Когда его язык касается кончика моего члена, я начинаю яростно пытаться освободить руки — я хочу касаться его волос, его кожи, умираю, как хочу. Я извиваюсь, выкручивая запястья, дергаю и тяну скользкий шелк, чтобы высвободиться.

Невозможно не касаться его, это мучительно. И это заводит так, как ничто и никогда в жизни не заводило.

========== Часть 7 ==========

Он медленно посасывает мой член какое-то время, дожидается, когда я начну нетерпеливо скулить, а потом его язык скользит ниже, пробираясь между ягодицами. Когда он касается ануса, я подскакиваю.

— Нет! — умоляю я, в смысле, “да”, конечно.

Его язык проскальзывает внутрь. Он забрасывает мои ноги себе на плечи, разводит руками ягодицы пошире и поднимает голову, смотрит на меня. Смотрит до тех пор, пока я не начинаю нетерпеливо ерзать, тогда наклоняется снова. Он лижет меня так, словно делает римминг последний раз в жизни — досконально, ненасытно. Я толкаюсь ему навстречу, перебиваю свои же стоны криками, что-то про “развяжи меня немедленно, гребаный мудак, иначе я тебя убью нахрен”. Мышцы плеч болят от попыток вывернуться, кожа запястий начинает гореть и саднить там, где трется о шарф.

— Господи, да трахни меня уже, — умоляю я.

Он позволяет своему языку ещё несколько раз скользнуть в меня, и только тогда садится и тянется за презервативом. Надевает его и вклинивается между моих ног, которые все так же лежат лодыжками у него на плечах, упирается в меня кончиком члена.

— Готов?

Ах ты сука. Я резко, рывком обеих ног вгоняю его в себя до половины. Брайан смеется и наваливается на меня, входя до конца. Без смазки ощущение такое, что слезы выступают на глазах, и я закрываю их, наслаждаясь болью и мельтешением цветных пятен на изнанке век. Я позволяю Брайану быть главным, запрокидываю голову и сосредотачиваюсь на скольжении шелка по моим запястьям. Я двигаю ими, чтобы оценить, есть ли у меня свобода маневра, прикидываю, как высоко получится поднять руки. А потом перехватываю шарф у изголовья, использую свою привязь как опору, подтягиваюсь и прогибаюсь так, что моя задница отрывается от кровати, и член проскальзывает в меня ещё глубже.

— Ебааать, — выдавливает Брайан, его глаза распахиваются. Он смотрит на меня, дрожащего от напряжения и мокрого от пота, его движения становятся жестче и быстрее, а я начинаю чувствовать нарастающий жар гораздо раньше обычного. Мы оба задыхаемся от взятого темпа, рычим и изо всех сил стараемся не отводить взгляда друг от друга. Через каждые несколько толчков я повторяю фокус и вскидываю бедра, заставляя его войти до упора, и каждый раз его глаза распахиваются от удивления, что можно продвинуться ещё немного глубже. Он жестко вцепляется мне в плечи, гладит пальцами шелк на моих запястьях, пробирается под него, трогает кожу там, где она уже саднит, а потом обеими руками хватается за изголовье кровати, приподнимается и ударяется в меня так, что у меня дыхание отшибает. Это почти слишком, я зажмуриваюсь, голова идет кругом от нехватки кислорода и приближающегося оргазма, мне трудно оставаться в сознании, а Брайан дышит коротко и рвано, роняет голову мне на грудь и кончает с громким стоном. Его пальцы успевают только скользнуть по головке моего члена, как я срываюсь следом.

Отдышавшись, он плавно выходит и откидывается на спину. Его глаза так и закрыты, использованный презерватив в расслабленных пальцах левой руки. Я вижу красные пятна на его идеальной коже, словно её опалило жаром. Промокшие от пота волосы прилипли ко лбу, мышцы бедер подрагивают от пережитого напряжения. Он так красив…

Очень долго мы просто лежим в тишине, ни единого звука, кроме дыхания. Перед тем, как уснуть, я легонько пихаю его коленом в бок, намекая, что меня надо бы развязать. Брайан открывает глаза и смотрит на меня. Я шевелю руками, делая намек прозрачней. Он с улыбкой садится и снимает с меня шарф. Я растираю запястья — им досталось. Брайан внимательно за мной следит, его явно напрягает, что уже начинают проявляться синяки. Он берет сначала одну мою руку, потом другую, подносит к губам, мягко обводит отметины языком, дотошно рассматривает. Потом вздыхает, поднимает на меня взгляд:

— Ты как?

