Дальние шхеры состоят из многих островков, и есть между ними один маленький, который называется Чёрным. На нём вряд ли хватит места на сто человек. Но уже соседний остров много больше, жителей на нём, наверное, сотни три-четыре, есть церковь и начальство. Он называется Церковным островом. Еще во времена моего детства на Церковном острове ввели почту и телеграф.

Среди обитателей дальних шхер считалось своего рода шиком быть родом с большого острова, а жители Церковного острова даже людей с материка почитали ни во что, хотя у тех был в распоряжении целый материк. Население на целые мили в окружности сплошь рыбачье.

Весь Атлантический океан омывает Чёрный остров — так далеко в открытом море лежит он. Он поднимается из воды совершенно отвесно и с трёх сторон недоступен, только с юга, к полуденному солнцу, Бог и люди проложили дорогу в гору: это лестница в двести ступеней. После каждой бури в море, к острову прибивает доски, балки и всякий лом, и из этих обломков островитяне строят свои суда. Они втаскивают доски наверх, на двести ступеней, сколачивают лодки у своих изб и дожидаются, пока наступит зима и скалы на северной стороне посинеют и заблестят от льда: тогда они спускают лодки на канатах и веревках с этого ледника и ставят их на воду. Я сам в детстве видал, как это делается: двое мужчин становятся на вершине скалы и разматывают канаты, а один сидит в лодке и отпихивает её, если она где-нибудь зацепится. И всё это совершается смело и осмотрительно и сопровождается негромкими восклицаниями. Когда же лодка наконец становилась на воду, мужчина снизу кричал двоим другим, что довольно, ладно уж, стала! И больше не распространялся о великом событии, что лодка благополучно спущена.

Самая большая изба на Чёрном острове принадлежит старому, дельному лодочнику Иоахиму. У него из года в год на святках устраивались танцы, и в горнице пять-шесть пар зараз умещались совершенно свободно. Танцевали под скрипку, а на скрипке играл мастер этого дела, по имени Дидрик, он отлично наигрывал разные танцы, отбивая такт ногой. Парни танцевали без пиджаков, в одних жилетках.

Отличался на этих вечеринках один молодой парень, обыкновенно распоряжавшийся танцами — младший сын лодочника Иоахима и сам тоже лодочник. Он пользовался большим почётом, так как хорошо знал своё ремесло и был толковый малый, и девушки всё вздыхали: Ах, Марцеллиус! Ах, Марцеллиус! Даже девушки с Церковного острова знали его имя. Сам же Марцеллиус думал только о Фредерике, дочери учителя, хотя она была очень деликатна, говорила книжным языком и была так высокомерна, что он никогда не мог рассчитывать, чтобы она могла выйти за него. У учителя дом был тоже большой, и так как он был не рыбак, а важный чедовек, то на окнах у него висели гардины, и все сначала стучали пальцем в дверь, прежде чем войти к нему. Но Марцеллиус был доверчив и слеп в своей любви. Он был у учителя в прошлом году и в этом году опять пришёл на кухню. И говорит:

— Здравствуйте, нельзя ли мне поговорить с Фредерикой?

— Что тебе нужно? — говорит Фредерика и выходит за ним на двор, а сама отлично знает, что ему нужно.

— Не можешь ли ты сделать то, о чём я говорил тебе?

— Нет, — говорит Фредерика, — не могу. И нечего тебе больше обо мне думать, Марцеллиус, не становись ты мне поперёк дороги.

— Да, я знаю, что новый учитель ухаживает за тобой, — отвечал Марцеллиус. — Вопрос только в том, что из всего этого благородства выйдет.

И, правда, новый учитель ухаживал за Фредерикой. Он был с Церковного острова и учился в семинарии. Отец его был такой же рыбак, как другие, но только поважнее и побогаче, у него всегда висела в кладовой навага и корюшка, и на стол подавали масло, свинину и сушёную камбалу. Сын вернулся из семинарии таким же франтом, как сын священника из академии; он отпустил баки, носил в кармане носовой платок и для пущей важности привязывал к шляпе длинную резиновую тесёмку. Все издевались над его носовым платком и говорили, что из Симона Руста вышел порядочный скряга, раз он начинает копить даже воду из носу.

