Именно последняя ремарка придает этим идеям исторический интерес. Сначала Пестель, затем Герцен верили, что «социальный коммунизм» русской общины является прямым ответом на проблему экономического развития в Западной Европе. Теперь даже Бестужев отказался от свободной торговли и идей Сисмонди в пользу в каком-то смысле народнического социализма.
Похожие изменения взглядов произошли и у декабристов. После революции 1848 года, М.Ф. Фонвизин, который вырос на Монтескье, Руссо и Рейнале, написал статью «О социализме и коммунизме», в которой он называет себя христианским социалистом.
Для нашего исследования необходимо короткое рассмотрение развития политических споров до 14 декабря 1825 года. Действительно, Герцен и народники скорее всего были знакомы лишь с малой частью этих идей, для них декабристы главным образом были примером жертвенности и героизма в борьбе за свободу. Но этот малоизвестный фрагмент российской политической мысли дает связь, которая соединяет традиционную феодальную систему (где царь — владыка всей земли, государство управляет большей ее частью, где крестьянская община была обыкновенным явлением), к более позднему теоретизированию, к тому, что Бестужев называл «социальным коммунизмом».
Позже и Герцен намекал на это свойство движения декабристов: «Pestel le premier montrait la terre, la possession foncière et l'expropriation de la noblesse comme la base la plus sûtre pour asseoir et enraciner la révolution.» И в 1858 году он говорил: «Pestel va directement à son but, à la réorganisation complète et radicale du gouvernement sur des bases non settlement républicaines, mais socialistes.»
Насильственное подавление декабристского движения означало, что его дух социальной революции не мог развиться — действительно, позже его пришлось воссоздавать из других источников. Десятилетиями было невозможно обновление движения и формирование élite, которая постепенно начала формироваться в восемнадцатом и в начале девятнадцатого веков, глубоко повлияв на правление Николая I. Граф Уваров, министр народного просвещения, говорил, что его цель — задержать интеллектуальное развитие России на 50 лет, иначе страна будет разрушена, слишком быстро следуя примеру Западной Европы. Подавление Николаем I декабристов способствовало достижению этой цели.
Герцен живо вспоминает ужасные годы последовавшие после разгрома тайных обществ: «À la vue de la Russie officielle on n'avait que le désespoir au coeur. » Но также добавляет: « a l'intérieur il se faisait un grand travail, un travail sourd et muet, mais actif et non interrompu». В другом месте он говорит: «Нетерпеливый дух времени Александра I и дух надежды становился спокойнее, грустнее и серьезней. Факел, который боялся светить над землей, горел внизу, освещая глубины.» (перевод с английского переводчика)
Одним из ранних и наиболее важных признаков «travail sourd et muet» было создание в начале 30-х небольшой группы молодых людей, вдохновленной идеями Сен-Симона и возглавляемой Герценом, Огаревом и Сазоновым.
Я помню комнатку аршинов в пять,
Кровать, да стул, да стол с свечою сальной...
И тут втроем, мы - дети декабристов
И мира нового ученики,
Ученики Фурье и Сен-Симона -
Мы поклялись, что посвятим всю жизнь
Народу и его освобожденью,
Основою положим социализм,
И чтоб достичь священной нашей цели,
Мы общество должны составить втайне
И втайне шаг за шаг распространять.
(Н.П. Огарев «Исповедь лишнего человека»
http://az.lib.ru/o/ogarew_n_p/text_1859_ispoved.shtml)
Огарев здесь описывал все основные характеристики группы — романтическая, почти религиозная атмосфера, чувство того, что они являются детьми декабристов и попытка распространить идеи Фурье и Сен-Симона.
