35. Д о р о г а

Длинные осенние ночи в опустевшем доме были невыносимы, и Лидия Алексеевна решилась на отъезд. В Рязанской губернии, в городе Михайлов жила вдова её брата, с которой она дружила и у которой бывала раньше. Туда она и собралась, решив там перезимовать.

Вещей набралось много. Она ещё не понимала, что времена изменились, носильщики отсутствуют, да и поезда ходят не по расписанию: в стране началась железнодорожная забастовка.

Поезд, случайно остановившийся возле их станции, был товарным. В теплушках ехали возвращавшиеся с фронта солдаты. Осенью 1917 года они были ещё смирными; пьяных и буйных снимали с поездов. Седую, измождённую женщину в трауре сочувственно подняли в теплушку на руках; следом побросали её обременительный багаж. Она оказалась одна в полном солдатами вагоне.

Заметив, что солдаты спокойно сидели или лежали, не выражая враждебности, она немного успокоилась и даже робко предложила им папирос. Завязался разговор. Уже не страшась, она уселась поудобнее, вкратце рассказала о своих обстоятельствах и даже попросила помочь с багажом на станции пересадки. Но на следующей же станции дверь их теплушки распахнулась, и к ним полезла толпа разгорячённых солдат. Произошла драка. Дверь еле удалось задвинуть.

С такими приключениями Лидия Алексеевна всё-таки добралась до Михайлова. На первых порах встретили её по-родственному, отвели две удобные комнаты, и она успокоилась, решив, что здесь и перезимует. Но у её бывшей невестки уже завёлся новый муж. "Обстоятельства изменились"; она списалась с находившимися в Москве детьми, и Нина с Лёвой тотчас приехали к матери. Забрать её с собой у них не было возможности, однако они вынуждены были это сделать.

Предстояла новая дорога. Поезда ходили с большим опозданием; со станции им любезно обещали телеграфировать о приближении состава и сдержали слово. До вокзала они добирались в пролётке. Ночь была тёмная и такая ветреная, что на мосту их чуть не повалило. Но она уже ничего не страшилась: ведь рядом были её ненаглядные дети.

Пришедший поезд был полон "мешочниками", которых на каждой станции, по распоряжению начальства, пытались ссадить. Авиловы стали свидетелями настоящего сражения и спрятались в конторе, чтобы не видеть неприятных сцен. Крики, вопли, проклятия; даже послышались выстрелы. Дамы пришли в ужас.

В тот поезд они так и не сели. Пришлось ждать на станции следующего. Они кое-как втиснулись со своими вещами. У них были куплены билеты; чтобы добраться до своего купе, надо было перелезать через горы мешков, потому что и в этом поезде ехали мешочники. И опять мешочников выкидывали вон, опять все кричали, вырывая друг у друга мешки, ругались и лезли в драку. При помощи милиции Авиловы всё-таки добрались до своего купе, однако оно оказалось переполненным всё теми же мешочниками. Лидию Алексеевну кое-как втиснули на диван, а её дети уселись на полу, на вещах и вплоть до Москвы не вставали с мест. Дорогой Лидия Алексеевна наконец поняла, что в стране произошло что-то ужасное.

36. О к а я н н ы е д н и

Они с детьми поселились в каменном доме, в большой трёхкомнатной квартире, которую было очень трудно отапливать. Спасались чаем: Анюта грела самовар за самоваром. Эта крестьянская девушка, в пятнадцатилетнем возрасте поселившаяся у Авиловых, давно сделалась почти членом их семьи. Бесконечно преданная "барыне", она взяла на себя все хозяйственные заботы. "Ни от кого я столько преданности и заботы не видела, - признавалась Лидия Алексеевна. - Я без неё жить не могла". И вот Анюта ставила самовары, покупала продукты, топила плиту, когда были дрова, и что-то пекла из чёрной муки, потому что другой не было, пока замерзавшая "барыня", надев на себя всё, что можно, размышляла в промозглой комнате о своей жизни. Прежнее ослепление, тот обман, который давали ей минувшие обеспеченность и сытость, внезапно исчезли, позволив действительности предстать в пугающей наготе. "Хлеба нам дают по четверти фунта, - записала она в дневнике. - Если наши внуки станут удивляться, как мы остались живы, пусть знают, что никогда не надо отчаиваться. Но, может быть, мы ещё умрём с голоду, тогда и внуков не будет."

