Конечно, я не настолько наивен, чтобы не принимать в расчёт другие, более интересные нашему мозгу фрагменты действительности. Но в том-то и дело. То, что привлекает природу, неизбежно влечёт и нас. А это, в свою очередь, вынуждает нас придумывать слова. Именно поэтому мой гипотетический пример не имеет определения, и именно поэтому другие, более занятные и волнующие нас явления ярлыками обладают. Как бы ни были сильны культурные императивы и требования, они, тем не менее, не в состоянии предопределять решительно всё. Так или иначе, но люди до сих пор живут в естественной окружающей среде, и даже если бы мы и оказались способными заменить природу на искусственную обстановку, она бы, всё равно, отвечала человеческим животным потребностям.
Подводя итоги данному разделу, необходимо отметить следующее. Как количество слов, так и то, что именуется, определяется, в том числе, и культурой, которая, в свою очередь, есть набор инструментов выживания. Разумеется, существует также внутренняя логика, наше неумение смотреть на мир как-то иначе, а также непредусмотрительность, халатность и размер общества, которые в совокупности дают то, что мы и имеем. В сухом же остатке у нас есть язык, который серьёзно нас ограничивает. Как это происходит я опишу в последнем в этой главе разделе.
Власть имени
Несмотря на напыщенный заголовок данного раздела, в нём не пойдёт речи ни о чём эзотерическом. Несмотря на то, что было бы интересно посмотреть на процесс и сопутствующие ему значения именования чего-то одушевлённого, тут я буду говорить обо всех вещах сразу – как о живых, так и нет. Что же касается власти, то ей стоит уделить внимание отдельно.
Вне зависимости от того, является ли последняя насильственной или осуществляется без применения принудительных сил, представляет ли она собой добро или зло, отвечает ли она запросам тех, на кого направлена, или нет, существенно то, что для подчинённых – это всегда внешнее. Это означает, что моя воля не принимает никакого участия в процессе принятия решения, которое, тем не менее, со мной связано. Разумеется, будучи озвученным, скажем, приказ может подвергаться корректировке с моей стороны, но всё же его возникновение исходит извне, но не изнутри.
Власть обозначения также носит не внутренний, но внешний характер. Именуя что-либо так, а не иначе, мы, тем самым, заставляем вещь или явление быть, рассматриваться, восприниматься и действовать совершенно определённым образом. Но у данного процесса есть ещё одна сторона, которую крайне редко принимают в расчёт, а именно – неназванное. Как ведёт себя оно и какими свойствами обладает, станет, в том числе, предметом этого раздела.
Таким образом, нам надо решить два вопроса. Как именно называют предметы и явления и что влечёт за собой тот или иной ярлык. И второй. Что происходит с безымянным и, соответственно, какие последствия имеет игнорирование или забывание обозначения.
В любом языке известны примеры неприятных обозначений. Скажем, в русском есть слова «рожа» и «морда». Как правило, физиономию людей именуют лицом, но могут встречаться и иные ярлыки. «Рожа» есть нечто специфически человеческое, трудно в рамках данной системы применить ту же единицу в отношении животного. Наоборот, «морда» – это что-то сугубо звериное, хотя и переносимое на индивида. Если задаться вопросом о предпочтительности того и другого, то лично я бы предпочёл именно «рожу», тем более, что мужчины обладают, скажем, ногами и руками, тогда как женщины, а равно и дети, соответственно – ножками и ручками. Но в том-то и дело, что выбор здесь осуществляется не мной, а кем-то другим.
Приведу ещё одну иллюстрацию. После выборов 2012 года, а также во время самой кампании людей, разделяющих некоторые специфические взгляды (я никак не оцениваю их) называли «оранжоидами». Мой текстовой редактор, естественно, подчеркнул данное слово, как неверное, но оно, тем не менее, ярко отражает то, что имели в виду те, кто вообще ввёл его в оборот. Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что такой ярлык уничижителен, если и не больше, а потому представляет соответствующую группу индивидов как нечто не очень лицеприятное.
