Пока я предавался бесполезным размышлениям, Шарлин не теряла времени даром и продолжала свою речь:

— Вот что я тебе скажу, Фред Фитч. Ты помнишь моего дядюшку Мортимера, бывшего помощника окружного прокурора в нашем родном городе. Так вот, теперь он судья. Я показала ему твое письмецо, и он говорит, что это четкое и ясное предложение руки и сердца, и его примут как улику в любом суде Соединенных Штатов. А еще он сказал, что, если ты будешь водить меня за нос и корчить из себя столичную штучку, он сам возьмется за дело и вчинит тебе иск за нарушение обещания жениться. Ты и опомниться не успеешь. Так что не болтай попусту, а отвечай: ты мне писал или ты мне не писал?

Нет, нет, только не это. Мне совсем недосуг заниматься еще и приготовлениями к свадьбе. Я знать не знал, действительно ли Шарлин (о, боже!) могла вчинить мне иск, и сейчас это совершенно не волновало меня.

Слишком много всего навалилось. Слишком много волков норовили в меня вцепиться. Похоже, пришло время натравить их друг на дружку. Поэтому я сказал:

— Извините.

И подошел к телефону.

— Можешь звонить, кому угодно, — громогласно объявила Шарлин. — Я свои права знаю. Не думай, что тебе позволено играть моими чувствами.

Было уже половина шестого, и рабочий день кончился, но Добрьяк произвел на меня впечатление человека, который любит сидеть в конторе допоздна, запоем читая книги по правоведению или фокусничая с закладными. Если его не окажется на месте, придется рискнуть и позвонить Райли.

К счастью, Добрьяк был верен себе и сидел в присутствии. Когда он снял трубку, и я назвал себя, стряпчий тотчас закричал:

— Фред! Я вас обыскался! Где вы?

— Это неважно, — ответил я. — Я хочу…

— Вы дома?

— Нет. Я хочу…

— Фред, нам надо поговорить.

— Подождите. Я хочу…

— Это важно! Жизненно важно!

— Я хочу…

— Вы можете прийти ко мне в контору?

— Нет. Я хочу…

— Нам необходимо встретиться и поговорить. Надо обсудить…

— Черт возьми, да замолчите хоть на минуту! — гаркнул я.

Мир погрузился в звенящую тишину. Краем глаза я видел, что Шарлин изумленно таращится на меня.

— Вот что, — сказал я вселенскому безмолвию. — Если вы — мой поверенный, то послушайте меня хотя бы минуту. Если вы не хотите меня слушать, значит, вы не мой поверенный.

— Фред, — полным холестерина голосом отозвался Добрьяк. — Разумеется, я вас выслушаю. Говорите, что хотите, Фред.

— Хорошо. Когда мне было пятнадцать лет, я провел две недели в лагере бойскаутов.

— Дивные места, — молвил Добрьяк немного рассеянно, но с явным желанием сделать мне приятное.

— И отправил оттуда письмо своей однокласснице. Сейчас она в Нью-Йорке. Ее дядька работает судьей в Монтане. Она утверждает, что мое письмо — это брачное предложение, и грозится засудить меня за нарушение обещания жениться.

Я оторвал трубку от уха, чтобы Шарлин могла вместе со мной послушать ржание Добрьяка, напомнившее мне смех колдуньи из Диснеевской «Белоснежки».

Шарлин захлопала глазами, полускрытыми стеклами очков в шутовской черепаховой оправе с блестками. На лице ее волнение боролось с решимостью.

Когда Добрьяк перешел с гогота на хохот, потом — на смех и, наконец, на хихикания и повизгивания, я снова прижал трубку к уху и спросил:

— Итак, что мне делать? Спровадить ее?

После чего опять поднял трубку на воздух, чтобы вместе с Шарлин выслушать ответ. Должен признаться, он меня удивил. Добрьяк сказал:

— Нет-нет, ни в коем случае, Фред. Разыграйте волнение и тревогу, мой мальчик. Если сумеете, возмутитесь! Сделайте вид, будто вы не хотите жениться на ней и блефуете, но боитесь, что ваши позиции непрочны. Если нам удастся заманить этих людей в суд… — Он не договорил, потому что снова начал хихикать и повизгивать.

Я поднес трубку ко рту и спросил:

— А какой мне в этом прок?

— У ее родни водятся денежки? — осведомился Добрьяк. — Есть собственный дом? Какое-нибудь дело?

— Извините, я сейчас, — сказал я. — Она забыла закрыть за собой дверь, и тут сквозит.