"Так как жить было совершенно не на что, и мы сильно голодали, то стала я ежедневно выходить на рынок продавать свои вещи, уцелевшие от грабежа. Хорошо шли тряпки; и вот я, обвешанная своими юбками и блузками, становилась в ряд торгующих, и таким образом зарабатывала нам на хлеб... Сколько раз вместе со всеми мне приходилось бежать от комиссаров, укрываться от облавы... Наш ряд так и назывался буржуйным или дворянским. Можно сказать, сливки прежней Москвы.

"Шила я также сумочки, кисеты, галстуки. Тогда покупателями были деревня и солдаты, товары шли ходко. Голодали мы сильно два года. Трудно было жить ещё и потому, что голод сопровождался холодом. Дрова на счету. Ни чая, ни кофе. Стала я прихварывать. Дым, грязь, копоть, сырость, мыши на столе. Прибавьте всякие периодические развлечения: обыски, аресты, уплотнения... И вот арестовали Лёву."

Лев Авилов пробыл в лагере пять лет. Нина уехала из Москвы ещё раньше. Её муж Гзовский, никогда по молодости не воевавший офицер, которому тем не менее было рискованно оставаться на родине, решил уехать за границу, и преданная Нина последовала за ним.

- Я её больше никогда не увижу! - в отчаянии твердила мать. Предчувствие на этот раз обмануло материнское сердце, она ещё увидела дочь, - но лучше бы этого не случилось.

1 января 1919 года она радостно записала в тетрадке: "Сегодня в первый раз за долгое время разделась и спала, как спят культурные люди. Лишь бы пережить сильные морозы..."

12 февраля 1919 года - счастливый день : вернулся Лодя с продуктами (вероятно, он ездил в деревню менять вещи на съестное И ещё - пришла телеграмма из Праги: "Здоровы, благополучны". Все мои живы!

5 марта 1919 года : "Вчера была на Мясницкой, на Кузнецком... О, что это за вид! Мясницкая в таких сугробах... А Петровка! Все эти заколоченные досками окна магазинов! И всюду, всюду шуршат и скрипят салазки... Медленно прополз служебный вагон трамвая... Протарахтело несколько автомобилей, тяжело ухая в ухабы. И опять скрип салазок, скрип шагов, негромкие голоса..."

Новая беда свалилась на Авиловых. Некий Швондер, возглавлявший их жилконтору, решил, что Авиловы занимают слишком большую квартиру, а, значит, этих "бывших" следует выселить или уплотнить, то есть, сделать квартиру коммунальной, внедрив в неё подселенцев. Так и не взяв в толк, что такое коммунальная квартира, огорчённая Лидия Алексеевна согласилась на жильца. В одной из комнат поселился военный врач, к счастью, одинокий, нелюдимый и замкнутый человек. Присутствие в квартире чужака невыносимо тяготило её, и она старалась не выходить из своей комнаты, пока он дома. Однако, считая его жильцом, а в прежние времена жильцам полагалось столоваться вместе с хозяевами, она велела Анюте кормить его. Это было накладно. Ведь не всякий день выдавался таким счастливым, как тот, когда сын притащил полтора пуда картофеля, да ещё мороженых овощей. "Второй день мы пьём морковный чай, и, к моему дивлению, это просто хорошо. Цвет чая естественный, вкус - просто никакого. Гораздо лучше земляничного... Ко всему можно приспособиться!"

До Москвы дошла весть о смерти Надежды Алексеевны Худековой, любимой сестры, столько лет заменявшей ей мать. После национализации петербургского особняка Худековы поначалу жили в деревне, в своём имении, но революционные крестьяне сожгли барскую усадьбу и разорили образцовое имение. Напрасно Худеков, которому исполнилось уже восемьдесят, призывал их одуматься и не разрушать с таким тщанием построенное, указывая, что всё достанется им, а устроить лучше прежнего они не сумеют. Старика чуть не убили.