Афанасий Федорович тело Ваняткино в Спасо-Преображенский собор перенес, полотном накрыл да над ним в дозоре стоял. Правда, крест золотой, нательный, что царевич Ване подарил, Афанасий Федорович тайком снял и потом Димитрию через верного человека отдал. А ночью, когда все стихло, а люди годуновские из Москвы доехать еще не успели, дохтур с Яшкой царевича тайно в Ярославль отвезли, в дом кумпании аглицкой торговой. Там с Митей от потрясений припадок случился. Служанка дохтурова Лизавета, Элизабет по-ихнему, баба добрая и жалостливая, Митю выхаживала. Даже песни ему пела. Красивые такие, аглицкие, со словами чудными, квакающими. И в доме том долго еще царевича прятали, а потом повезли к далекому Белому морю, в город торговый Архангельск.

А матушку Митя долго потом не видел. Много лет. Недавно только, перед тем как на Украйну, в земли Речи Посполитой, бежать, тайком в монастырь к ней пробрался. Она Димитрия на побег благословила – и чтобы помощи на чужбине искать.

Когда Димитр завершил свой рассказ, Марина по-детски всхлипывала, закрыв лицо ладонями. Димитрий не удивился – он привык к тому, что, выслушав столь горестную историю, женщины плачут, а мужчины хватаются за оружие и клянутся, что, случись им оказаться о ту пору в Угличе, они бы спасли обоих мальчиков – и царевича, и его названого братца. И не стали бы раздумывать – сразу ли рубить Битяговского и прочих злодеев или дождаться боярского слова Нагих.

Так было и в буйных куренях украинских казаков на Сечи, а потом в Брагине, под Киевом, у князя Адама Вишневецкого, здесь, в Самборском воеводстве, а потом и в Кракове. Первой печальную историю Ваняткиной гибели и царевичева спасения услыхала Лизавета, Элизабет, рыжеволосая служанка али полюбовница Горсея, аглицкого дохтура. Ей рассказал об этом сам Горсей, когда ночью привез в Ярославль сомлевшего от страха и переживаний зареванного мальчишку. Уж как тогда Элизабет причитала – совсем как бабы на Руси причитают, даром что по-аглицки! Бедным сироткой Димитрия называла – и это при живой-то матери!

Ты, литл бой, говорила, потому есть сирота, что mother свою (матушку то есть) не скоро увидишь. На божьем свете ты теперь один, и нет у тебя, кроме сэра Джерома и аглицкой короны, помощи и защиты. Но имя сэра Джерома ты, литл бой, когда вырастешь, вслух не называй, ибо то есть тайна великая. Величай его дохтуром аглицким, что тебя от верной смерти спас. Мол, позабыл ты его имя-звание, слишком мал тогда был.

А скот верный, который Горсею служил, привел Димитрию в пример своего короля Якова. Король этот с младенчества без матери рос, и ничего – сильным да здоровым вырос, хоть и колченогим. Димитрий у скота спрашивал, почему его хозяин животиной называет, стыдно ведь мужику не просто юбку носить, но еще при этом и скотиной зваться! У нас на Руси, мол, бояре да дворяне холопов хоть смердами кличут, а у вас в аглицкой земле и вовсе скотами! А еще говорите, что у вас земля вольная да веселая, не чета Руси! Какая ж она вольная, сплошное скотство!

Яшка на то рассмеялся громко и сказал, что он – не скот, животина то есть, а вольный скот из земли Скотии, где прочие скоты живут. А мужики там все в юбках ходят, чтоб от зазорных англичан, кои в штанах, отличаться. Димитрий от удивления даже плакать перестал, спросил: «Что ж это за земля такая, где одни скоты, холопы то есть, живут? А люди вольные там имеются, звания благородного?»

Яшка на мальца не рассердился, объяснил, с трудом подбирая русские слова, что есть скоты, с ударением на первом слоге, а есть – скоты. Скоты, что с ударением на первом слоге, – это люди вольные да сильные, вроде как ваши казаки, живут они в земле Скотии, или в Скотландии, а столица у той земли – славный город Эдинбэр. Я казаков знаю, у меня однажды был «закадычный кор-реш», good friend казак! Мы с ним на Москве сильно пили да – у вас так говорят! – братались!

А дальше Яшка рассказал, что аглицкой королеве Лизавете скоты вольные не подчиняются, у них свой король есть – тоже Джеймс, Яков по-русски. А матушку сего короля, умницу да раскрасавицу Марью Стюарт, аглицкая королева сгубила, голову ей отрубить велела, а поначалу долго в тюрьме держала.

