Я не люблю слабаков. Пожалуй, это бессмысленно отрицать. И я не хочу быть одним из них. Так что, выходит, этот врач прав, и я в самом деле требовал от Вити стать победителем?

Мысли были какие-то несвоевременные. За них меня мучила совесть, потому как думать надо было о Вите, о том, что будет с ним. Но они лезли в голову сами, и я долго не мог дать себе ответ.

Весь первый день и всю первую ночь я думал о том, как так вышло, что Витя вышел на трассу. О том, зачем я уговаривал его, и о том, как могло случиться так, что он въехал в этот чёртов парапет. Он же всегда водил аккуратно. Он мог проиграть на этой аккуратности, но вот въехать в парапет… это было исключено.

И если на все остальные вопросы я ещё мог придумать какой-то ответ, то на том месте, где я пытался представить, как Витька, будто сев в первый раз за руль моего Шевроле, вместо тормоза жмёт газ, мозг будто переклинивало. Начинала болеть голова, и связность мыслей исчезала напрочь.

Я начинал вспоминать Базу, этот чёртов Шевроле – который я, кстати, любил. Потом Витькин Порш, который так и не решился продать за семь лет – ведь его касались Витины руки. И каждый раз заглядывая под капот, я представлял, как Витя копается в его внутренностях. Потому я и попросил его перекроить мой новенький БМВ. Пофиг даже, лучше он стал бы от этого или хуже – просто я всегда знал бы, что кусочек Вити со мной.

Хрень это всё. Как я мог не любить его, если даже в Англии с Русланом, уже понимая, что Витя и не собирается меня искать, всё равно думал о том, что он просто есть где-то там, в далёкой Москве?

Как я мог не любить его, если в тот первые раз, когда мне пришлось вызывать ему скорую, у меня в сердце будто когти впились?

И если бы я не любил его, разве… разве я бы стал шлюхой, чтобы только спасти его?

Часам к четырём утра я вдруг понял, что до того момента, когда увидел на трассе его горящий Ниссан, такой страх я переживал только однажды – в тот момент, когда Артём спросил, как поступали с геями в 11 веке.

Витька не учил историю – сто процентов. А я учил и знал, что геев сжигали, как одержимых. Я видел, что у этих уродов совсем нет крыши – напрочь. Что они способны уже на что угодно со своей мутной бражкой в пластиковой бутылке. Они бы даже, наверное, наутро пожалели о том, что сделали – только кому, нахрен, это было бы важно?

Мне тогда стало так страшно, что в голове билась одна единственная мысль – что угодно. Пусть что угодно, только не это…

Кто же знал, что потом будет так противно. Но если бы я мог сделать это ещё раз… Я бы никуда не делся. Потому что всё равно Витька должен был жить.

Может быть потому, что к утру эти мысли и этот момент полностью заняли мою голову, когда в шесть врач вышел из операционной и сказал, что сделано всё возможное, но нужна ещё операция, и её страховка не покрывает, имя Альберт пронеслось в голове само собой.

- Сколько? – спросил я всё же, прежде чем делать глупости.

Врач пожал руками.

- Это узнаете в регистратуре.

- Она нужна срочно? Чёрт, как вы можете посылать меня в регистратуру, когда он… Он вообще выживет?

- Скорее, да, - врач серьёзно нахмурился и посмотрел на часы, потом на меня, - послушайте, я не волшебник. Я сделал все, что мог в этой ситуации. У него черепно-мозговая травма, и я пока не могу предсказать, в каком состоянии он придёт в себя… Если придёт. Простите, у меня ещё одна операция. И пока мы с вами разговариваем, умирает кто-то ещё.

Я упал в кресло. Взял в руки телефон и пролистал список контактов. Не знаю зачем – ведь я ещё не знал ни цены, ни состояния. Наверное, мне просто нужно было с кем-то поговорить, но единственным человеком в моей небольшой записной книжке, кто стал бы слушать про Витю, был Кристиан – просто потому что ему, как ни кому, Витя нужен был живым.

Я набрал его номер и представился.

- Да… Да, узнал, - сообщил Кристиан рассеянно.

- Извините, что так рано, вы в курсе?

- Да… Да, я в курсе. Примите мои соболезнования.

Меня вдруг накрыла такая злость, что будь он рядом, я бы ему врезал.

- Он ещё жив, - прошипел я.

