В-третьих, не все исследователи настолько счастливы, чтобы точно знать, с чем они имеют дело. Культура, о которой речь пойдёт ниже, также не имеет точного определения, что, однако, не мешает учёным познавать её. По крайней мере пока, физикам неизвестна природа гравитации, но это также не прекращает их поисков, и они не мучаются угрызениями совести по поводу собственного невежества, но, напротив, оно толкает их к дальнейшим изысканиям. Остаётся надеяться, что когда-нибудь язык получит точное и ёмкое определение, но сегодня я удовольствуюсь тем, что имею.
И, наконец, в-четвёртых. Как уже было сказано, я обращаюсь к языку не как к самостоятельной теме, хотя он вполне этого заслуживает, но в качестве удобного и практичного инструмента, а также начала разговора о вещах, более занимающих меня. Именно поэтому нет смысла искать ошибки в моих рассуждениях, особенно там, где они заведомо присутствуют. Повторюсь – язык для меня выступает средством, но не целью, хотя, как станет ясно после, он более важен, чем бы мне этого хотелось.
И всё-таки, несмотря на указанные извинения, мне, тем не менее, потребуется некое рабочее определение языка, с которым я бы мог иметь дело в дальнейшем. В качестве такового я предлагаю следующее (вновь не претендующего на полноту или истинность в точном значении этих слов). Язык – это средство коммуникации между людьми, использующее ради достижения этой цели закодированные знаки и символы, разделяемые в данном коллективе. Что следует из приведённого обозначения?
Прежде всего, люди придумывают и закрепляют в своём сознании некие символы и знаки, которые произвольны по своей природе. Взяв для примера любое слово, читатель легко убедится в том, что ничего общего между звуками, его составляющими, и теми явлениями или вещами, которые оно описывает, нет. Последовательный ряд из, скажем, «с», «т», «о» и «л» никак не привязаны к столу, за которым я сижу. Это условность. Кто-то до меня договорился именовать данный предмет именно так1, а я, в свою очередь, придерживаюсь этого соглашения.
Разумеется, меня можно спросить, а как в таком случае нужно называть стол? На самом деле нет решительно, ну, или почти никакой разницы. Любая последовательность звуков, хорошо различимая другими и, самое главное, принимаемая ими как правильное обозначение, пригодна для употребления. Кто бы и как бы, а равно и в силу каких бы то ни было причин не придумал этого имени, оно отвечает всем предъявляемым к нему требованиям, так что «стол» – это стол. Впрочем, пока мы оставим данную тему разговора на потом.
Вторым следствием из приведённого определения выступает то обстоятельство, что должно быть согласие по поводу того или иного обозначения вещи или явления. Это особенно хорошо заметно тогда, когда либо дети, ещё не знающие соответствующих имён, либо взрослые, упорно подбирающие слова, испытывают коммуникационный провал – их попросту не понимают. Можно с уверенностью говорить о том, что существует минимальный порог носителей символов и знаков, до величины которого общение будет ещё невозможным. Однако, не вдаваясь в подробности, я могу и имею право заявить о том, что без принятия всеми данных условностей общение не состоится.
Третье следствие. С помощью языка мы разговариваем друг с другом. Коммуникация имеет, по сути, всего одну цель – передачу информации, неважно какого качества и в каком количестве, хотя, разумеется, нулевое значение разрушает её – но так бывает редко. Беседуя, мы, конечно, можем не сообщать ничего нового, но, тем не менее, данные всегда транслируются вовне, а также воспринимаются. На самом деле речь очень похожа, скажем, на зрение – вне зависимости от того, что вы видите и насколько это вас удивляет, вы всё же получаете сведения, пусть и не обладающие прорывным характером.
И последнее. Разговаривают между собой именно люди, а не кто-либо иной. Несмотря на банальность данного утверждения, оно приводит к нетривиальным выводам. Известно, что многочисленные исследователи учили животных различным языкам, кроме того сами звери используют те или иные сигнальные системы. Как в экспериментах, так и на воле наши младшие братья показали впечатляющие успехи, что невольно наводит на мысль о том, что человек не уникален. Но это не так.
