– Всё, пришли.

Малыш, рухнувший вместе с рюкзаком, набитым брюквой, поднялся и отряхивался на ощупь.

– Мамочка! Страшно как! Темень какая! Мы назад дорогу не найдём. Я своих рук почти не вижу! И не чувствую! Мои руки зелёные! Всё, я умираю! – причитала Белочка, сгибая колени.

– Гм. Белка. Во-первых, это моя рука, ты её чувствовать и не должна. Во-вторых, почти не вижу, это ещё не совсем темнота. А зелёные у тебя не только руки.

Профессор говорил спокойно только потому, что удивился больше, чем испугался.

Гномы посмотрели друг на друга, вернее, на страшные зелёные морды, и дружно заорали. Белочка пыталась бить кулаками по неожиданным чудовищам. Чудовища тянули к ней зелёные лапы. Белочка бросилась бежать, чудовища поймали её за ногу.

– Тихо! Тихо! – орал Профессор, с трудом перекрикивая визг Белочки. – Держите её, пока она в землю не зарылась, она не Белка, а кротиха какая-то!

Белка орала. С потолка начали падать мелкие камни.

– Тихо, сейчас всё рухнет! Толстый, доставай брюкву, будем рот затыкать.

Угрозой заткнуть рот брюквой можно успокоить даже ревущего льва. Белочка затихла, и только мелко тряслась, прижавшись спиной к глиняной стенке.

– Ну, что ты на меня так смотришь?

Зеленомордый Профессор развёл зелёные лапы.

– Ы! – показала Белочка на его зелёную морду зелёным пальцем.

– Ы??? – Белочка поднесла зелёный палец к лицу и скосила на него зелёные глаза.

– Она себе сейчас палец отгрызёт! Сюда смотри! Это гнилушки!

Профессор ткнул зелёным пальцем в потолок. Там между камнями и комьями глины торчали трухлявые деревяшки. Они гнили, и от этого светились тусклым зелёным светом. Таким тусклым, что пока горела хоть одна свеча, его не замечали. Теперь же этот свет освещал подземелье, не ярко, но куда ноги ставить, видно.

– Какой поход, такие люстры, – невнятно пробормотал Толстый.

Когда гномы успокоились, привыкли к новой внешности и перекусили брюквой, Малыш поинтересовался:

– Мы идём дальше?

– Авм, авм, – Толстый прожевал последний кусочек, – а ты что ли всё? Нагулялся? Домой пора?

– Да нет, – нахмурился Малыш. – Я просто считал. У нас было девять свечных огарков. Общая длина – я измерял – тринадцать сантиметров. Сантиметр свечи горит примерно час. Мы идём уже полдня. А коридор всё не кончается и не кончается.

– Да, интересно, где мы сейчас и что над нами? Толстый, ты отвернись, пожалуйста, мне без твоего зелёного лица всё-таки спокойнее.

Белочка потрясла ногой, уставшие мышцы немного ныли.

– Да какая разница, что над нами? Хоть лес с пирогами. Нам туда, – Толстый показал наверх. – Только через туда. – Он показал в тёмную даль подземного хода. Поднимайтесь: там, впереди – свобода от брюквы. Я надеюсь.

Белочка пробовала считать шаги, но сбилась. Главным образом потому, что не знала, что с посчитанным делать. Ну, тысячу шагов прошли, ну, две тысячи, и какая разница?

Где-то на четвертой тысяче шагов она расстегнула шубку. На пятой – сняла шапку. Толстый шёл, пыхтя, согнувшись под рюкзаком, с него капал пот.

– Толстый, – подёргала она его, – ты бы расстегнулся, жарко.

– А? Тебе тоже жарко? А я думал, только мне, – он вытер лоб, – думал, на ходу вспотел.

– Да нет, тут как-то потеплело.

Они остановились. Профессор снял куртку.

– Слушайте, и правда, лето какое-то.

Толстый сбросил с плеч рюкзак, и через голову стягивал свитер.

– Ага, сейчас загорать будем. Солнце кто-нибудь включите, пожалуйста. – Он бросил шубу на землю, лёг на неё и раскинул руки и застонал от удовольствия. – Что-то я устал.

– Не понимаю, – Малыш снял валенок и трогал босой ногой каменный пол. – Солнца нет. Такая жара. Может, сверху горит что-то? Или мы на Юг ушли, там всегда тепло.

– На Юге под солнцем тепло, а не под землёй. А сверху хоть небо загорись, сквозь землю не прогреет. – Профессор принюхался. – Мне кажется, или чем-то пахнет?

– Не пахнет, а воняет. Потом и грязными носками.

Толстый отпихнул от себя подальше свои же валенки.

– Нет, ещё чем-то. А, ну и ладно, – махнул рукой Профессор.

– Ага. Ну, точно. Ага.

Малыш сидел в сторонке на корточках и смотрел себе под ноги.

