«И всё же ты решил присесть не где-нибудь, а именно здесь — среди цветов», — сказал он мне. На это я ничего не мог ответить, и он продолжил: «Но подумай, друг, разве для этого были созданы все эти маленькие прекрасные создания, именуемые цветами и исполненные, подобно малым детям, неповторимой прелести и многообещающей жизни; и разве для этого они были посажены здесь?»

«Я никогда не думал об этом», — только и смог сказать я.

«Вот именно, и так поступает большинство из нас, хотя это очень странно, если учесть, что абсолютно все мы — порождения Того, Кто думает непрестанно и Кто не делает ничего, что не согласовывалось бы с разумом. Мы все плывем по океану Его Жизни — из века в век — и не покидаем его ни на миг; почему же тогда мы — дети такого Отца, как Он, так часто действуем не подумав?»

Он замолчал, а я почувствовал, что заливаюсь краской стыда. Его голос и слова звучали совсем не строго, скорее ласково и доверительно, как будто старая добрая нянька увещевала своего шаловливого воспитанника; и всё-таки его речь заставила меня задуматься: ведь я же бездумно ломаю тяжестью своего тела эти маленькие, наполненные жизнью существа — такие нежные и такие беззащитные в своей кроткой красоте. И я сказал ему: «Я понимаю, на что вы намекаете, сэр, и, поверьте, ваши слова достигли цели. Мы не должны долее оставаться здесь, потому что тяжестью своих тел мы губим эти бедные цветы.»

«Тогда давай встанем и немного пройдемся», — согласился он. Так мы и сделали.

«Ты часто проходишь этой тропой?» — спросил он меня по дороге.

«Мне нравится гулять здесь, — сказал я ему, — я часто прихожу сюда, чтобы подумать о смущающих меня проблемах».

«Да, — сказал он задумчиво, — в этой сфере приходится преодолевать немало затруднений. И когда ты приходишь сюда, ты, конечно, садишься где-нибудь и не спеша решаешь свои проблемы; или тебе кажется, что, чем больше ты думаешь, тем больше запутываешься? Однако об этом — потом. Покажи мне сначала, где ты сидел, когда приходил сюда в предыдущий раз».

Он остановился, ожидая ответа, и я показал ему знакомый бугорок:

«Вот здесь. В последний раз я сидел здесь».

«Это было недавно?» — снова спросил он, и я ответил: «Да».

«И всё же на этой траве и цветах нет никаких следов твоего тела. Они очень быстро восстановили форму после твоего разрушительного воздействия».

Надо сказать, что в этих царствах именно так и бывает. Здесь не как на Земле. Здесь и цветы, и трава, и мох очень быстро распрямляются, возвращая себе прежний вид; так что, поднявшись с земли, даже трудно отметить то место, где ты только что сидел или лежал. Я говорю о Пятой Сфере. Но так бывает не везде, и менее всего это справедливо по отношению к Земле и примыкающим к ней сферам.

«Но разве не так же заботится Творец Всего, — продолжал он, — о поврежденных душах человеческих? Ведь если Он берется за какое-нибудь дело, то делает его так, как может делать только Он сам, и не может никто другой. А теперь иди за мной, брат, и я покажу тебе то, что раньше ты не мог увидеть из-за недостатка веры. Ты уже начал сомневаться в мудрости собственных представлений, а это сомнение и есть основа веры в благость Того, Чье Царство — Любовь, а Свет этого Царства — Его Мудрость».

И мы свернули на боковую тропинку, ведущую в лес, а затем — в гору, на которую мы взбирались до тех пор, пока не оказались выше макушек лесных деревьев. Отсюда я мог видеть весь окружающий ландшафт. Далеко в долине я увидел Храм этой сферы, из отверстий в крыше которого исходили лучи яркого света, сливавшиеся воедино над центральным куполом. Это были потоки духовной энергии, направляемые собравшимися в Храме.

