- Ты сказал – поезжай, а сам сбежал, как только представилась возможность, - Брайан запустил пальцы в его волосы и мягко заставил его поднять голову, посмотреть ему в глаза. – Солнышко, скажи-ка мне кое-что. Ты хотя бы утра дождался? Или свалил, как только я исчез из поля зрения?

- А ты хоть раз позвонил, чтобы это выяснить? Я хоть на столько был тебе важен?

- А что, разве дома был кто-нибудь, кто ответил бы на мой звонок? Был мне, блядь, хоть вообще какой-то смысл звонить?

Брайан разжал руки, выпустил его и отступил на пару шагов.

- Если было уже слишком поздно, ты должен был мне об этом сказать. Я бы никогда… Да ну на хуй! Забудь! Я три гребанных недели порхал вокруг тебя на цыпочках, как какая-то ебучая балерина, а ты все это время обдумывал, как уйдешь от меня.

Джастин, словно оцепеневший, стоял все на том же месте, низко опустив голову. Он все еще чувствовал Брайана, все еще дышал им. И ему отчаянно хотелось снова его почувствовать, снова вдохнуть… Прикоснуться, обнять, поцеловать, прижать его к себе и сказать, что еще не поздно, не поздно…

Но господи, поздно ведь!

- Ты, блядь, должен был хоть что-нибудь мне сказать, - сказал Брайан.

И в голове у Джастина немедленно зазвучал голос Дафни: Если тебе что-то не нравилось, ты должен был прямо ему об этом говорить. Нельзя было просто делать вид, что все в порядке. Что ты сам этого хочешь, что тебе это нравится.

И вдруг совершенно неосознанно, откуда-то из глубины вырвалось:

- Да не в гребанных словах было дело, Брайан!

Это восклицание словно потрясло их обоих. Джастин часто поверхностно задышал, в крови бушевал адреналин. Брайан же так и застыл вполоборота к нему, так что Джастину видны были лишь его каштановые волосы. Глаз он не видел и по развороту плеч пытался представить себе, какие эмоции сейчас в них отражаются.

- Да, я хотел их услышать, - негромко продолжил он. – Блядь, да что там, я до сих пор этого хочу. Но я бы спокойно прожил всю жизнь, так ни разу и не услышав от тебя: «я люблю тебя», если бы только ты вел себя соответственно. Слова ни хуя не значат, значение имеют только поступки, верно? Разве не ты мне это говорил? Это же твой девиз, верно?

Слова вырывались у него просто сами собой. Девять месяцев глухого раздражения, сдержанности, незаконченных фраз, невысказанных упреков. И теперь все это буквально рвалось у него из глотки, гремело в голосовых связках.

- И что же ты делал? Ты давал мне крошечную надежду, демонстрировал любовь ко мне во всяких мелочах, а потом, стоило мне почувствовать себя хоть немного спокойно, шарахал меня по голове чем-то таким, что сразу давало понять – ни хуя это все не значит.

Джастин говорил без пауз, не прерываясь ни на секунду, чтобы сглотнуть или вдохнуть воздуха, и потому, наверное, не так уж непростительно было, что голос его сорвался и зазвучал на октаву выше:

- А потом ты взял и трахнул Майкла! Ты трахнул Майкла!

Плечи Брайана напряглись, затем – с явным усилием - расслабились. Он развернулся, и они снова оказались лицом к лицу. Джастин заметил, как он яростно стискивает зубы, и от того распалился еще больше.

- Так что уж, блядь, прости пожалуйста, что мне нелегко далось осознание того, что мой партнер у меня за спиной трахнулся со своим лучшим другом. А ты, если бы тебе было не все равно, сказал бы что-нибудь девять месяцев назад. Или поехал бы со мной в ту дурацкую поездку, а не соскочил в последнюю минуту. Или – лучше того – вообще не стал бы трахаться с Майклом! А теперь не пытайся свалить все на меня и сделать вид, будто все дело было в словах. В том, что я говорил и чего не говорил. Потому что ты сам знаешь, что проблема была в том, что ты делал и чего не делал.

Железная дверь, откатившись, лязгнула в унисон с его последними словами. И лязг этот вместе с ними эхом разнесся по квартире. На пороге стоял Майкл, сжимая в руках пакеты с едой на вынос.

