Лицо его разгорелось, глаза блестели.

— Да, брат, — там удаль, жизнь… а здесь у вас что? У нас князья — первые бойцы; а здесь царь — старик в парче и каменьях, которому кадят как Богу и перед которым ниц падают безбородые евнухи… Эх! — с досадой прибавил он. — Знай кисни в этой роскошной клетке, да утешайся вот такими игрушками…

Он указал на лежавший рядом с ним на скамье золоченный шлем спафария и глубоко задумался. Алиат молча смотрел на товарища своими быстрыми черными глазами. Необыкновенною мощью и свежестью веяло на него от немногих слов этого русского богатыря. Но нелегко было убедить кровного византийца.

— Посмотрел бы ты на Константина, когда он был молод: по красоте, ловкости и силе, говорят не было ему равного; недаром прозвали его «Мономахом» — единоборцем… Да что с тобой толковать; все это ты говоришь потому, что не знаешь еще нашего города… Все здесь есть: тысячи храмов и монастырей — для людей богомольных, школы и библиотеки — для ученых, а для гуляк — театры, игры, зрелища, цирки, бани… нигде в мире невозможно жить так весело. Однако — солнце садится… Знаешь, пойдем в город, погуляем, выпьем по доброму стакану вина… надо же отпраздновать наше производство в спафарии.

Глеб согласился, и через несколько минут товарищи были уже на улице.

Обычное оживление вечера царило в городе. Пестрая, празднично одетая толпа двигалась по улицам, примыкавшим к дворцу, баням Зевксиппа и ипподрому. Верхние галереи последнего, украшенные статуями, были полны гуляющими. С этого любимого места прогулки византийцев открывался чудный вид на море и на город, а в часы заката, в розовых нежных красках его, вид этот казался чем-то-волшебным.

Пройдя несколько вдоль по главной улице, где с обеих сторон пути тянулись красивые колонны портиков, спафарии вошли в большую кофейню. За нею, в саду, среди лавровых деревьев горели уже разноцветные фонари и сидела за столами целая толпа разнородных посетителей. Виднелись тут и жители далекого севера, с привешенными за плечами звериными шкурами, и смуглые египтяне в широких белых плащах, но всего больше было византийцев, жадных до развлечений, игр и зрелищ. Скромный ремесленник, проведший день за работой, пришел сюда отдохнуть по случаю праздника и за стаканом вина поглядеть на представление акробатов и плясунов, приготовляемое на деревянном помосте среди сада; пришел и суровый воин из далекого лагеря, где он давно не видел никаких зрелищ; важно развалился на скамье, завернувшись в дорогую хламиду, разжиревший богач, только что взявший ароматную ванну и умастивший тело свое благовонными маслами; собрались сюда и богатые юноши, покровители плясуний, шутов и возниц-эниохов, женоподобные, увешанные золотыми украшениями и дорогими каменьями, с длинными раздушенными кудрями и с дорогими перстнями на холеных руках. Это была обыкновенная византийская толпа, которую легко увлечь внешностью и подкупить блеском, толпа беззаботная и веселая, подвижная и остроумная.

Короткие южные сумерки быстро догорали в темнеющем небе. На помосте возились уже мимы, шуты и канатные плясуны, готовясь начать представление.

Спафарии, с трудом найдя свободный стол, спросили себе вина.

Представление началось, когда совсем стемнело. Глеб с живым интересом смотрел на кривлянья акробатов и скоморохов, но Алиат вскоре покинул своего товарища и подсел к соседнему столу, где шла крупная игра в кости. Под влиянием выпиваемого вина, Глеб становился все веселее; ему чрезвычайно нравился и этот сад, полный народа, и фонари в зелени, и заглядывающие сверху звезды, и музыка, и ярко освещенный помост, где происходило представление. Вот на помост этот вышли четыре араба в широких, полосатых абаях, с пестрыми тюрбанами на головах; в руках их были различные музыкальные инструменты. Они уселись на пол в ряд, заиграли и запели однообразную арабскую песню. Из-за раздвинувшейся занавески выступили две танцорки, — смуглые, словно бронзовые. Медленно и плавно, закрываясь прозрачною фатой, проходили они по сцене в своих широких шелковых шальварах, с длинными черными волосами, заплетенными в бесчисленные тоненькие косички, перепутанные с золотыми монетами. Музыка постепенно играла быстрее и быстрее; плясуньи откинули покрывала, открыв свои красивые кофейного цвета лица, с огромными черными глазами и сверкающим при улыбке рядом жемчужных зубов. Закинув кверху голые руки, они изгибались, — и их плечи страстно вздрагивали, и под прозрачною тканью трепетали их бронзовые перси.