И вот прямо под куполом возникла фигура Человека; она медленно поднималась до тех пор, пока не замерла на самой его вершине. Это была фигура Христа, облаченного в белые одежды, ниспадавшие с Его плеч до самых стоп, но оставлявшие их открытыми. Тут я заметил, что Его одежда начала постепенно розоветь; она становилась всё темнее, пока не окрасилась в кроваво-красный цвет. Над бровями Иисуса появился венец из таких же красных рубинов; рубинами засверкали и Его сандалии. А когда Он раскинул в стороны руки, я увидел, что и на ладонях Его загорелись огромные ярко-красные камни. Я знал, что означает для меня это видение. Христос был прекрасен, когда появился в своем белом облачении. Но теперь Он был не менее красив, и ослепительное алое сияние Его красоты заставило меня замереть от восторга.

Я не сводил с Него глаз; а тем временем вокруг Него образовалось золотое облако, в котором блистали изумрудные и сапфировые звезды. А за Ним, прямо над Его головой, появилась широкая кроваво-красная вертикальная полоса. Другая полоса — такого же цвета и ширины — пересекла первую как раз на уровне Его груди. И так Он стоял на фоне креста во всем царственном блеске Своего великолепия.

А в долине меж тем собрались люди, чтобы посмотреть на чудо видения. И свет, исходящий от Его тела, отразился на их лицах и одеждах, словно призывая их к жертвенному служению, которое требовало от них прежде всего, веры, поскольку те, кто стремился к подобному служению, должны были обречь себя на страдания, не зная при этом, в чем именно заключено предназначение страдания и его высший смысл. И я увидел, как многие опустились на колени и склонили головы в ответ; и Он воззрил на них и велел встретить Его в Храме, где Он расскажет им об их будущем служении.

После этого Он снова спустился в Храм сквозь центральный купол, и больше я Его не видел.

Я совершенно позабыл о человеке, который привел меня сюда; и даже после того как видение исчезло, я не сразу вспомнил о нем, но когда обернулся и снова увидел его, то заметил, что на лице его тысячей мелких морщин лежит печать страдания. Но это было прошлое, давно минувшее страдание; и застывшая в морщинах память о нем делала его еще прекраснее.

Я стоял молча, не решаясь заговорить первым, поэтому разговор начал он.

«Брат мой, — сказал он мне, — я пришел из мира гораздо более светлого, чем ваш, чтобы привести тебя сюда и показать Христа в Его славе. Те страдания, которые Он перенес, были приняты Им добровольно, ибо без них Он лишился бы части той красоты и величия, которые принадлежат Ему ныне. Своими страданиями Он снискал Себе великую славу, ибо это были именно те страдания, которые, в самой грубой и примитивной форме, наводнили Землю болью, а преисподнюю — терзаниями. Но они — лишь миг для каждого, кто спускается в нижние сферы, где эти страдания имеют право на существование. Брат мой, мы не в силах понять всего, что творится в огромном Сердце Бога. Но иногда мы можем разглядеть исходящий из него свет разума — так же, как это было сегодня, — и тогда все наши затруднения и сомнения утрачивают свой зловещий характер, а в душе появляется надежда на то, что когда-нибудь мы научимся лучше понимать промысел Божий.

А пока этот день не наступил, я согласен удовлетвориться знанием того, что Он тоже вышел из Сердца Отца — светлый и чистый — и спустился вниз, видя перед собою цель и зная, что Его ждет и что Ему предстоит пройти сквозь густой туман греха и ненависти, окутавший планету Земля. Даже в глубины преисподней снизошел Он, чтобы разыскать страдающих там людей. И Сам Он страдал, глядя на их мучения; и только после этого вернулся к Ступеням Престола Своего Отца, ибо Его миссия была выполнена. Но вернулся Он уже не таким, каким был. Он уходил белым — во всей чистоте Своей святости. А вернулся назад кроваво-красным Князем-Воителем и Победителем. Но не чужую, а Свою собственную кровь пришлось Ему пролить. Странная это была война: никогда еще не было такого в истории мира, чтобы воин, встретив своего врага, на себя обращал свой меч и, пролив собственную кровь, выходил из схватки победителем.

Украсив Свой венец алыми рубинами, а тело Свое — красноватым оттенком жертвенности, Он вернулся еще более прекрасным, нежели был раньше. И вся трагедия Нисхождения в материю осталась в Его памяти лишь кратким эпизодом, подобным тому, когда ты бездумно возлег на землю, примяв под собою траву; ты ушел, и трава вновь распрямилась, вернув себе прежнюю вечнозеленую свежесть.