Наконец, мы вправе обозначать людей, играя с их именами. Есть полные и укороченные, ласкательные и презрительные и т.п. В зависимости от того, как вы относитесь к тому или иному человеку, мы можете вешать на них соответствующие ярлыки, тем самым заставляя, по крайней мере, своих слушателей, воспринимать, а нередко и имитировать ваш к ним подход. Разумеется, существуют также клички, в любом случае отражающие что-то, что данному человеку присуще, пусть и не по-настоящему, но в качестве приписки.
Всё это вместе взятое есть серьёзное орудие власти. Само существование подобных возможностей неизбежно влечёт за собой вопрос о том, что именно и в каких, естественно, целях пользуется таким мощным арсеналом. Ведь недаром же говорят, что слово зачастую ранит больнее и эффективнее любого насилия. Тут мы имеем дело с символической властью, властью, распределяемой как в ходе самой коммуникации, так и за её собственными рамками. Рассмотрим их по раздельности.
Любой язык предоставляет нам средства выражения. Мы можем обозначить чью-то физиономию и как «рожу», и как «морду». Мы способны использовать и уменьшительно-ласкательные, и обычные суффиксы, окончания и прочие части слова. Мы в состоянии придумать кличку из того арсенала, что уже и так наличествует в нашей коммуникационной системе. Вопрос, таким образом, заключается в следующем. Всякий раз, когда мы прибегаем к уже готовому, мы неизбежно затрагиваем смысл не только непосредственно употребляемого, но и сопутствующие ему значения уже других единиц, обладающих иными коннотациями и оттенками.
Скажем, использование слова «морда» влечёт за собой широкий спектр значений, связанных с миром животных. Если кому-то не сильно импонирует сравнение себя со зверями, то применение к нему данного аппарата вызовет негативную реакцию, а также послужит другим путеводной нитью в те же самые или идентичные области живого мира, хотя, возможно, и с иным к нему отношением. Власть имени здесь очевидна. Называя кого-то определённым образом, вы непременно затрагиваете множественные пласты языка, не обязательно или вообще никак не предназначенные для ваших целей, но явно служащие им. Впрочем, вопрос о пользе несколько спорен.
Давайте представим себе, что вас обозвали «батареей». Человек, столь отвратительно поступивший с вами, мог иметь в виду много отрицательного, связанного с данным предметом. Например, он хотел выразить вашу неуклюжесть или ваш излишний пыл, или что-нибудь ещё. Но это далеко не очевидно. На самом деле мне даже тяжело придумать, точнее, выразить его намерения. В обычном словоупотреблении «батарея», по крайней мере, как предмет интерьера, в сущности, нейтральная вещь. Конечно, с ней связывается личный опыт каждого, но большинству, по-видимому, они ничего плохого не делали, и, если даже некто и воспринимает их как истинное зло, то это не означает, что все остальные разделяют его точку зрения. Поэтому применение столь ярких эпитетов, скорее всего, ни к чему не приведёт, но лишь позабавит того, кого хотели подобным образом оскорбить.
Следовательно, не всякая область языка предоставляет нам дополнительные возможности для обозначения. Если уж и говорить об уничижительных ярлыках, то придётся прибегать к помощи чего-то другого, в действительности – весьма ограниченного набора. Как и в любом ином случае, наши коммуникационные системы ограничены. Нельзя бесконечно и по собственному произволу комбинировать все доступные нам части речи. К тому же всегда нужно ориентироваться на опыт окружающих, что фактически означает и наш личный опыт.
Именно поэтому наречение кого-либо в оскорбительном тоне – это неизбежное обращение к тем слоям и пластам языка, которые считаются в нём чем-то отрицательным, либо же имели в своей истории негативное употребление. Поэтому «морда» – это нечто нелицеприятное, тогда как «батарея» нет. Но то же самое касается и более тонких моментов. Не все вспомогательные словесные единицы пригодны для любых целей, но лишь для специфических.
