. Шесть братьев теперь склонились вокруг пустого места и смотрели друг на друга; а Фингон чуть прошёл вперёд, и увидел, что и Маглор, и Келегорм, и Карантир плачут, а Амрас смотрит в сторону; но лицо Куруфина исказилось в страшном приступе гнева, а лицо Маэдроса сперва совсем ничего не выражало.

Затем он встал и начал тихо говорить. И по мере того, как он говорил, один за одним его братья также быстро вставали и присоединяли свои голоса к его голосу, и их распев становился всё громче, пока этот крик не зазвенел вызывающе с вершины:

Будь он друг или враг, будь он скверен иль чист,

Отродье Моргота или светлый Вала,

Эльда, или майа, иль Позже Пришедший,

Ни закон, ни любовь, ни союз мечей,

Ни страх, ни опасность, ни сама Судьба,

От Фэанаро, от родни его кровной не смогут спасти,

Того, кто скрывает, хранит или в длань свою примет

И обретши укроет иль прочь отринет

Сильмарилл. В этом все мы клянёмся,

Смерть ему причиним до конца Дня,

И горе до конца мира. Услышь наше слово,

О Всеотец Эру! И к вечной

Тьме осуди нас, коль не свершим мы то дело.

На священной горе свидетели, слышьте

И обет наш запомните,

Манвэ и Варда!

Но лицо Маэдроса оставалось лишённым всякого выражения. И он обернулся и посмотрел, наконец, обратно, на Запад, и тогда Фингон увидел в его глазах жуткое пламя, отблеск огней Убийства родичей, огней Лосгара и Эйтель Сириона: огонь, в котором сгорел его отец.

Фингон видел этот огонь в нём и раньше. Поистине веками он не видел Маэдроса без этого огня. Но он всегда думал, что пламя вспыхнуло в нём из-за мук Тангородрима.

— Маэдрос! .. — сказал он.

Но Маэдрос не слышал его; и теперь он снова смотрел прочь, на Север.

Комментарий к Глава 2

Бета-ридеры перевода - Janew Daens и ilman lintu.

========== Глава 3 ==========

Итак, серая дорога шла вперёд, и Фингон думал, что знает, куда она ведёт: ему казалось, что он проходит через годы и деяния Первой эпохи, и, если это так, тогда дальше для Маэдроса должна последовать его мука на Тангородриме. И действительно, дорога из Эйтель Сириона, казалось, поворачивала туда. Фингон собрал всё своё мужество. Это было очень страшное место, и он не хотел видеть, как страдает Маэдрос. Однако он был не совсем несчастен, поскольку он хотя бы знал, что то страдание кончилось, и знал, как именно это случится. У него с собой были его лук, и кинжал, и арфа, и если бы его собственный призрак — или воспоминание о нём — не явилось бы, как было должно, то Фингон мог бы и с радостью освободил бы Маэдроса сам.

Но дорога, узкая и серая, змеилась в темноте, и жутких скал совсем не было видно. На самом деле всё было тихо, и вскоре очертания призрачного Белерианда исчезли, и вокруг него вновь сомкнулась тьма. Тьма эта не казалась такой густой и жадной, как раньше. Пауков не было видно. Но не было и звёзд. Именно этого Фингон и ожидал от Пустоты: полное отсутствие всего, бесконечное молчание. Он казался себе таким маленьким, потерянной в этой великой и холодной ночи. И страшная дорога, казалось, никуда не вела.

Наконец он, как бы издалека, услышал звуки труб. В тишине прокатилось дерзкое и радостное эхо их зова. Фингон изумился и почувствовал воодушевление.

Затем он внезапно вспомнил, где он. Конечно же! Это же восточная дорога через Ард-гален, по которой он путешествовал столько раз, не боясь ни орков, ни какого-либо зла от Моргота: поскольку осада Ангбанда держалась, и, кроме того, Ангрод и Аэгнор стерегли горы справа от него. И сам Фингон, облачённый в синие и серебряные одежды, на добром коне, был всё ближе и ближе к тому месту, куда он направлялся, и солнце палило своими лучами его и всю радостную молодую зелень на весенних долинах Севера. Он крикнул, и его лошадь пустилась в галоп; она, как и сам Фингон, радовалась скорости и хорошей погоде — и он радовался прямой серой дороге, которая вела мимо предгорий и потом заворачивала на юго-восток, вокруг скалистых отрогов Дортониона в Химринг.