– Что там у тебя? – окликнул Толстый.

– Вода льётся.

Послышалось тихое журчание.

– Что!

Толстого подбросило. Только что лежал – уже стоит. И машет руками.

– Белка, отвернись сейчас же, Малыш описался! А ты вообще с ума сошёл! Не мог подождать, пока мы отойдём? Или сам не мог подальше отойти?

– Малыш, здесь же девочка! – тоже вскочил Профессор, – Ты заболел, что ли?

– Да ну вас, – Малыш покраснел, – что придумали? Сами вы заболели. Я же говорю: вода льётся.

– Откуда это у тебя вода полилась? – подозрительно спросила Белочка.

– Да из фляжки, откуда же.

– Фляжку дай, – Профессор протянул руку. – А ты, Толстый держи его. У него подземная горячка. Воду из фляжки выливает. Потом землю есть начнёт. Слышишь, Малыш, не ешь землю, она немытая.

– Вот он её и моет, – буркнул Толстый.

– Идите сюда, – Малыш помахал рукой, – посмотрите.

– Не буду я там у тебя смотреть, – на всякий случай заявила Белочка, но подошла первой.

Вода текла из фляжки тонкой струйкой, утекая дальше по подземному коридору маленьким ручейком.

– Смотрите, вниз тычет.

– Ну, вниз, а куда же ещё должно течь, вверх, что ли? – Толстый не понял, что так удивило Малыша.

– Никуда.

– Куда никуда, вода всегда куда-нибудь тычет, поставь сейчас же фляжку!

Малыш встал и сунул фляжку в руки Толстого.

– Пол неровный.

– Конечно, неровный, не дома же.

– Подожди Толстый, не буянь.

Профессор прошёл вдоль ручейка шагов десять. Развернулся, присел на корточки, посмотрел на гномов. В свете гнилушек он едва угадывался.

– Малыш, молодец. Я вот не заметил.

– Что? – спросила Белочка и Толстый почти хором.

– Уклон.

Профессор вытянул руку.

– Смотрите, заметно, что я ниже. Ход опускается. Мы идём вниз. Опускается плавно, потому и не заметили сразу. Это же на какой мы сейчас глубине?

– Ой. Я догадалась. На глубокой мы глубине. Очень на глубокой. Поэтому тепло. Чем глубже под землю, тем теплее.

Белочка шагнула в сторону и потрогала стену.

– И это уже не глина. Это камень.

Профессор тоже потрогал. Стена была тёплая. Посовещавшись, гномы решили идти дальше. Как правильно заметил Толстый, оттачивая проснувшийся в нем талант к формулировкам: а что нам ещё остаётся? Тем более, он нашёл положительную сторону в потеплении: скоро он перестанет есть сырую брюкву, будут её готовить, просто положив на землю. На камни, то есть, земли здесь уже не было. О том, что они сначала сами приготовятся, он не подумал.

Собрались, Белочка стояла с шубкой подмышкой.

– Белка, ты шмотки-то оставь, куда они денутся, на обратном пути заберём. Если пойдём обратно. – Профессор зевнул, он всегда зевал, когда волновался. – Нет, Малыш, босиком не пойдёшь. Да, камешки тёплые. А если станут горячими? Будешь плясать, как сосиска на сковородке. Сосиски? Ещё как пляшут. Ладно, возьми валенки с собой, да, пока можешь не надевать.

Ещё через две тысячи шагов, которые Белочка зачем-то продолжала считать, проход стал шире. А скоро начали попадаться ответвления. И запах, который почувствовал Профессор, теперь ощущали все – запах калёного железа. Белочка привязала к каменному выступу нитку первого клубка. Когда он кончился, гномы вышли из своего подземного хода в другой, в несколько раз шире и выше. Откуда-то издалека слышался шум: умм, умм, умм. А зелёный свет гнилушек сменил красный отблеск подземного огня. Ещё через один клубок они куда-то пришли…

Гномы стояли на галерее, тянущейся вдоль стены… Они не знали, стены чего. Можно сказать, пещеры, то есть пустоты под землёй. В пещере они бывали, великанской, это огромный зал в скале. А тут… Тут такая пустота под землёй, что вся земля поместится. Дальний конец галереи терялся в красном дыму, о стене напротив можно было только предположить, что она есть. Микробами на краю тарелки, вот кем себя чувствовали гномы. Тарелки, в которой багровые тучи пыли и пара наползали на идущие изо тьмы во тьму перекрещивающиеся каменные мосты. Снизу слышался сложный шум. Тоненький звон, как будто множество иголок стучало по множеству напёрстков. Шипение, похожее на пересыпание сухого песка из совочка в формочку, вот только песочница должна быть размером с пустыню. Невнятный гул, как от далёких разговоров тысяч неизвестных существ. И фоном ко всему: умм, умм, умм. Что так может звучать, гномы не знали.