Я подошел к двери и явственно услышал затихающий перестук каблучков. А потом снизу донесся истошный, но тоже затихающий крик:

— Ты за это заплатишшшшшшшь!

Я тихонько прикрыл дверь, в кои-то веки испытав столь непривычное для меня ощущение торжества.

Снова взяв трубку, я услышал голос Добрьяка, повторявшего:

— Алло! Алло! Алло!

— Алло, — сказал я.

— А, вы здесь. Где вы?

— Пока не могу сказать, — ответил я.

— Фред, нам настоятельно необходимо встретиться…

Тут он ошибался. Настоятельная необходимость заключалась в другом: я должен был как-то овладеть положением. Подпустив в голос стальных ноток, я сказал:

— Повторяю последний раз: прекратите называть меня Фредом.

— Можете звать меня Маркусом, — ответил он.

— Я не хочу звать вас Маркусом, — заявил я ему. Вероятно, это были самые грубые слова, с которыми я когда-либо обращался к человеческому существу. — Я хочу называть вас мистером Добрьяком. А вы зовите меня мистером Фитчем.

— Но… но ведь так не годится. Все называют друг друга просто по имени.

— Все, кроме нас с вами, — уточнил я.

— Ну… — с сомнением протянул он. — Хозяин — барин.

От этих слов я аж просиял, но постарался не дать улыбке прокрасться в мой голос.

— Да, еще одно, — сказал я. — Мне нужно немного денег.

— Э… разумеется, Фр… фррр… Разумеется, они же ваши.

— Вы можете получить какую-то сумму без моего письменного распоряжения?

— Э… ну…

— Я вас ни в чем не обвиняю, — сказал я. — Просто хочу знать, есть ли способ перевести немного денег так, чтобы я ничего не подписывал и никуда не являлся?

— Лучше бы вам, конечно, прийти сюда, — ответил он. — Или, если угодно, мы могли бы встретиться где-ни…

— Есть ли такой способ? — внятно повторил я.

И после новой порции вселенского безмолвия услышал:

— Да, есть.

— Хорошо. Я хочу, чтобы вы взяли четыре тысячи долларов и положили их на мой счет в «Чейз Хэновер», отделение на углу Двадцать пятой улицы и Седьмой авеню. Секундочку, я продиктую вам номер счета.

Я отправился на поиски чековой книжки и в конце концов обнаружил ее в кармане пиджака, где она лежала уже пятые сутки. Вернувшись к телефону, я снова услышал:

— Алло! Алло! Алло!

— Да перестаньте вы, — сказал я.

— Я думал, вы положили трубку, Фр… ффу… Как вы себя чувствуете?

— Превосходно. Итак, номер моего счета — семь, шесть, ноль, пять, девять, два, шесть, два, два, девять, три, восемь. Записали?

Добрьяк прочитал номер вслух.

— Хорошо, — сказал я. — Переведите деньги завтра утром. Причем наличными, чтобы я мог сразу начать снимать.

— Непременно, — пообещал он. — Что-нибудь еще?

— Да. Квартира моего дядьки. Ее уже сдали, или я могу попасть туда?

— Квартира принадлежит вам, — ответил Добрьяк. — Она — часть недвижимости. Это кооператив, и ваш дядька был владельцем.

— Передайте ключи швейцару, — велел я и добавил: — Нынче же вечером.

У меня не было намерения отправляться туда сегодня, просто я начал постигать науку лукавства.

— Сделаем, — пообещал Добрьяк.

— И не вздумайте отираться поблизости, когда я буду там.

— Я ваш поверенный, Фр… фуф…

— Что?

— Ваш поверенный. Есть вещи первостепенной важности…

— Ключи — швейцару, — распорядился я. — Вот вещь первостепенной важности.

— Сделаю, сделаю, — заверил меня Добрьяк. — А теперь давайте поговорим.

— Потом, — ответил я и положил трубку, поскольку знал, как опасно позволять людям вовлекать меня в разговоры.

Вечерело, и я подумал, что разумнее всего было бы затемнить окна. Так, на всякий случай. Следующие двадцать минут я провел, пытаясь соорудить какие-нибудь светомаскировочные шторы из одеял, полотенец, простынок и занавески душевой кабинки. Когда все было готово, квартира сделалась похожей на подземелье. Вероятно, тут прекрасно смотрелся бы будапештский струнный квартет. Но зато я с полным основанием полагал, что ни один уличный соглядатай не увидит света в моих окнах, а это было главное.