Ну да, лжеинвалид выследит меня и незаметно всадит в спину ножик. В той же очереди на посадку. Я видела в одном фильме, как девушку убили на многолюдной улице. Разумеется, преступник благополучно скрылся.
Кстати, что искал в бабушкином доме этот мерзкий лжеинвалид?
Козлик поспешил замести следы разгрома. Хотел покрыть своего сообщника.
Конечно же, этого страшного инвалида засунут в кутузку. Он потянет за собой Козлика, и я больше никогда его не увижу…
Проклятая ночь — такая длинная и страшная. Гремит и сверкает, как в преисподней. Ночь наедине со страхом.
Я невольно улыбнулась — ну чем не название для детективного фильма. С Козликом в главной роли.
Нет, он совсем не похож на преступника. Они какие-то совсем другие. В кино, по крайней мере. Ну, а в реальной жизни?..
Я вдруг встала и направилась на веранду — я решила спросить у Козлика начистоту: кто он на самом деле?
Он преградил мне путь на выходе из комнаты, больно стиснув за плечи, заставил вернуться в постель.
— Боишься, в милицию заявлю? — сказала я. — Не бойся — ночью здесь даже милиция спит. Все честные люди по ночам крепко спят.
— Идиотка невежественная, курица длинноногая, фарфоровая кукла с телячьими мозгами. — Он выпустил в меня все это на одном дыхании. — Имей в виду: без меня отныне шагу не смей делать. Даже в туалет. Навязалась на мою голову — тридцать пять лет прожил без забот и хлопот…
— Какой же ты, Козлик, оказывается, старый. А ума у тебя как у комара на хвосте. Мы что, на необитаемом острове живем, а? Подыму шум, сбегутся люди…
Он тихо рассмеялся и толкнул меня в сторону кровати.
Я пнула его пяткой в живот и кинулась, сломя голову, во двор.
Стихия бесновалась на полную катушку. Грохот стоял такой, словно кто-то сбрасывал булыжники на покрытую железом крышу. Я видела дерево возле калитки. Мне бы добежать до него, перевести дух, а там рукой подать до летней кухни Малявиных. В ней, я знала, спят два здоровенных брата-близнеца. Ну, смелей же, смелей…
Я подобрала подол рубашки и бросилась в темноту.
Небо озарилось яркой вспышкой. Раздался сухой треск грома. Кто-то схватил меня за руку. Я обернулась. И… отключилась.
Когда я пришла в себя, я увидела Козлика, который стоял надо мной в одних плавках, поджав под задницу босую ногу. Правой рукой он держался за левое плечо — из него текла тонкая струйка крови.
Я была вся в грязи. Я бросилась к Козлику и повисла у него на шее.
К счастью, его рана оказалась пустяковой — две кривые царапины возле левой ключицы.
Когда я обрабатывала ее спиртом и посыпала стрептоцидом, он сказал, что готов лишиться половинки ногтя на большом пальце правой ноги и всех волос на левой голени, лишь бы вернуть мою благосклонность и симпатию.
В ту ночь я опять чувствовала себя такой счастливой…
Наутро выяснилось, что молнией расщепило на две половинки тополь, под которым я накануне читала письмо от родителей. Бабушка Таня рассказала, что кто-то пытался взломать дверь почты, но преступника спугнули собаки.
Я стояла возле окна и глядела на дерево, под которым валялась ночью в грязи. Акация как акация. Кое-где на листьях сияют изумрудами не успевшие превратиться в частицу земной атмосферы капли ночного дождя. Сейчас, казалось, будто мне все приснилось.
Моя чистая и целая рубашка лежит на стуле на веранде. Наваждение какое-то — ведь я слышала треск рвущейся материи. Я плотней закуталась в свой длинный махровый халат и попыталась прошмыгнуть мимо Козлика во двор. Не тут-то было. Он схватил меня за руку и заставил посмотреть ему в глаза.
— Простила? Совсем простила?
Я вырвала свою руку — по ступенькам веранды поднималась бабушка с корзинкой собранных помидоров.
— Нужно поговорить, — одними губами произнесла я.
Козлик кивнул и взял со стола большую шляпку подсолнуха.
— Я провожу тебя.
Он шел за мной по пятам. Я чуть не прищемила ему нос дверью туалета.
…Мы были одни на увитом «изабеллой» крыльце. Бабушка ушла в дом соснуть часок-другой, Пашка наконец отчалил купаться.