— Он заказал у нас новую лодку, — говорит Марцеллиус, — дай Бог, чтобы она пошла ему на пользу.

— Почему ты говоришь так? — спрашивает Фредерика.

— Есть на то причина. Он хочет, чтобы я выкрасил ему борта в зелёный цвет. Ну, что ж, я выкрашу в зелёный. Но он хочет, чтоб на лодке было и название — это уж пусть он сам пишет.

— Неужто он хочет название?

— Слыхала ты подобную чепуху? И лодка-то даже не палубная, а простая, двухпарная… Так что ты всё-таки подумала бы, Фредерика, не пойти ли тебе за меня, а?

— Нет, не могу, слышишь. Потому что сердце моё принадлежит ему.

— Вот что, сердце твоё принадлежит ему, — говорит Марцеллиус и уходит…

На святках Симон Руст приехал с Церковного острова и должен был написать название на своей новой лодке. Он остановился у старого учителя, и Фредерика каждый день надевала своё праздничное платье и шёлковую ленточку на шею. Когда же название было написано, немногие могли прочесть латинские буквы. А написано было Зирегйп. Вот какое он придумал название! И мало было людей, которые понимали, что значит это благородное слово.

И вот наступил ясный, звёздный вечер, канун сочельника. Марцеллиус пошёл в дом учителя и вызвал Симона Руста.

— Название высохло, — сказал Марцеллиус.

— Так завтра мы спустим лодку на воду, — ответил Симон Руст.

Марцеллиус продолжал:

— Правда ли, что ты женишься на Фредерике?

— Я думаю, тебя это не касается, — ответил учитель Симон.

— Всё равно, если ты серьёзно мне скажешь, что женишься на Фредерике, то получишь лодку задаром.

Симон Руст призадумался, а он был очень скуп на деньги, как и его отец. Он позвал Фредерику и спросил:

— Ведь правда, что ты выходишь за меня?

И Фредерика ответила:

— Да, сердце моё принадлежит тебе.

И было совсем светло от звёзд, а глаза Фредерики так и сияли от радости при этих словах.

Идя домой, Марцеллиус горько раскаивался, что отдал Симону лодку задаром. «Но он получит её в самом исковерканном виде, — думал он, — я сам сяду в лодку, когда ее будут спускать».

Он бродил от избы к избе, никуда не заходя, и всё брёл вперёд, при свете звёзд и северного сияния. Он вышел на северную часть острова, где уже висели его канаты и тали, готовые принять новую лодку и спустить её в бездну. Атлантический океан рокотал под ним. Он сел.

Вдали на море горели два огонька на паруснике; ещё дальше виднелись два других огня на пароходе, тяжёлой, чёрной массой выделявшемся на востоке. Он думал: «Самое лучшее, пожалуй, сесть в один прекрасный день на такой пароход и уехать. Фредерика навсегда потеряна, и нечего тут будет делать, раз она покидает Чёрный остров. Господи Боже, будь ей помощником и покровителем вовсе дни! А что касается до того, что он хотел испортить Симону Русту лодку, так он просит прощения за эту дурную мысль и, наоборот, изо всех сил постарается сохранить лодку в исправности при спуске. Вот какой он человек!».

Он встал и повернул было к дому, как вдруг до него донёсся слабый крик, зов. Он прислушался. Он увидел, что кто-то идёт к нему навстречу.

— Фредерика, это ты? — спросил он.

— Да. Я хотела только сказать тебе, чтобы ты не сделал чего-нибудь над собой, Марцеллиус.

— Я просто пошёл прогуляться, — ответил Марцеллиус.

Она взяла его за руку и, держа её, продолжала:

— Нет никакой надобности принимать это так близко к сердцу. К тому же я ещё и не совсем решилась.

— Ну, как же не решилась!

— Чем это кончится! — воскликнула она. — Сейчас он был со мной невыносим. Я верю тебе больше, чем Симону. Он отвиливает, теперь он говорит: время терпит.

Марцеллиус ничего не ответил на это. Они пошли. Но Фредерика даже в растерянности своей была умна и сообразительна и вдруг сказала: