Потом он все же снова поворачивается к Брайану лицом и понимает, что тот пристально смотрит на него.

Длится это секунду, ну, может, пять секунд, но ощущение такое, будто успевает пройти целый день. Будто Брайан целый день разглядывает его, наблюдает, ждет, пытается рассмотреть что-то незаметное, едва мелькнувшее и тут же скрывшееся глубоко внутри, уверенный, что оно все же покажется.

Но, судя по тому, как сужаются его глаза и поджимаются губы, он так ничего и не находит.

Тогда он фыркает, так ничего и не сказав и не объяснив.

Джастин протягивает ему контейнер с лекарствами и предлагает:

- Бери, что хочешь.

Все так же не отрывая от него взгляда, Брайан высыпает себе на ладонь две таблетки Ативана. Затем открывает другой пузырек – едва взглянув на этикетку – и вытряхивает из него еще три таблетки. Достает следующий – это, кажется, Валиум – из него вынимает одну, но потом, подумав пару секунд, добавляет вторую. И, наконец, закрывает все три пузырька, по очереди переворачивая их донышками вверх.

Потом он уходит. Не прощается, просто сует горсть таблеток в карман и разворачивается на каблуках.

Ну вот, Джастин же говорил.

Каждый прячет в кармане что-то свое.

***

Тем вечером Джастин опаздывает на работу. Начальник у него – тот еще гондон. Джастин объясняет, что у него умер член семьи, а тот все равно говорит:

- Берешь этих на работу – и вот результат.

Джастин точно не знает, что он подразумевает под слово «этих». Каких – этих? Молодых? Людей с ограниченными возможностями? Может, педиков?

Билетная касса кинотеатра «Либерти» выглядит точно так же, как и всегда, - маленькая, стерильно-чистая, надежно отгороженная от внешнего мира. Джастин отпускает Шелли, свою сменщицу, – та на два года его моложе и, по всей видимости, до смерти его боится – и занимает место за стойкой.

А затем проговаривает в микрофон цены, просовывает в узкую щель билеты и без необходимости никому не смотрит в глаза. На рабочем пульте у него только четыре кнопки (утренний сеанс/вечерний сеанс/детский билет/взрослый билет), а с ними можно справиться и одной рукой. Здесь Джастин в безопасности – он один, а от всех остальных его защищает стекло в дюйм толщиной.

Нигде в мире он не чувствует себя счастливее.

***

Похороны назначены на пятницу. За Джастином заезжает мать, над задним сидением ее машины болтается его костюм, тщательно упакованный в прозрачный пластиковый пакет из химчистки. Она не говорит ему, что он не обязан ехать. Знает, наверное, что он только огрызнется и попросит от него отстать.

Вместо этого она сообщает:

- Брайан в городе.

И Джастин точно знает, что она ждет от него какой-то реакции, потому что все теперь только и делают, что ждут от него какой-то реакции. Ждут от него…

Честно сказать, он понятия не имеет, чего именно.

Было время – несколько лет назад, когда все это только случилось – когда Джастин злился. Ну как – это еще мягко говоря. Он был в ярости, он охуенно злился на все и на всех – и в особенности на Брайана. И не боялся демонстрировать это более или менее регулярно. Впоследствии он не мог вспомнить, как громил свою комнату, отталкивал мать и до синяков лупил себя по голове. Что ему запоминалось – так это остававшиеся после таких вспышек разрушения, боль и острое чувство разочарования. Больше он такого не вытворяет. Это слишком утомительно, у него не хватает энергии на то, чтобы испытывать подобные эмоции. Но иногда…

Иногда он задумывается – а что, если другие хотели бы, чтобы он оставался таким, как в то время? Чтобы был чуть менее апатичным?

Впрочем, нет, с мамой все иначе. Она ничего в нем не ищет, не ждет от него каких-то определенных реакций. Она просто надеется. Порой ему кажется – если взглянуть на нее украдкой, можно успеть увидеть, как она молится – Пожалуйста, пусть он хоть как-нибудь отреагирует! Улыбнется, нахмурится – хоть как-нибудь.

Джастин говорит:

- Ага.

И притворяется, будто не замечает ее разочарования. Он уже пытался. До появления в его жизни Итана он просто имитировал эмоции. Но теперь он знает, что притворяться можно только до определенного предела.

