Мальчик Джон и правда жил-был с мамой, папой и старшей сестрой Гарри в далекой-далекой (на самом деле, не такой уж и далекой) Шотландии, в небольшом, прямо скажем, провинциальном городке. Семья была патриархальная и строго религиозная, где слово «секс» в любых его проявлениях и сочетаниях находилось под жестким запретом. Джон и Гарри каждое воскресенье ходили на мессу в местную церковь, причащались и с завидной регулярностью исповедовались в мелких и по-детски смешных грехах. Отец мечтал о карьере священника для Джона и видел дочь женой какого-нибудь почтенного члена городского совета, а в будущем матерью многочисленных детишек. Он ошибался в своих расчетах, но об этом чуть позже. А пока на все лето каждый год Джон и Гарри уезжали в деревню к тетушке Милдред. Гарри отличалась вздорным характером и независимостью суждений, что раздражало родителей и восхищало Джона. Но в лето, когда Джону исполнилось шестнадцать, она побила все рекорды собственной исключительности, шокировав брата до икоты. Не думавший о плохом, Джон возвращался с речки и был привлечен странными звуками, доносившимися со стороны сарая, в котором тетушка Милдред хранила садово-хозяйственный инвентарь. В первую очередь Джон подумал о лисице, повадившейся таскать из курятника яйца. Прихватив палку покрепче, он подкрался к сараю и осторожно заглянул в дверь. В полумраке он не сразу разглядел обнаженную сестру, лежавшую в обнимку с Тиной, продавщицей из лавки мистера Синклера, на матрасе, набитом травой, который тетушка Милдред использовала для каких-то своих нужд. Поначалу он не понял, чем они занимаются, пораженный открывшейся картиной, а потом, по характерным движениям сестры, которая довольно страстно целовала и ласкала Тину, до него, наконец, дошло. Кровь прилила к лицу, Джон вскрикнул и попятился. Привлеченная его неловкими действиями, сестра обернулась, и на какое-то мгновение они встретились взглядами. Потом Тина охнула, пытаясь прикрыть свои полные груди, и Джон убежал, громко хлопнув дверью. Проскочив мимо заснувшей в кресле с вязанием тетушки, он закрылся в отведенной для него комнате и не показывал оттуда носа, переживая увиденное. Что больше его шокировало, Джон и сам не понимал, то ли голая сестра, то ли акт любви, то ли тот факт, что она занималась сексом (!) с девушкой, а не мужчиной. Сестра всегда была для Джона идеалом – смешливая, дерзкая, острая на язык – своеобразный протест против авторитарного отца. Джон любил Гарри искренне, восхищался ею, возведя на пьедестал идеальности. И вот этот пьедестал пошатнулся. Вдруг выяснилось, что в своем противостоянии с властью отца, сестра шагнула за грань допустимого. Об отношениях между людьми одного пола отец всегда отзывался крайне жестко и непримиримо, и вдруг Гарри оказалась одной из таких «паршивых овец». Сославшись на головную боль, Джон отказался спуститься к ужину и рано лег в кровать. Он просто не мог себе представить, как посмотрит сестре в глаза. Как они смогут общаться после того, что он видел. Джон ворочался, вздыхал, страдал и не находил себе покоя. Забывшись беспокойным сном, он проснулся оттого, что кто-то забирался к нему в кровать. Испугано шарахнувшись в сторону, Джон увидел Гарри в легкой ночной сорочке. Приложив палец к губам, она легла рядом с ним, пристально глядя на него. Будучи помладше, Джон частенько забирался к сестре в кровать, когда просыпался от кошмара или грозы, и она всегда обнимала его и утешала. Это казалось нормальным. Но после той жуткой сцены в сарае, Джон не был уверен, что столь тесный контакт между ними допустим.

- Я никому не скажу, - торопливо пробормотал Джон, отодвигаясь еще дальше, к самой стене, чтобы не касаться сестры.

- Знаю, - кивнула та, настойчиво придвигаясь ближе.

Ее дыхание холодило кожу голого предплечья и заставляло нервничать. Джон прочистил горло.

- В смысле, не волнуйся, - пробормотал он, - я не должен был… - он замолчал, потому что не знал, чего он, собственно, не должен был.