- А я тут принес китайскую…

Вот ведь как раз в чем было дело, верно? Джастин почувствовал, как у него перехватило дыхание, все слова куда-то исчезли, а к горлу подкатила тошнота. Буркнув: «Помяни черта», он поспешно направился к выходу, от души надеясь про себя, что они подавятся своим ужином.

***

Ночь он провел, перебирая в голове все те вещи, которые должен был сказать Брайану, - несмотря на твердую уверенность в том, что их отношения закончились из-за поступков, а не из-за слов. Он искренне в это верил. Да, именно так все и было!

А утром он каким-то волшебным образом оказался у Линдси. Он вроде к ней не собирался, ничего такого не планировал, его просто как-то случайно к ней занесло. Что, разумеется, было просто технически невозможно, учитывая, что добираться до нее нужно было на метро и автобусе.

Однако, как бы там ни было, в итоге они оказались на крыльце ее дома. Сидели рядом на ступеньках, зажав между бедер бокалы с «мимозой»*.

Вот интересно даже, почему это все его друзья так радостно принимаются спаивать его, когда ему становится грустно?

В доме завтракали, до них доносились обрывки разговоров и детская болтовня.

Линдси первой нарушила молчание. Она тихонько вздохнула – даже не то чтобы вздохнула, просто с губ ее сорвался какой-то чуть более длинный, прерывистый выдох.

- Джастин, он любит тебя. Я помню, как твоя мама попросила его больше с тобой не видеться. Он был просто раздавлен этим.

Не то чтобы Джастин не верил, что Брайан мог быть и правда огорчен этим фактом… Дело было просто в том, что он хорошо знал Линдси, знал, как отчаянно ей хочется верить в романтику, настоящую любовь и лучшие качества человеческой натуры. Именно поэтому он довольно скептически отнесся к ее трактовке той ситуации.

- Да ну? Это он сам тебе сказал?

- Ну ты же знаешь, Брайана, прямо он ничего такого не говорил. Но я помню наш разговор. Я заговорила о той ночи, когда родился Гас, вспомнила, каким это стало для него потрясением – он поверить не мог, что у него появился сын. А он вдруг сказал: «два сына», и взгляд у него был такой… Ну, знаешь…

Господи, даже непонятно, что хуже. То, что Брайан сморозил этакую хуйню, или то, что Линдси не видела в этом ничего неправильного.

- То есть, он считал меня ребенком? Кем-то вроде… Считал, что обязан заботиться обо мне, как и о Гасе?

- Да нет же, он совсем не это имел в виду.

- Получается, в лучшем случае, я был для него просто пацаном, которого он держал при себе, потому что из меня так легко было вылепить безотказного мальчика-игрушку. Потому что я позволял ему творить все, что душе угодно, не требовал никаких проявлений чувств, всегда готов был подставиться, если никого получше не нашлось, а так же обожал, боготворил, да плюс к тому – глядите-ка – еще готовил и убирался в квартире.

И да, он сам был в этом виноват, сам поощрял такое отношение. Сам пробрался в жизнь Брайана. Сам начал готовить обеды. И мыть посуду. И заниматься стиркой, и расставлять по местам кухонные принадлежности (пожалуй, единственный аспект домашнего быта, в отношении которого Брайан не был контрол-фриком).

- Джастин…

Он сам старался быть доступным в любое время дня и ночи. Сам зачем-то нянчился с Брайаном, когда тот удалбывался в хлам, нес всякую чепуху и клялся, что с каждым его дыханием воздух меняет цвет.

- Это в лучшем случае. А в худшем он держал меня при себе из чувства долга. Я был для него чем-то вроде обязательства – ну, как счет по кредитке.

Он сам сказал – все, что захочешь, как захочешь и когда захочешь.

- Джастин, все было не так.

Да, он сам все это предложил. А Брайан согласился.

- Ты права, я преувеличиваю. Я – счет по кредитке, пришедший ему за весеннюю коллекцию Армани. Конечно же, он меня любит. Он даже предлагает делать ежемесячные взносы, чтобы проценты не набежали.

Линдси ничего не ответила. Тишина, повисшая во дворе, была душной, липкой, тягучей, словно кукурузный сироп, с которым мама любила подавать блинчики. Он не засахаривался, не застывал, просто со временем становился все более густым и клейким.