***

Джастин переодевается в костюм в туалете похоронного бюро. За дверью кабинки его ждет Эммет.

- … но на выходные все уже расписано. И я подумал, как насчет понедельника? Или вторника? Если у меня будет обеденный перерыв, мы еще сможем заскочить по дороге в тот новый маленький бутик и поискать там шторы для Тедди. Господи, ты себе даже не представляешь, что там…

- Да я не спешу. Мне вроде как и длинные нравятся, - убеждает его Джастин, просовывая ногу в ботинок.

- О да, длинные ему нравятся.

Джастин приказывает себе не застывать в напряжении. Надо же, он и не слышал, как Брайан вошел.

- Ну а кому нет? Но мы тут вообще-то о волосах говорим, а в этом случае, милый, можешь мне поверить, длиннее не значит лучше. Ну так что, Джастин, понедельник или вторник? На твой выбор.

Джастин выходит из кабинки и мотает головой.

- Да мне любой день подойдет. Но… от перспективы шататься по бутику я не в восторге – просто чтоб ты знал.

Брайан, ахнув, хватается за сердце.

- Что же это за мир такой, в котором педик не приходит в восторг от возможности покопаться в леопардовых тряпках и розовых перьях?

- Ужасный мир, - соглашается Эммет.

Брайан окидывает Джастина оценивающим взглядом и задумчиво произносит:

- А по-моему довольно симпатичный шу… – Брайан тянется рукой к его волосам, и Джастин отшатывается так резко, что бьется локтем о дверцу кабинки. Брайан, моргнув, опускает руку. - … хер.

Джастин, схватившись за локоть, смотрит на Эммета, а тот – на Брайана, а тот – на него самого. Они будто пропускают все случившееся через своеобразный фильтр. Так бывает в школе - прошепчешь что-то на ухо соседу по парте, а тот передаст это дальше, и в итоге твои слова, обойдя весь класс, вернутся к тебе в искаженном до неузнаваемости виде.

Эммет, скорее всего, прошептал бы: «Как неловко», вслух же он говорит:

- Не знаю, как насчет шухера, а против симпатичного хера никто из нас точно ничего не имеет.

И все негромко смеются. Затем Эммет добавляет:

- Ну что, пупсик мой, ты готов?

Джастин проходит вслед за Эмметом в часовню. Но на скамью рядом с ним не садится, там слишком много людей – прижатые друг к другу тела, прикосновения, толчки и ерзание, пот и кожные поры. В последний момент Джастин проскальзывает на один из пустующих задних рядов. Затем он замечает, что Дебби сидит далеко впереди – недоступная, недосягаемая - и старается затолкать обратно разбухающее в груди сожаление.

- Какого хуя ты делаешь?

В глазах Брайана поблескивает раздражение. Спина у него прямая, а руки засунуты так глубоко в карманы, что полы пиджака расходятся в стороны, открывая бедра. Джастин не понимает, как это ему удается даже изумление демонстрировать с таким равнодушным видом.

- Сажусь, - ерничает он. – Ну, знаешь, сгибаешь колени, пристраиваешься задницей…

- Никто лучше меня не знает, как ты умеешь пристраиваться задницей. Так почему же сейчас она не на той скамье, вместе с остальными?

Как ему удается превращать вопрос в утверждение, говорить одно, а подразумевать другое, Джастин тоже не понимает.

- Там слишком много народу, - Джастин знает Брайана достаточно хорошо, чтобы понимать, к чему тот на самом деле клонит, и потому добавляет. - Я не люблю, когда меня трогают.

- Ладно, допустим, я на это купился.

Глубокий вдох. Брайан опускается на скамью рядом с ним, при этом так морщится от отвращения, словно только что разжевал что-то кислое.

- Учитывая, что живешь ты практически в самом сердце Либерти-авеню, должен признать, тебе не откажешь в оригинальности. Симпатичный юный педик, который не любит, чтоб его трогали, - это что-то новенькое.

- Да в наши дни геи уже не слишком-то часто трогают друг друга на Либерти-авеню, - Джастин улыбается, не глядя на Брайана. – Так что ничего особо необычного во мне нет.