- Да? Да… правда. Послушайте, Максим. Такое случается. У нас опасный спорт.

Я даже пропустил мимо ушей это самое «у нас» от человека, который вряд ли сам хоть раз выходил на трассу.

- Ему нужна операция, он может рассчитывать на поддержку фирмы?

- М… Максим, простите, не помню отчества… видите ли, Виктор больше не в моём ведении. Если вы рассчитываете получить какие-то страховые выплаты, вам лучше связаться с куратором европейского состава.

Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

- Я тут не знаю никого толком, - сказал я и, подумав, добавил, - и Витя тоже. Мы ведь оба понимаем, что здесь никто не заинтересован в нём. А вы… Вы знаете его семь лет. Простите, мне трудно поверить, что вам абсолютно всё равно.

- Мне не всё равно. Я уже сказал, что очень собо… сочувствую вам. Но я не так богат, чтобы спонсировать лечение всех пострадавших гонщиков из собственного кармана.

- Но вы же организовали психотерапию!

- Собственно, это часть проблемы. В этом сезоне Виктор обошёлся нам весьма недёшево. Мы с самого начала рисковали – ведь никто из нас не знал, выиграет ли он хоть одну гонку на европейском уровне. Боюсь, что теперь стало ясно, что расходы себя не оправдали.

- Расходы, - повторил я, не открывая глаз. И какой смысл говорить человеку, мыслящему категориями расходов и прибыли о том, что человек, которого он знал семь лет, умирает? – Извините за беспокойство, Кристиан.

- Ничего страшного. Я мысленно с вами.

- Само собой.

Я повесил трубку. Вставать не хотелось, но я чувствовал, что если не встану и не спущусь в регистратуру сейчас – утону в накатившей волне безысходности и не встану уже вообще.

Я поднялся и двинулся по коридору. Спустился и долго смотрел, как девушка в белом халате набивает что-то в компьютере, пока она не подняла на меня глаза. За её спиной я уловил в зеркальной дверце шкафа своё отражение – со спутавшимися волосами, кое-как собранными в хвост, и глубокими тенями под глазами. Я походил на мертвеца, и даже странно, что она меня не испугалась. Может, таких тут много в шесть часов утра?

- Я с господином Щевлёвым, - объяснил я, - врач сказал, вы проконсультируете.

- А… да.

На бейджике на правой стороне груди девушки виднелось имя: Ирэн, и я тихонько попробовал его на вкус.

- Ирэн…

- Да… простите, мистер…

- Просто Максим.

- Максим. Тут… довольно сложный случай. Ожоги и ….

- Простите, - я с силой потёр виски, - не надо, не описывайте мне. Просто скажите, сколько будет стоить лечение. Нормальное полноценное лечение. Я всё равно ничего в этом не понимаю. Просто… просто хочу, чтобы он пришёл в себя.

- Простите, - сказала она мягко и коснулась моей руки, - я сейчас… посмотрю.

Она снова уткнулась в монитор.

- Чтобы он пришёл в себя, нужно ещё две операции до конца недели. И, это не моё дело, но, скорее всего, потребуется пластика… Лучше сделать её сразу же.

- Сколько?

- Тридцать… может, сорок тысяч.

- Тридцать тысяч евро?

- Да, где-то так.

- Спасибо, - сказать что-то ещё не было сил. Я отошёл и упал в кресло.

«Тридцать…». Может, квартиру продать? Да только кто её купит до конца недели. Как, впрочем, и машину. У Витьки могут быть деньги… а могут и не быть, он за этот год слил всё, что мог, и не без моего участия… Чёрт.

Телефона его отца у меня не было, и это был последний человек, которому я хотел бы объяснять ситуацию.

Я снова взял в руки телефон и принялся просматривать контакты.

Альберт. Первый по алфавиту и первый, кому имело бы смысл позвонить – что я и сделал.

- Тридцать тысяч евро? Максик, это много. При всём желании, я тебе за неделю столько заказов не наберу. А если и наберу, то к концу недели ты будешь как половая тряпка, нам такие работники не нужны.

- Может, спец-прайс? – предположил я. По спец-прайсу, работая с людьми с «особыми интересами», вполне можно было бы дней за десять набрать нужную сумму. Десять - это много, конечно, но если всё-таки удастся набрать хотя бы две трети, то остальное я найду.