- Джон, - Гарри взяла его за руку, - давай поговорим, - Джон молчал. – То, что ты видел, это нормально, - она вздохнула. – Я знаю, отец говорит, что секс – грех, особенно грех между людьми одного пола, но это полная чушь, - она чуть повысила голос, и Джон испугался, что тетушка проснется и застанет их в одной постели. Но Гарри и сама все поняла, перейдя на шепот: - Мы все дети божьи, созданные по его образу и подобию, в каждом из нас есть его частичка. И разве можем мы быть плохими только оттого, что любим бога в другом человеке? Какая разница, какого пола тот человек, если суть у всех одна…

Джон задумался над ее словами. Логика у Гарри явно хромала, стоило хотя бы вспомнить о насильниках и убийцах, в которых, уж точно, не было никакой божьей частицы, но вступать в теологический спор с сестрой не хотелось. В данный момент его интересовало другое.

- Так ты любишь Тину? – спросил он осторожно.

- Что? Нет! Тина, это… - сестра замялась, - скорее, увлечение. Удовлетворение желаний плоти. Не отвлекай меня, я веду к тому, что любить – не зазорно. Отец не прав, налагая на нас свои дурацкие правила. Нет ограничений, только чувства. Вот скажи, ты меня любишь?

Джон на всякий случай кивнул, и сестра воодушевилась. Схватив его за руку, она приложила его растопыренную пятерню к собственной груди, весьма скромной по сравнению с грудью Тины, и Джон, перепугавшись, попытался руку вырвать, но сестра держала крепко. В некоем фанатичном экстазе, она шептала, глядя на него:

- Ты любишь меня, я люблю тебя. И в этом нет ничего запретного… Хочешь, я обниму тебя, как Тину? – Джон испугано замотал головой, еще раз попробовав вырвать руку. – Не бойся, я знаю, ты хочешь…

Она все еще прижимала одной рукой его руку к своей груди, а другой скользнула под одеяло и накрыла пах Джона. Удивленно распахнув глаза, она выпустила его руку:

- Не хочешь… - прошептала пораженно.

На лице застыло обиженное непонимающее выражение. Она отодвинулась от него, села в кровати, откидывая одеяло, повернулась к нему худой спиной.

- Гарри, - позвал Джон тихо, но она проигнорировала, поднялась и также бесшумно, как пришла, исчезла из его комнаты, даже дверью не скрипнув.

Джон выдохнул с облегчением, размышляя, почему не возбудился. В его возрасте тело, переполненное гормонами, реагировало определенным образом даже на совокупляющихся собак, а тут полное упадничество. Впрочем, рефлексировать долго о странном поведении сестры и собственной реакции Джон не стал, молодой организм брал свое – хотелось спать после пережитого потрясения. Наутро впечатления от дневных и ночных откровений поблекли, а к вечеру и вовсе истлели. Сестра уехала погостить к подруге, а Джона местные приятели позвали на ночную рыбалку. Когда они встретились с сестрой в следующий раз, то просто сделали вид, что ничего не было. Однако прежняя близость и доверие ушли безвозвратно, что-то сломалось между ними. Они оба изменились, изменился мир. И лишь иногда Джон тосковал по тем временам, когда сестра была для него жизненным ориентиром.

Джон останавливается, задумчиво тянет в рот ручку:

- Ну что, в качестве первого сексуального опыта засчитывается? – интересуется он натянутым и преувеличенно бодрым голосом.

Шерлок косится в его сторону:

- Засчитывается. И я бы сказал, доктор, что у вас тоже проблемы, - Шерлок пытается шутить. - Кстати, рассказ очень в духе Вирджинии Вульф. Чувствую, эта дама вам близка…

- О, нет-нет, - смеется Джон. – Знаете, как русские делят всех читателей на тех, кто любит Толстого, и тех, кто любит Достоевского, так и нас, англичан можно разделить на тех, кто любит Вирджинию Вульф, и тех…

- Кто ее не любит, - заканчивает Шерлок. – Я далек от литературы, Джон, меня больше интересуют живые люди. Лучше вернемся к вашему сексуальному опыту. Ведь было что-то дальше?

- Все еще ждете страшной истории от меня? – вздыхает Джон, что-то задумчиво выводя в своем блокноте. – Уверяю, ничего такого, обычные юношеские страсти.