— Финка… — пролепетал Гришук.

— Она самая, — подтвердил «дяденька». — И вот что, ребята, слушайте меня внимательно. Вас тут — двое. Один пускай со мной остается, хоть ты, Сережа, а ты, Гриша, возьмешь вот эти спички и эту вот папиросу и пойдешь вон туда. — Незнакомец показал рукой на сенной сарай, стоявший возле скотного двора.

— А зачем? — зашевелил побелевшими губами Гришук.

— Покуришь там, — ответил «дяденька». — Ведь хочется покурить, а? Ну вот… На людях курить нельзя, уши надерут. Значит, в сарай надо спрятаться. Там сколько влезет кури.

— Да я не хочу… Я не умею… — не зная что сказать, начал было отнекиваться Гришук.

— Научишься, — грозно сказал чужак. — Я тоже не умел, да научился… Только спички, смотри, не гаси, а прямо бросай. Этак и научишься скорей да и дыму больше будет. А назад прибежишь, я тебе конфет да орехов полные карманы насыплю. Ну, а если не сделаешь, то я твоему Сережке вот этим ножом все пузо распотрошу. Понял? Да и тебе не поздоровится!..

Давно уже в пятки ушла душа и у Григория и у Сережи. Сережка попробовал было захныкать. Но человек только взмахнул ножом у него перед глазами, и онемел Сережка от страха.

— Ну, марш! — скомандовал «дяденька» и, притопнув ногой, подтолкнул Гришутку в спину.

Гришук не помня себя побежал под гору. Остановился. Оглянулся. Опять побежал.

«Зарежет Сережку, обязательно зарежет», думал Гриша.

Знал он, слыхал немало и от матери и от других, какое это страшное дело с огнем баловаться, да еще возле сена, да еще курить, вдобавок… Закричать? Но финка, острый ножик, так и блестит перед глазами.

До сарая совсем уже недалеко. Коробка спичек крепко зажата в руке. Закричать? Но ведь в селе нет никого из взрослых, кроме старого деда Федора, которому из пушки стреляй над ухом, и то не услышит.

Вот Гриша уже у самого входа в сарай. Оттуда через приоткрытую дверь приятно тянет запахом свежего, хорошо просушенного сена. Как славно было бы просто поваляться, покувыркаться на этом сене. Но сзади на камне сидит страшный, злой человек с ножом и крепко держит обомлевшего от ужаса Сережку.

Перед тем как войти в сарай, Гриша еще раз оглянулся и снова замер, но на этот раз уже от радостного удивления. Позади все еще сидевшего на камне страшного человека Гриша увидел хорошо знакомое, спокойное лицо рослого, плечистого дяди Кости, освещенное солнцем.

— Дядя Костя-а-а!.. — завопил Гриша.

Злой гость, как видно, и не подозревал, что сзади него кто-то есть. Лицо его перекосилось от ярости. Он взмахнул финкой. Блеснуло на солнце острое лезвие.

— Ай! — зажмурился Гриша на мгновенье.

А когда открыл глаза, человек на камне уже корчился, схваченный за обе руки железными ручищами Константина Ивановича.

— Что затеял, подлый человек! — загремел дядя Костя на всю окрестность.

Сережка, вырвавшийся из лап врага, кубарем катился по склону холма.

— Мама!.. Ма-ама!.. — орал он во все горло.

Оказалось, что дядя Костя с того берега давно уже заметил пришедшего из лесу человека. Присмотрелся. Почуял что-то неладное. Быстро на лодке переехал озеро чуть-чуть левее села и во-время подоспел к большому камню. Человек на камне оказался знакомым дяде Косте. Это был известный на весь район Чемеров, конокрад и поджигатель.

Папироса, которую дал Грише этот страшный гость, тоже особенной оказалась: когда зажгли ее на полу в сельсовете, начала она стрелять, как ракета, огненными брызгами. И где такая брызга упадет, там сейчас же глубокая дыра выгорает.

Солнце взошло на ясном небе, и день обещал быть опять ведряным. А земля давно уже просила дождя: по взгорьям растрескалась она, в трещины хоть руку суй, а дороги на целый вершок покрылись пылью. Травы по лугам, посевы на полях и овощи по огородам — все просило пить, а по небу изо дня в день проплывали сухие, прозрачные, легкие, как пух, облака.