Как и любой другой вид, люди имеют конкретное строение тела, а также развиваются в процессе своего онтогенеза строго определённым образом. В данном смысле мы такие же дети природы, как и все остальные её создания. Но в той же степени мы и уникальны. Только нам свойственна членораздельная речь с точной передачей первоначальной и задумываемой информации, хотя, безусловно, провалы случаются – но это отдельная тема. И именно здесь лежат технические ограничения на то, что мы можем, а что не в состоянии передать другим. Начнём по порядку.
Во-первых, каким бы ни был язык, он всегда имеет дело с принципом дифференциации. Что это означает? Это значит, что в силу своего строения люди способны различать не все возможные единицы языка, но лишь некоторые. Звуки, символы, жесты и т.п. не должны быть слишком похожи друг на друга, но, напротив, обязаны расходиться в том, как их воспринимают. Яркой иллюстрацией тому служат парные согласные, например, «т» и «д». Если бы, скажем, кто-то придумал нечто среднее между ними, наши возможности опознания этого среднего оказались бы минимальны, хотя нельзя исключать и того, что усвоенное с детства умение снимет это ограничение.
Во-вторых, язык должен использовать только те средства, которыми, пусть и потенциально, обладает любой человек. Нельзя заставить нас видеть в инфракрасном спектре, равно как и слышать ультразвук. Диапазон доступных нам инструментов на самом деле не столь велик, как может показаться на первый взгляд. Органы наших чувств ограничены самой природой, что исключает некоторые, хотя и только представимые, но оттого не менее эффективные, средства выражения.
В-третьих, язык постоянно сталкивается с проблемой сочетаемости. Не все звуки, жесты, движения и т.п. могут следовать друг за другом. Опять же в силу устройства нашего организма мы не способны производить и воспринимать некоторые смысловые цепочки. По крайней мере, отчасти данное ограничение снимается в письменности, но и здесь, увидев, необычные и непривычные для себя сопоставления, всякий из нас окажется в трудном положении расшифровки и опознания наблюдаемого. И даже бы если мы смогли научиться различать крайне тонкие нюансы, это бы не сняло проблемы придания им на этот раз более узкого диапазона. Это, кстати, нередко наблюдается в песнях – исполнитель не всегда чётко артикулирует свою речь.
В-четвёртых, со всей очевидностью существует лимит на величину слов. Мы стеснены в способности запоминать сколь угодно длинные цепочки единиц, обозначающие какие-то отдельные предметы или явления, что сокращает количество слогов в слове. Разумеется, есть примеры обратного. Так, скажем, в немецком языке все числительные пишутся слитно и, по сути, нет предела их продолжительности. Но в действительности говорящие по-немецки делят их на более удобные для восприятия части, но уже в устной форме. Это же соображение подкрепляется тем фактом, что и предложения носят конечный характер просто потому, что при достижении определённого уровня сложности и комплексности начинают разлагаться на свои составляющие.
И, в-пятых. Каждый язык задействует не все доступные ему средства выражения, но лишь часть из них. Например, в русском нет деления между долгой и длинной «и», тогда как в английском оно присутствует. Первоначально дети способны различать эту переменную, но затем, в ходе социализации, русскоязычные теряют эти навыки, а англоговорящие напротив, сохраняют их. Можно также упомянуть щелчки, свисты и многое другое. Данное обстоятельство с трудом поддаётся объяснению, хотя и соблазнительно предположить, что отсев осуществляется не потому, что культура так хочет, а потому, что использование всего багажа чересчур осложнило бы задачу усвоения любого языка. Как бы то ни было, но должно быть понятно, что ограничения имеют не только естественный, но и искусственный характер. Однако прежде чем приступить к последнему, необходимо вначале разобраться с другой группой пределов, которые почти неизбежно присутствуют в каждом языке.
