Начав подростком влюбляться, Лодя принялся сочинять стихи, которые посвящал знакомым девушкам. К сожалению, из-за его легкомыслия между девушками часто возникали ссоры и даже целые бури, что ему льстило, а родителей беспокоило. К счастью, от Лёвушки , предпочитавшего сидеть дома, подобных беспокойств можно было не ожидать. По правде говоря, нрав у Лёвы был не совсем безупречен, он иногда "распускался", мог выйти из себя, - и тогда начинались крики, плевки, упрёки, недопустимые выражения. Всё кончалось слезами; бросившись ничком, он рыдал, а, успокоившись, даже просил прощения. Мать давно уверовала, что Лёвины выходки - наследственная болезнь, и не сердилась на сына. Виновник неприятных особенностей в характерах сыновей - отец отца, никогда не виденный ею свёкор Фёдор Авилов, отравивший потомков своим ужасным наследством. Конечно, у сыновей могло быть сильнее стремление сдерживаться, но не в этом ли и заключается наследственность, что борьба почти невозможна?
Зато Ниночка неизменно радовала мать. Если сыновья, бывая вне дома, могли испытывать дурные влияния посторонних лиц, то дочь неизменно находилась при матери. Дети пошли в отцовскую породу, и Нина не была особенно хорошенькой, зато отличалась тихим, добрым нравом и большим трудолюбием, постоянно склонённая над каким-нибудь рукоделием. Мать задумывалась иногда над её будущим. Если сыновья, покорные отцовской воле, должны были стать юристами и уже обучались в институтах, то как и где встретит скромная девушка-домоседка достойного жениха?
Год шёл за годом, ничего особенно не меняя в тихой московской жизни Авиловых. Ведь далеко не для всех русских людей привычная жизнь сразу рухнула в августе 1914-ого. Родителей встревожила Нина. Двадцати пяти лет от роду, она увлеклась молоденьким офицериком, ничем не примечательным, к тому же младше неё. Отец разгневался, мать огорчилась. Видя недовольство родителей, Нина молчала, однако мать понимала, что девушка страдает. Офицер был влюблён и соглашался ждать, сколько потребуется.
Авилов сокрушался:
- Этот Гзовский честный и порядочный малый, но... болтун, балаболка. Такой человек никогда не сможет стать опорой нашей Ниночке.
Лидия Алексеевна соглашалась с мужем, но видела ещё и то, что Михаил ревнует дочь, не желая никому отдавать её, как это всегда случается с отцами-собственниками. Но Нина тосковала, настаивала, и в конце концов родители вынуждены были согласиться, отложив свадьбу до конца войны.
Тут и Лодя внезапно объявил, что собирается жениться. С ним всё было сложнее. Пожив четыре года в Петербурге без семьи, Лодя вернулся неузнаваемым. Необычайная требовательность, заносчивость, непримиримость сына ставили родителей в тупик. Мать мягко пыталась выразить неодобрение, однако сын и слушать ничего не желал. Она вынуждена была признать, что новый Лодя чужд и неприятен ей, хотя любит она сына по-прежнему. Разве он виноват? Разве можно проследить все нити наследственности, иногда идущие совсем не по прямой линии? А ещё труднее проследить влияние посторонних лиц. Совладать с сыном родители не могли, лишь упорно просили повременить.
Полная семейных неурядиц зима выдалась тяжёлой, да и из деревни приходили невесёлые вести. Летом было решено съездить в Крым. Не в Ялту, конечно; в Симеиз.
Эта поездка осталась в памяти Лидии Алексеевны как два месяца сказочного счастья. Вся семья была в сборе. Её готовившиеся вылететь из родительского гнезда дети всё ещё оставались при ней. Полные одинаковы беспокойством за их судьбы, общей тоской покидаемых, ставших ненужными родителей, они с мужем как-то по-особому сблизились. Из воспоминаний Лидии Алексеевны: "Я стояла на балконе и глядела на море. Муж подошёл и обнял меня:
- Ты думаешь о судьбе детей? -Почему ты угадал? - Я знаю.