Совсем приуныли юные пожарные. Да и было о чем унывать.

Под командой Вовы Терпугова, командира юных пожарных, прошлой осенью провели ребята по колхозу древонасаждение. Надоумил к этому ребят главный пожарный колхоза дядя Аверьян.

— Лиственный лес, зелень — первая защита от пожара, — сказал он. — Если окружить деревьями постройки, огонь не страшен.

Дядя Аверьян порассказал ребятам много случаев, как зеленые деревья спасали дома, расположенные совсем близко от охваченного огнем дома.

И вот принялись юные пожарные за древонасаждение. Всю осень работали. В первую очередь окружили деревьями-малолетками скотный двор колхоза, потом обсадили все амбары и уже весною насадили деревья кругом своих домов. И хорошо было ожили деревья на новом месте, но вот бездождье теперь грозило гибелью им. Надо поливать, иначе засохнут.

Со скандалом Вове удалось вчера выпросить у председателя клячу и скрипучую телегу. Кадку Вова нашел в своем хозяйстве. Бабушка набросилась на Вову:

— Это что ж, разоренье? Взять-то ты ее возьмешь, а доставишь ли в целости и сохранности на место?

— Могу расписку дать, — сказал Вова. — Опять же она растрескалась, кадка-то, все равно ее надо мочить.

— Ишь ты хозяйственный какой, — сказала бабушка, и в ее голосе Вова почувствовал примирение и даже одобрение своей затее.

Дружинниками были в большинстве одноклассники Вовы. Жили они почти все по Вовиной улице, и в десять минут удалось их собрать к колхозному двору.

— Я давно говорил — надо поливать саженцы, — кричал Кудрявцев, — а то вся наша работа насмарку может пойти!

За конем Вова пошел сам. Конюх Михей, бородатый горбоносый мужик, ухмыльнулся:

— Что ж, вам сам председатель, что ли, запряжет коня-то?

Вова молча принял повода, хлестнул аккуратно клячу и повел ее к приготовленной заранее телеге. Конюх, ухмыляясь в бороду, следил за ребятами.

— Учитесь запрягать, — сказал Вова дружинникам, — а то вон дядя Михей как ехидно посмеивается над нами.

Дружинники обступили клячу. Кляча глядела недоуменно на ребят: давненько она не бывала в оглоблях и сейчас, кажется, не верила: в самом ли деле ее запрягают, или для потехи только канителятся малыши? Свой век отжила уже она, и держали ее из милости. И звали-то ее «Иждивенкой».

— Первое дело при запряжке седёлку и хомут на коня, — не то командовал, не то обучал Вова своих дружинников. — Шлею заправь под хвост! — крикнул он тут же на Мишу Пояркова. — Теперь в оглобли заведи Иждивенку. Проворнее. Хлестни ее!

Миша хлестнул Иждивенку, но та слишком хладнокровно отнеслась к этому, даже ухом не повела. Ребята уперлись руками в бок ее и затолкали в оглобли.

— Степан, подыми левую оглоблю, положи ее на гуж и в петлю гужа заправь дугу, — продолжал Вова обучать ребят запряжке. — Закинь дугу и вдевай другой гуж, охватив оглоблю!

Супонь и чресседельник Вова сам затянул, завязал. После запряжки Вова обернулся к конюху, гордо посмотрел на него.

— Вишь ты, — процедил конюх, — и то дело: привыкаете к хозяйству.

— Рысак-то с норовом? — спросил Вова, мотнув носом на Иждивенку.

Конюх прыснул в бороду, махнул рукой.

— Да уж какие пожарные, таков и рысак. По Сеньке и шапка, как говорится.

— Ну, трогай к моему дому за кадкой, — сказал Вова ребятам, — а кто лишний у телеги, ступай по домам за ведерками.

Во дворе Вова укрепил кадку к телеге так, что кати ее с горы карьером, не слетит.

Скотный двор был расположен недалеко от речки, и Вова приказал ребятам таскать воду к скотному двору на руках.

— А на Иждивенке к амбарам будем возить воду, — сказал он.

Вокруг скотного двора было посажено около полсотни деревьев. Здесь были американские клены, тополя и больше всего ветлы. У колхозных амбаров зеленели еще и березы.