В ту пору я закончила десятилетку и решила назло матери не поступать в институт, разумеется, свой поступок я объясняла себе иначе, а главное, в конце концов сама поверила в это объяснение. Словом, я сказала: хочу сделать передышку и оглядеться по сторонам. И, кажется, добавила: лошадь и то время от времени выпрягают из упряжки и пускают пастись на луг.

Я отключила телефон и назло всем, себе в первую очередь, валялась допоздна в постели. Потом, немытая и нечесаная, раскладывала на ковре пасьянс, ничего не загадывая. Потому что у меня не было никаких желаний. Ближе к вечеру включала телефон, чтобы позвонить матери и доложить ей о том, что у меня все в порядке. Этот разговор носил сугубо формальный характер и напоминал диалог из плохой современной пьесы о разобщенности людей в большом городе.

— Это я, мама.

— Слышу, родненькая. Все в порядке?

— В полнейшем. А у тебя?

— Как раз сейчас говорили с Игорем о тебе.

— Понятно. На дачу едете?

— В субботу утром. Может, и ты с нами соберешься?

— Нет. Ну, ладно, до завтра.

— Постой. У тебя с финансами нормально?

— Да.

— Точно?

— Стопроцентно.

— Тогда я тебя крепко целую. Игорь передает…

Я швыряла трубку, выдергивала из розетки шнур и закуривала сигарету. Курить я начала тоже назло матери.

В тот день прежде чем выдернуть из розетки телефонный шнур, я прошлепала в кухню за спичками. Я не сразу отреагировала на звонок, но он оказался очень настойчивым.

— Вас слушают, — вялым голосом сказала я в трубку и закашлялась, поперхнувшись дымом.

— Мурзилка, я к тебе с преогромнейшей просьбой, — услыхала я как всегда бодрый и чуть-чуть ироничный голос отца. — Можно без предисловий и прологов?

— Нужно, папуля.

— Тут меня отыскал один старый дружок. Кажется, я тебе рассказывал о нем — некто Альберт Малышев. Вот он сидит напротив и смотрит на меня грешными глазами раскаявшегося в святости монаха. Мурзилка, я мог бы постелить ему на полу, хоть и чувствовал бы себя при этом последним негодяем, но Альберт пожаловал с дамой. Как тебе известно, у Тамары комната три на четыре, минус восемьдесят на метр двадцать, что под буфетом царя Соломона. Словом, Мурзилка, мы очень рассчитываем на твою тахту в кухне. Всего на одну ночь. Идет?

— Да, папуля, — не слишком охотно согласилась я.

— Мурзилка, если это нарушает твои планы, я позвоню Гридневу и…

— У меня никаких планов, папуля.

— Тогда будем у тебя через час с небольшим. Кстати, я получил сегодня гонорар…

Отец уступил мне свою квартиру полтора года назад. Что называется, по собственному желанию. Отныне он скитался по чужим углам, точнее кроватям. Мы любили друг друга весьма странной любовью. В какой-то мере это было идеальное чувство — ни один из нас не покушался на свободу другого. Я дорожила любовью отца. У меня и в мыслях не было ревновать его к какой-нибудь Тамаре или Светлане. Отец звонил мне довольно редко, с просьбами вообще никогда не обращался.

Я кое-как привела себя в порядок, застелила тахту, поставила на плиту чайник. В холодильнике было практически пусто, но ни сил, ни тем более желания сходить хотя бы в булочную у меня не нашлось.

Мягко говоря, я была удивлена — «дама» оказалась краснощекой пионерского возраста девчушкой с двумя жиденькими косичками и круглой детской попкой, обтянутой синими тренировочными брюками. Альберт был похож на ее старшего брата-студента. Правда, сидя напротив него за чаем, я углядела складку на переносице. У студентов, мне кажется, таких складок быть не может.

— Называй его Аликом, Мурзилка. Да я, честно говоря, и не помню его отчества. — Отец смотрел на друга влюбленно. — Остался таким же, как пятнадцать лет назад. Это что, вызов судьбе? — Он ласково потрепал Алика по плечу. — Или же ты заложил душу современному Мефистофелю?

— Может быть, — на полном серьезе сказал Алик.

Почему-то в этот момент я выронила ложку, и она, упав на мою пустую чашку, расколола ее на две половинки. Правда, чашка была с трещиной, напоминавшей прилипший ко дну волос. Из этой чашки с елочками я пила молоко в детстве.

В то время это не произвело на меня впечатления. Просто я встала с табуретки и выкинула осколки в помойное ведро.

— Ты что, теперь живешь с матерью? — спросил отец у Алика.