В коротком образном эссе под названием «Толпа», Огарев объясняет причины своей политической деятельности и «священные цели», упоминаемые в его поэзии. Смотря на красочную толпу, которая кишела на московской Красной Площади, и опираясь на перила перед храмом Василия Блаженного, он обсуждает со своим другом судьбу масс:
«Одушевить эту толпу хотя бы на один миг -- нет, Вольдемар, не говори, чтобы это было невозможно. ... неужели в этих остроумных физиономиях, в этой огромной способности понимать и производить, в этой оборотливости ума не заключается достаточных элементов, чтобы созиждить стройное гармоническое целое, чтобы человечеству показать чудный пример общественной жизни, выказать его прекрасное назначение? Верь, Вольдемар, природа недаром разбрасывает дары свои, недаром обрисовывает отличительные черты на лицах людей; так надежда примиряет меня с человечеством.» (Н.П. Огарев «Толпа» http://az.lib.ru/o/ogarew_n_p/text_0030.shtml)
Июльская революция в Париже и польское восстание 1831-го года были мощными стимулами для группы. Новые идеи из Франции достигли их и воодушевили на действие.
«...первый шаг наш в области мышления», говорил позже Огарев, «был не исканием абстракта, не начинанием с абсолюта, а был столкновением с действительным обществом и пробудил жажду анализа и критики. Таким образом, в 14, 15 и 16 лет, состоя под влиянием Шиллера, Руссо и 14 декабря, мы занимаемся математикой и естественными науками, мы хотим чего-то положительного, хотя оно для нас еще совершенно неясно.» (Литературное наследство 1941 Огарев 39-40 стр 358)
Трудно точно определить насколько хорошо молодые люди знали Сен-Симона. Они могли больше знать о том, что было написано о культе Сен-Симона, чем о том что он действительно делал. Герцен, например, цитирует Олинда Родрига и главным образом упоминает памфлеты и суд над последователями Сен-Симона.
Наверное это были критицизм «Просвещения», философия истории и заря новой эры в органической науке и религии, которые в начале так поразили Герцена и его друзей. Это обсуждалось в некоторых произведениях Герцена конца 1832-го года, под названием «О месте человека в природе». Даже позже, он главным образом писал о религиозном аспекте сен-симонизма и о «réhabilitation de la chair» .
И хотя это было наиболее очевидное влияние сен-симонизма на Герцена, желание «палингенезии» уже было изменено его критическим духом. Он говорил, что если идеология сен-симонизма станет новым христианством, то она будет подвержена тому же риску, что и все религии, отхода от «чистых оснований» и «великого и возвышенного» к «невразумительной мистике». Еще в 1833 году развитие сен-симонизма подтвердило его сомнения. Он писал Огареву:
«Ты говоришь верно. Мы правы, что интересуемся этим. Мы чувствуем ( и я писал это тебе два года назад, когда идея была еще нова), что мир ожидает перерождения; что революция 89-го поломана и должна прийти новая эра через палингенез. Европейскому обществу должен быть дан новый фундамент, основанный на праве, морали и культуре. Это настоящее значение нашего опыта — это Сен-Симонизм. Но я не имею в виду его декаданс, как я называю его религиозную форму.» (перевод с английского переводчика)
По этим причинам Герцен не прекратил своего исследования социалистической доктрины Фурье и других. («Ее странность», говорил он, «оправдывается ее целями») Но он не ограничил себя этими теориями. Он был поглощен желанием получить знания и имел большие планы по чтению — Мишле, Вико, Монтескье, Гердер; римское право и политическая экономия Сэя и Мальтуса; обо всех них он пишет Огареву.
Но что же заставило Герцена искать в сен-симонизме основу своему романтическому видению? Для его дальнейшего развития это было даже важнее социализма. Это был его разрыв с французской революцией — его критицизм демократии, который он сам разработает после 1848 года, но который он уже нашел в основах сен-симонизма. Странно, что даже на этом раннем этапе мы находим следы духа Эбера в политических идеях Герцена. Дух, чей источник трудно проследить, но который наверно происходит, или по-крайней мере похож на ранние истоки сен-симонизма. Не случайно, что герой французской революции, который часто появлялся в его работах — это космополит Анахарсис Клоотс.
