Моя мать, как я заметила, оставила это без внимания, но отец как-то раз посетовал на то, что я, неблагодарная, не играю с моим чудесным подарком. Я сказала, что меня отвлёк заданный нам на каникулы «Моби Дик». Это был правдоподобный и даже до некоторой степени правдивый ответ, хотя книга и показалась мне чрезвычайно бессмысленной и ужасно жестокой.

— Я предупреждал, не нужно было покупать Ферму, — напомнил отец. — Слишком она ненормальная для игрушки.

— Все мы учимся только на своём опыте, — сказала мама.

— Ну, вот ещё, — ответил отец сердито.

Всё это, разумеется, происходило во время каникул. В ту пору я ходила в одну из маминых школ, где мне надлежало оставаться до поступления в танцевальное училище, относительно чего я была полна традиционной, но абсолютной решимости. Константин посещал школу с совместным обучением для одарённых детей, где, как предполагалось, должен был неизбежно получить стипендию для учёбы в университете — возможно, даже иностранном. Несмотря на наш возраст, мы, презрев опасность, отправлялись в школу (каждый своей дорогой) на стареньких велосипедах и появлялись дома в разные часы: моё путешествие длилось дольше.

Вернувшись однажды, я обнаружила, что наш обеденный стол завален какими-то на редкость скучными чертежами. Я ничего в них не поняла (они, казалось, даже не относились к той геометрии, которой я, к моему сожалению, была обучена), а при попытке их исследовать чертежи скручивались и били по пальцам. За пару недель до того мой отец, что случалось с ним нечасто, нашёл работу (в ночную смену и вдали от дома), куда и отбыл теперь на нашей машине. Чертежи, очевидно, принадлежали Константину, но самого его не было видно.

Я поднялась наверх и увидела, что дверь нашей главной гостевой открыта. Константин был внутри. Разумеется, ключ от комнаты всё это время оставался в замке. Нужно было только повернуть его.

— Привет, Лена, — сказал Константин своим будничным тоном. — Мы изучали аксонометрию и я решил спроектировать твой дом.

Чертёж, который он рисовал на листе плотной белой бумаги, был его домашним заданием.

— То-то все удивятся! Им ведь пришлось чертить настоящие дома.

Не следует думать, что я не любила Константина, хотя его невозмутимость и педантизм часто раздражали меня. Я не видела мой дом уже много недель, и теперь он показался мне неожиданно интересным. Случилась странная вещь (и не последний раз в моей жизни): на какое-то время я стала другим человеком — самоуверенным, практичным, простым. Возможно, свой вклад внесло яркое осеннее солнце, клонившееся к закату.

— Я помогу, — сказала я. — Объясни, что нужно делать.

— Вот морока, я не могу попасть внутрь и сделать замеры. Можно, конечно, и без них. Вообще, Дундук сказал, что замеры не нужны, только общее впечатление. Чтобы дать нам представление об аксонометрии. Но, ей-богу, с футами и дюймами было бы проще.

Судя по вороху белой бумаги, исчерченной за короткое время (а оно могло быть только коротким), Константин отлично справлялся, однако он был не из тех, кто останавливается на полпути к совершенству.

— Скажи, что нужно делать, — предложила я, — и я сделаю.

— Спасибо, — ответил он, затачивая карандаш специальным инструментом, — но это работа для одного человека. По сути. Я потом покажу, как это делается, и ты начертишь другое здание, если захочешь.

Ещё некоторое время я осматривала и ощупывала мой дом, пока Константин не дал ясно понять, что я ему мешаю. Я вышла, переобулась и поставила чайник в ожидании маминого прихода и нашего вечернего чаепития.

Когда Константин спустился к нам (мама звала его трижды, но это было в порядке вещей), он сказал:

— Знаешь, сеструля, тут какая-то отмочка.

— Не употребляй жаргон, — сказала мама, — и не называй так свою сестру.

Он ответил, как отвечал всегда, когда она его отчитывала:

— Прости, мама.

Затем он сунул мне в руки чертёж.

— Смотри, здесь кое-чего не хватает. Видишь? — он указывал куда-то огрызком изумрудного карандаша со следами зубов.

Конечно же, я не увидела. Я ничегошеньки в этом не понимала.

— После чая, — сказала мама. Она вкладывала в такие знакомые слова не материнскую, но императорскую твёрдость.