— Да. Мы купили дом и большой участок земли в Черниговской области. Почти даром. Дело в том, что рядом кладбище.

— Там очень страшно по ночам, — вступила в разговор девочка. — Все время кто-то шепчет, ходит, стонет. Я всегда спала там со светом. Папа говорит, это души умерших и их не следует бояться, но бабушка тоже боится. Когда мы с бабушкой спали в одной кровати, было тихо. Но папа говорит, что я уже взрослая и должна спать одна. Нет, папа, я больше никогда к тебе не поеду. Ты уж меня прости, пожалуйста.

— Она называет тебя папой? — спросил отец у Алика, когда девочка пошла принять душ. — Помнится, ты писал мне, что ей было шесть лет, когда вы с Валей поженились. Ты ее удочерил?

— Я не имею права делать это. Сам знаешь, какое у меня прошлое.

— Глупости. — Отец наполнил рюмки, и они с Аликом выпили, не чокаясь. — Тебя посадили за грехи других. Вернее, ты сам пожелал взять их на себя. Разве не так? Ты чист, как голубь. Это видно по твоим глазам. Мурзилка, ты встречала когда-нибудь более прекрасные глаза?

Наши с Аликом взгляды внезапно встретились. У него на самом деле были удивительные глаза — два ярко-голубых камешка в обрамлении густых черных ресниц. В их глубине что-то пульсировало — некий беспокойный перпетуум-мобиле.

— Вы сидели в тюрьме? — с неожиданным любопытством спросила я.

— Всего полтора года, — ответил за Алика отец. — Его друг сбил ребенка, а он взял вину на себя.

— Я сидел с ним рядом.

— Но ты сказал следователю, что был за рулем. По крайней мере так мне написала Варвара Сергеевна. Еще она писала, что ты не захотел подать апелляцию в областной суд.

— Мать зря тебе написала. — Алик вздохнул, низко опустил голову. — Я просил ее не вмешиваться в это дело. Я знал, что ей это дорого обойдется.

— Позволь, но как она могла не вмешаться, если дело касалось судьбы ее единственного сына? Я бы поступил на ее месте точно так же.

— Тот, кто пытается изменить судьбу ближнего, обычно бывает наказан. Мать парализовало в сорок шесть лет. Если ты помнишь, у нее всегда было железное здоровье.

— Ты хочешь сказать, что Божья кара?

— Бог тут ни при чем.

Алик громко вздохнул.

Отец рассмеялся. Это был смех висельника. Я знала, он подвержен мистике, хоть и пытается побороть в себе эту, как он считал, женскую слабость.

— А как она сейчас себя чувствует? — спросил отец после того, как они с Аликом опрокинули еще по рюмке водки.

— Мать встает и даже ходит по саду. Но по дому управляется тетя Зина. Ты помнишь ее?

— Еще бы. Она преподавала у нас литературу, и мы прозвали ее Лордом Байроном. Зинаида Сергеевна всегда ходила в черной юбке и белой блузке с жабо. Еще она прихрамывала на левую ногу, а однажды остриглась совсем по-мужски. Что, твоя тетя Зина так и осталась старой девой?

— В некотором роде. Ты, наверное, догадался, что тетя Зина… — Алик бросил быстрый взгляд в мою сторону и смущенно кашлянул в кулак. — Словом, у нее физиологические отклонения. И очень серьезные.

— Она гермафродит? — Отец уставился на друга круглыми от удивления глазами. — Неужели это оказалась не сплетня?

— Тетя Зина почти два года прожила с одной женщиной. Я хочу сказать, как муж с женой. Уже после того, как вышла на пенсию. Потом эта женщина умерла от рака, и тетя Зина чуть не сошла с ума от горя. Сейчас, мне кажется, она наконец пришла в себя. Она, Коля, мужественный человек.

Отец глубокомысленно поерзал на кухонной табуретке.

— Если бы это рассказал мне не ты, а кто-нибудь другой, я бы, вероятно, не поверил. Значит, вы теперь живете втроем на самом краю вселенной, верно?

— Почему же? Всего лишь в сорока километрах от Чернигова. Чудесные места. Да тебе-то что рассказывать? Сам ведь родом оттуда. Настоящий музей истории святой Руси. Мне бы раньше знать, что такое существует на этом свете… Рядом монастырь тринадцатого века, то есть доордынской эпохи, чуть подальше еще один. К нам другой раз отшельник заходит. — Я обратила внимание, что щеки Алика покрылись живым румянцем. — Я в Лавре был… Эх, Коля, приезжай к нам. Другой раз так тянет по душам поговорить, да не с кем. Соседи на нас волками глядят.