— В Москву хочется, — вдруг заявил мой ночной герой Козлик.
Я отстранилась и глянула на него недоверчиво.
— Вовсе не шучу. Соскучился я.
— По супружнице, что ли? — насмешливо спросила я. — Ну и валяй под ее теплое крылышко. Скатертью дорога.
— Погоди. Дело совсем не в том.
— А в чем же тогда? — Я слышала, что в моем голосе звенят слезы. — Мне и здесь хорошо. Без тебя будет еще лучше.
— Не кипятись, пожалуйста. — Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль. — Думаю, тебе тоже хочется в Москву. Угадал?
— А вот и нет. Хоть наверняка считаешь себя экстрасенсом.
— Я сам поговорю с твоей мамой по поводу Каролины.
— Здравствуй, мама. А вот и мы с Каролиной. Прошу любить и жаловать. Это, как ты понимаешь, говорю я. Про тебя, может, тоже замолвить словечко? Итак, здравствуй, мама. Это мой учитель… математики. Он поживет у нас, пока я не освою эту науку в совершенстве. Надеюсь, вы с папулей не возражаете, если ваша дочка защитит диссертацию по… — Я истерично расхохоталась.
— Все будет хорошо, крошка.
— А я и не сомневаюсь, что у тебя с твоей драгоценной супружницей все закончится поцелуями и объятиями. У меня… у меня все будет иначе.
Я почувствовала, как мои глаза наполнились слезами, и отвернулась.
— В Москву, в Москву, в Москву! — твердил он. — Раскаяние, прощение, новая жизнь.
— Наш особняк сровняли с землей — у нас даже собственной крыши над головой не будет, — клад засветили. Козлик, там все-таки был клад, а?
— Если бы я не выскочил ночью за тобой под проливной дождь, ты бы уже не смогла терзать мне душу своими глупыми вопросами.
— Я уже поблагодарила тебя за это. Тот лжеинвалид, наверное, думает, что мы прячем от него сокровища.
Я прикусила язык и уставилась на Козлика. А он взял и отвернулся от меня на девяносто градусов и стал насвистывать какой-то противный мотивчик.
— Козлик, неси сюда свою сумку, — вдруг потребовала я.
Он вскочил, словно ужаленный, кинулся на веранду и через пять секунд вернулся со своим распрекрасным адидасом под мышкой. Одним махом расстегнул «молнию», раздвинул за ручки края сумки и напялил ее себе на голову.
Я захохотала и чуть было не свалилась с крыльца.
Вскоре сумка очутилась на моей голове. Козлик весело постучал ладонями по ее дну.
— Там же было…
— Три пары джинсов «Рэнглер», тридцать пачек лезвий «шик» и пять канадских маек с кленовым листом на груди.
— Которые ты…
— Которые я спустил в туалет на городском базаре. Дуреха. Разве в таких сумках носят клады? Тоже мне, Эркуль Пуаро из девятого «А». А инвалида ты побаиваешься, да? — не без злорадства спросил Козлик.
Я молчала, вспоминая, правда, уже без особого страха, события минувшей ночи.
— Послушай, подружка, со мной можешь ничего и никого не бояться.
Козлик распрямил плечи и поиграл мускулами.
…Мы теперь проводили целые дни на острове.
«Мы» — это Козлик, Пашка, Каролина и я. Выездные математические курсы «Волк и семеро козлят» были распущены на неопределенное время. Учитель и ученик поменялись ролями. Теперь Пашка с достоинством пояснял Козлику, на каком расстоянии от крючков привязывать грузило на донной удочке, как подсекать леща, по-местному чебака, на какой глубине берет щука.
Что касается меня, то я не расставалась с книгами. Ужарившись на солнце, шла в кусты. Увлеченный рыбалкой Козлик частенько не замечал процесса моего переселения в тень, но, едва заметив мое отсутствие, бросался в чащу, ломая на пути ветки.
Полдня я считала, что Козлик боится потерять меня, и обожала его издали. Потом вдруг вспоминала про этот проклятый «клад» и таинственного инвалида и остальные полдня презирала Козлика. Только теперь уже не издали. Я садилась поблизости от него и громко издевалась над тем, как неумело насаживает он на крючок червяка, издавала торжествующие вопли, когда у него с крючка срывалась рыба, огорчалась самым искренним образом, если он успевал подхватить ее сачком.