Я прислонилась к нему, и мы думали вместе. Но молчали. Если бы мы заговорили, то не согласились бы друг с другом. Он бы сказал: "Я не могу примириться с тем, что они ищут своё счастье там, где я его для них не вижу. Что они выбрали людей, которых я не выбрал бы для них." Он оставался трезвым, ясным, проницательным, и, может быть, немного слишком осторожным и подозрительным. Шумело море, разбивались волны, ясно голубело море и ярко светило солнце... Кто видит вперёд? Кто знает будущее? Разве жизнь так богата счастьем, чтобы его выбирать? Да, когда мы глядели тогда, обнявшись, на море и молчали, это была, кажется, самая незабываемая, самая многозначительная минута нашей общей жизни."
34. К а т а с т р о ф а
Когда в августе 1914 года безответственный правитель в Зимнем дворце, окружённый негодными советниками, подписал манифест о начале войны, и мир рухнул; когда миллионам крестьян, оторванным от земли, вложили в натруженные руки винтовки и отправили воевать за чужие интересы, взбаламутив страну до самых глубин, многие из обеспеченных людей продолжали вести прежнюю жизнь, в упор не видя близившихся потрясений.
Для Лидии Алексеевны последний день привычной жизни наступил только летом 1916 года. Семья жила в своих Клекотках, как всегда в спокойствии и достатке. Свадьбы детей всё ещё не были сыграны. Ждали только возвращения с Кавказа отца, уехавшего подлечиться. Телеграмму о дне приезда ждали со дня на день. Она поступила, но вместо радости принесла беспокойство. "Лёгкий плеврит. Вышли немедленно Анюту. Михаил" (Анюта - прислуга, с юности жившая в семье Авиловых.)
Лидия Алексеевна тут же пришла в ужас. Раз муж просит прислать домработницу, значит, он серьёзно болен и за ним некому ухаживать. Заболеть в чужих краях, быть всеми покинутым и страдать от отсутствия заботы!.. Анюта стала тотчас собираться в дальнюю дорогу, однако ехать ей никуда не пришлось. Вскоре пришла новая телеграмма, извещавшая о внезапной смерти Авилова.
Если для матери рухнул сразу весь мир, то дети пережили кончину отца гораздо легче. Освободившись от отцовского гнёта, он и поспешили устроить судьбы по собственному усмотрению. Не прошло и полугода, как Нина обвенчалась со своим Гзовским и оставила мать. Для Лидии Алексеевны, крайне тяжело переживавшей кончину мужа, утрата дочери явилась новым нестерпимым горем. Цветущая пятидесятилетняя женщина внезапно превратилась в старуху, исхудала и подурнела. Перемена была столь разительной, что на улицах её не узнавали знакомые. События внешнего мира, ужасный февраль 1917 года, пережитый ею в Петербурге, прошли мимо сознания. Возможно, тогда она и начала курить, и в дальнейшем курила всё больше.
Вернувшись в Москву, она не захотела поселиться в опустевшем доме и обосновалась у сына. Вечерами она бродила по улицам, шла к тихой Спиридоновке, где они раньше счастливо жили, кружила вокруг особнячка, смотрела на знакомые занавески в окнах, на огни своей люстры в гостиной. Сейчас там жили родственники, однако она не собиралась в дом. Она представляла, будто ничего не случилось: муж жив и сидит дома, ждёт её, задержавшуюся на заседании литературного общества. И революции тоже нет. В столовой накрывают семейный чай. Дети тоже в доме, разбрелись по своим комнатам. Как может быть иначе, если по-прежнему горят знакомые лампы, освещая привычные обои, и на занавесках мелькают родные тени?!
Она была близка к помешательству. Если бы не болезнь дочери и потребовавшаяся ей помощь, заставившие мать встряхнуться, она бы ещё долго не смогла взять себя в руки.
Нину она увезла в Клекотки. Местные крестьяне тепло относились к семье Авиловых, бывших дачниками, а не помещиками в привычном смысле. Едва они приехали, целая толпа мужиков собралась у господского крыльца.
- Матушка, - сочувственно говорили они. - Матушка... И узнать-то тебя нельзя... Царство ему Небесное... Живи спокойно. Мы тебя убережём, мы в обиду не дадим...
По деревням в это время уже было очень неспокойно. Н, к счастью, Клекотки всё ещё оставались мирным островком, и они спокойно прожили там два месяца. Но родные, опасаясь зимовать в деревне, постепенно разъезжались. Приехал за женой Гзовский и забрал Нину с собой. Лидия Алексеевна осталась одна. Ехать ей было некуда. Впервые в жизни она больше не имела ни семьи, ни собственного дома.