Не отрывая глаз, следил Глеб за этою дикою пляской, полною увлечения и сладострастия. Только зов Алиата заставил его оглянуться.

— Послушай, Глеб, — говорил ему спафарий, — поди сюда. Мне необходимо отыграться, а у меня нет уже больше денег; одолжи мне хоть что-нибудь.

Глеб встал и пошел к играющим в кости. По столу, рядом со стаканами вина, двигались и переходили из рук в руки кучки золотых монет. Кругом теснились любопытные зрители. Глеб достал две некрупные золотые монеты — весь остаток своего телохранительского жалования и отдал их Алиату. Кости, брошенные Михаилом, легли счастливо, и он, взяв несколько монет, сейчас же возвратил долг товарищу. Тогда и Глеб захотел попытать счастья; он не без труда продвинулся к самому столу и тоже начал играть. Удача была на его стороне: он сразу взял довольно много и, увлекаясь успехом, более уже не в силах был отойти от стола. Через полчаса перед ним лежала целая куча выигранного золота, а кости продолжали выбрасываться с поразительною удачей. Зрители теснее сдвигались вокруг, заглядывая на стол, а Глеб загребал все новые и новые груды золота.

Почти рядом с ним стояла арабская плясунья, окончившая свой танец; запахом мускуса и каких-то восточных ароматов веяло от ее бронзовой кожи. Как зверек, смотрела она своими быстрыми черными глазами на счастливца спафария, которому так явно покровительствовала судьба.

Вдруг один из игроков, с пьяным, раздувшимся лицом и подбитым глазом, протянул руку и задержал Глеба, готовившегося выбросить кости.

— Довольно, спафарий, — нагло выговорил он, — ты, кажется, хочешь обобрать нас до нитки; но ведь и мы не совсем дураки. Или ты думаешь — мы слепы?

Глеб с удивлением поглядел на него.

— Нечего притворяться, — продолжал игрок, — я могу-таки отличить честную игру от воровской. А ты, как видно, плут из бывалых…

Глеб не был пьян, но и то легкое опьянение, которое он чувствовал, соскочило с него мгновенно. Краска оскорбления залила его лицо. Он вскочил на ноги, бросился на обидчика, могучею рукой схватил его за плечо и замахнулся тяжелым табуретом… Толпа расступилась с криками; но расходившийся игрок не унимался.

— Заступитесь, братцы, — просил он толпу, — вяжите его… он думает, что он — спафарий, так…

Алиат подбежал к товарищу.

— Оставь его, братец, — убедительно говорил он, — оставь… право не стоит связываться. Прошу тебя — оставь.

Тяжелый табурет со всего размаху ударился о каменные плиты и разлетелся вдребезги. Игрок вырвался и в страхе отскочил.

— Благодари Бога, — дрогнувшим голосом сказал Глеб, — благодари Бога, что ты пьян, негодяй!.. Вот что с тобой было бы…

Обидчик уже шмыгнул в толпу. Глеб тряхнул плечами, как бы желая отогнать неприятный сон, и, снова повернувшись к столу, положил руку на груду выигранных им денег.

— Не надо мне вашего проклятого золота, — смело продолжал он, после минутного раздумья. — Я не для того играл, чтобы выиграть. Эй, хозяин, получи за вино и за табурет, — и он кинул золотой хозяину кофейни. — Вот тебе, за твою пляску, — горсть монет полетела арабской плясунье, — а остальное делите вы, кто играет, чтобы выиграть….

И он с презрением толкнул стол ногой. Стол опрокинулся, золото покатилось по камням. Многие бросились поднимать его, и впереди всех игрок с подбитым глазом: свалка закипела над опрокинутым столом.

— Пойдем из этого вертепа, — сказал Глеб товарищу, и они вышли на улицу. Одобрительные возгласы дружно раздавались им вслед.