— Все нормально, — киваю я. И улыбаюсь.

Он тоже кивает, встает и уходит в ванную, причем закрывает за собой дверь. А я лежу и думаю, чем он там занимается? Мочится, да и все? Опять зубы чистит? Смотрит на себя в зеркало и размышляет, как его угораздило втюхаться в парня, которого должен был просто взять на работу в художественный отдел? От последнего варианта я улыбаюсь. Именно этим он и занят. И знаю, что он втюхался. Может, это пока ещё не любовь, и может, не так сильно, как я, но это так.

Когда Брайан возвращается в постель, от него пахнет мятой, а в руке тюбик с какой-то мазью. Он садится рядом, снова берет меня за руку и начинает смазывать запястья белым кремом со свежим запахом. Он делает это легкими плавными движениями, стараясь не причинить мне боли, но и не пропустить ничего. От этой нежности у меня сжимается сердце.

Закончив, он относит тюбик, моет руки, но дверь уже не закрывает. А потом гасит свет и ложится рядом. Когда его дыхание выравнивается, я придвигаюсь к нему чуть ближе, поворачиваю голову, почти касаюсь носом его плеча, а ещё чувствую тепло его тела и слышу, как стучит его сердце. Я закрываю глаза.

Всю ночь мне снится, как я лечу.

Два месяца спустя

POV Брайан

Перед тем, как вернуться в кровать, я бросаю взгляд на часы. Пришлось сходить в туалет, пива вчера выпил очень много, что для меня необычно. Без шести шесть. Надо бы идти в душ, чтобы пораньше приехать на работу. Пятницы - паршивые дни, все торопятся доделать работу в последние минуты, и конечно же, каждую хуйню надо согласовать со мной. Заканчивается тем, что я сижу на работе допоздна, а потом приходится ехать в бар, чтобы расслабиться. Немного выпить, немного потрахаться — ну, несколько часиков, может. А перед рассветом рухнуть в постель. Так было, пока у меня имелось хоть какое-то подобие контроля над моей гребаной жизнью. А что теперь? То я распиваю на двоих бутылку красного в угловой кабинке какого-то беспонтового ресторанчика и участвую в эротических, блядь, игрищах под столом; то ещё хуже — обжимаюсь, как подросток, на задних рядах задрипанных театриков. Ну признаю, нравится мне, как у него от вина розовеют щеки, и как он дрожит от волнения, когда думает, что его могут застукать за взаимной дрочкой в зрительном зале. Но что за хуйня творится вообще? Откуда это взялось?

А источник этой локальной катастрофы лежит на моей постели мордой в подушку, сытенько похрапывает. Я его трижды трахнул после возвращения домой из какого-то нового клуба, который ему приспичило посетить. Протанцевал, сука вредная, всю ночь с каким-то мальчиком-латиносом в узеньких джинсах, пока я не уволок его домой за торчащий колом член. Он, блядь, тащится, когда я завожусь, становится так собой доволен. А сейчас он спит, все маски сброшены. И он так похож на ангела, что делается не по себе.

Иногда я смотрю на его юное, без единой морщинки лицо и подростковую фигурку, и невольно ежусь от понимания нашей разницы в возрасте. Дело даже не в цифрах, дело в жизненном опыте. Он бросает какое-нибудь замечание про свою гребаную учебу в колледже или школе, а я понимаю — мы вели совершенно разную жизнь и в разных десятилетиях. Блядь, все, в кровать я уже точно не хочу.

Иду в душ, включаю воду погорячее и позволяю воде унести меня мысленно совсем в другие края.

Я дрочу медленно и плавно, думая о чем угодно, только не о нем.

Тридцать минут спустя я застегиваю запонки, и одна падает на паркет. Джастин просыпается.

— Пора? — бормочет он, потягиваясь. Я смотрю на него в зеркало над плечом моего отражения. Простыня соскальзывает, обнажая его грудь… живот… член. Он ногами сбивает простыню с себя. Как-то чересчур он тут обжился, как у себя дома. Почесывает живот, гладит стояк, снова потягивается, разворачивается, чтобы взглянуть на часы. И когда понимает, сколько времени, возвращается взглядом ко мне.