– Совсем как у нас… – грустно сказал Димитрий. – На Руси много казнят. Батюшка мой особливо в этом старался. Чуть матушку не казнил. Только вот я не разумею, отчего ты – вольный скот – аглицкому королю служишь?

– А я, – ответил вольный скот, – не аглицкому королю служу, а сэру Горсею, а уж сэр Джером – тот аглицкому королю… Сэр Джером мне money платит, деньги по-вашему, и очень меня и вольность мою почитает.

– Ты ж сказал, что англичане вашей королеве Марье голову отрубили? – удивился Димитрий. – Как же можно убивцам своей государыни служить?

– Сэр Джером ей голову не рубил… – объяснил Яшка. – Он человек умный да благородный. И платит он мне хорошо. А у нас в Скотии за деньги служить не зазорно. Наши люди и французскому, и польскому королю служат.

– А у нас на Руси, – объяснил царевич, – служат не за деньги, а за страх и за совесть…

– У нас за страх и совесть никто служить не будет… – пожав плечами, ответил скот. – Мы – вольные люди, никого не боимся. Нам деньги нужны да почет. К тому же королева аглицкая Лизавета в летах уже, а когда умрет, ее корона нашему королю Якову достанется. Детей ведь у нее нет. Она виргин – безмужняя, по-вашему.

– Как так безмужняя? – не поверил Димитрий. – Монахиня? Али на постриг готовится?

– Не монахиня и не готовится… – объяснил Яшка. – В Англии, да и у нас в земле Скотии, женщинам править страной позволено – и замуж можно не выходить.

– И Марья Стюарт замуж не выходила?

– Выходила… – довольно рассмеялся скот. – Целых три раза – один раз за короля французского, да тот в младых летах от дурной башки помер, второй раз за аглицкого принца, князя по-вашему, Генриха Дарнлея, да тот спился и весь изнутри сгорел. От него у королевы и сын родился – Джеймс.

– Знамо дело, – кивнул Димитрий, – и у нас мужики так горят. А третий раз она за кого вышла?

– За верного своего слугу лорда Босуэла, великого воина!

– Где же это видано, чтобы госпожа да за слугу вышла? – не поверил Димитрий.

– А это, – глубоко вздохнул скот, – тебе, литл бой, пока не понять. Сие тайна великая… Любовь – лямур то есть… Так говорят французы, мужи достойные и мудрые, хоть жаб и жрут!

– Господи, сколько ж чудес на твоем свете есть! – воскликнул Димитрий. – И страны разные, и скоты в юбках, и лямур, и жаб едят! А мы тут в Угличе сидим, так, почитай, кроме Волги и рыбных ловов, ничего и не видели! Матушка моя тоже все про лямур мечтала, да не сказывалась! Это я у девок комнатных подслушал, когда они полы мыли!

– Ничего, литл бой, – утешил мальчика скот, – ты теперь много стран увидишь! Потому как ты теперь вроде меня – вольный человек!

Димитрий поначалу горько плакал, потому что становиться из царевича каким-то вольным человеком ему не хотелось. Царевич, он что, – он в золотых одеждах ходит, и все ему в пояс кланяются, надежей российской, государевым сыном зовут. И пропитание ему добывать не надо – всяк царевичу дары щедрые принесет. А вольный человек сам о себе заботиться должен! Тяжело-то вольному человеку на белом свете!

Царевич поначалу, правда, тоже не сам пропитание себе искал: Горсей с Элизабет да скотом вольным Яшкой о нем пеклись. Правда, пища аглицкая Димитрию не нравилась – ему бы щец навернуть да рыбки с Волги в ушице али жареной, а вместо этого по утрам Лизавета царевича противной овсяной кашей потчевала, а на обед скот Яшка мясо с кровью готовил. Не мог царевич это мясо противное есть, рыбки с Волги требовал. А скот вольный ему на то говорил: «Не надо капризничать, принц. Вольный человек может есть любой пища. To get used. Привыкать!»

Царевич и привыкал понемногу… Через силу мясом жестким давился… Может, и правда пора самому себе пропитание добывать? Сбежать на Волгу, смастерить удочку, наловить рыбки да на костерке ее и изжарить! Ох, вкусно будет! Есть, стало быть, и у вольных людей свои удовольствия. Их против воли невкусной едой не пичкают… Но Горсей царевича за ворота не выпускал – людей Годунова боялся. Только во дворе поиграть можно было – да и то под Яшкиным присмотром.