— Ну, мамуля… — начал упрашивать Константин.

— «Мама», — сказала мама.

Константин принялся выуживать из тарелки цветную капусту.

С невозмутимостью (или, говоря обо мне, с её видимостью) мы приступили к еде. Моя альтернативная личность, хотя и пережившая отказ Константина от помощи, начала угасать.

— Так чем ты там занимаешься? — в конце концов, спросила мама. — Это напоминает Розеттский камень.

— Я снимаю аксонометрический слепок с подарка Лены.

— И?

Но Константин уже не спешил излагать свою теорию. Он сунул в рот кусок ржаного хлеба, намазанного домашним сыром, а затем тихо сказал:

— Я сделал примерный набросок, но комнаты в доме не сходятся. По крайней мере, комнаты на первом этаже. Похоже, что наверху всё в порядке. В этом-то и отмочка. Прости, мама.

Всё это он произнёс с полным ртом, и теперь набил его ещё плотней.

— Что это за чушь?

Мне показалось, что мама уставилась на него совершенно не похожим на неё взглядом.

— Это не чушь, мама. Конечно, я не измерял его — да и как его измеришь? Но не зря же я учился аксонометрии. На нижнем этаже есть участок, до которого я не могу добраться. Что-то вроде секретной комнаты.

— Покажи.

— Хорошо, мама.

Константин отложил недоеденный хлеб. Он поднялся, чуть побледнев, и через стол протянул ей чертёж.

— Нет, не это. В этом я не разбираюсь, и не думаю, что ты разбираешься.

Лишь изредка она говорила в таком тоне с моим отцом.

— Покажи мне на доме.

Я тоже встала.

— Оставайся здесь, Лена. Долей воды в чайник и вскипяти.

— Но это мой дом. Я имею право знать.

На её лице появилось более знакомое выражение.

— Да, Лена, — сказала она. — У тебя есть право. Но, пожалуйста, не сейчас. Я тебя прошу.

Я улыбнулась ей и взяла чайник.

— Идём, Константин.

Я задержалась на кухне, чтобы мама не решила, будто я подслушиваю или хотя бы проявляю чрезмерное нетерпение — я знала, что это могло её расстроить. Я никогда не стремилась выведать то, что она хотела утаить от меня, а услышав «всему своё время», не спрашивала, что это значит.

Впрочем, они ушли ненадолго: чайник ещё не успел заворчать, когда красивый мамин голос позвал меня обратно.

— Константин совершенно прав, — сказала она, когда я появилась за столом, — и я не должна была сомневаться в нём. Дом построен странным образом. Но и что с того?

Константин сидел, не прикасаясь к еде.

— Я рада, что ты хорошо учишься и знаешь такие полезные вещи, — сказала мама.

Она хотела сменить тему, и мы её сменили.

Действительно, к этому вряд ли можно было что-то добавить. И всё же я дождалась момента, чтобы остаться наедине с Константином — момента, который из-за непривычного отсутствия отца представился лишь с наступлением темноты.

И когда, как того и следовало ожидать, Константин не сообщил мне ничего нового, мной овладела в высшей степени беспричинная уверенность в том, что они с матерью вместе хотят утаить от меня какой-то секрет.

— Но что там было? — наседала я на него. — Что случилось, когда вы были там вдвоём?

— А ты как думаешь? — ответил Константин, желая, как мне казалось, чтобы мама вошла в комнату. — Она убедилась, что я был прав, вот и всё. Да и что с того, в конце концов?

Этот последний вопрос лишь подтвердил мои сомнения.

— Константин, — сказала я, — мне нужно что-то сделать?

— Можешь взломать его, — ответил он почти раздражённо.

Но, реши я даже последовать его совету, меня избавило бы от хлопот совершенно непредвиденное происшествие. Когда на следующий день я вернулась из школы, мой дом исчез.

Константин сидел в своём привычном углу, в этот раз поглощая греческие парадигмы. Не заговорив с ним (когда он работал, это было в порядке вещей), я направилась прямиком в главную гостевую. Широкий сосновый стол, уже не начищенный до блеска, как когда-то, был пуст. Место, где раньше располагался мой дом, отчётливо выделялось, будто и в самом деле какой-то джинн унёс стоявший здесь дворец. Но я не видела никаких следов его перемещения: ни царапин на дереве, ни отпечатков ботинок, ни отвалившихся фрагментов.