(Александра Семёновна! И вам не стыдно было? Ведь Надежда Владимировна в то время кормила своего малыша, и ей уж никак нельзя было волноваться, а вы... Да что вы, бездетные, за такой странный народ! Обожаете своих вонючих кошечек и собачек, восхищаетесь пёстрыми и глуповатыми попугайчиками и рыбками, а таких же, как вы сами Человеков, не любите и в упор не хотите видеть их проблем и страданий!... Ну погодите ужо!... Скоро в нашей стране к власти придут прямые потомки Русо–ариев, они не постесняются вышвырнуть со всех руководящих кресел бывших комсомольских шестёрок. Наше великое Государство повернётся лицом к Женщине–Матери, а вам, псинам бездетным, придётся ждать выхода на пенсию до 70–75 лет, каждый месяц вдобавок к подоходному налогу, платить ещё и 17–ти процентный налог на бездетность.

...Что, не нравится? Да вас же никто здесь не держит! Бегите на Запад! Там ведь ваши коллеги, американские псаки и европейские пяшки заключают браки уже с мушками–дрозофилами и телеграфными столбами!... Спешите и вы...).

(Всё, что написано выше (в скобках) не имеет никакого отношения к повести «Медальный звон». Мы извиняемся перед читателями за внезапную вспышку русского гнева. Так что вы не волнуйтесь... Мечи мы возьмём в руки немного позже, и рубить будем уж точно не ваши головы).

Дальше учебный год уже спокойнее, безо всяких инцидентов покатился по наезженной многолетним топтанием на месте колее к своему логическому завершению, а вот для десятиклассников ещё и к выпускным государственным экзаменам.

(Кстати уж... Это к предыдущему резкому выступлению автора против своих бездетных соотечественников. Ещё раз извиняемся за свои жестокие и чреватые инвективы... но оставляем их в силе. Что поделаешь, не привыкли мы сеять на головы сограждан промасленные и приятные всем панегирики. А дело объясняется следующим: Сергей Васильевич всю свою жизнь просто обожает женщин беременных, с колясками, с детьми. Он всегда первым бросается им на помощь. Именно им он готов отдать свою последнюю рубаху. Именно он первым по каким–то своим древним инстинктам бросится спасать горящих в огне или тонущих детей. И если он погибнет при этом, не вздумайте жалеть его. Это же Счастье, погибнуть за своё Будущее).

Итак. Приближались Государственные выпускные экзамены. И экзаменационная лихорадка распространялась по городу со скоростью и неумолимостью сибирской язвы. Даже закоренелые троечники бегали на консультации и запоздало листали учебники. А учителей предстоящие испытания просто трясли как в лихорадке. И этому способствовали ещё и особые, чрезвычайные обстоятельства.

Видимо, чрезмерное обилие золотых и серебряных медалистов, не оправдывающих впоследствии возлагаемых на них надежд, возмутило, наконец, педагогические коллективы высших учебных заведений, и Министерству образования пришлось принять соответствующие жёсткие меры. Жёсткость этих мер заключалась в том, что на каждом выпускном экзамене, кроме своих, надёжных и проверенных школьных учителей, в комиссию входило ещё 3–4 человека из Гороно и педагоги–предметники из других, как бы конкурирующих школ. Для многих «стопроцентных кандидатов на медали» и их покровителей это оказалось не только неприятным сюрпризом, но и вышло им впоследствии, как говорится, боком.

(Можно сравнить эту ситуацию с сегодняшней, тоже весьма абсурдной. Вы только представьте, с высокогорного Кавказа целыми толпами валят в Москву «отличники ЕГЭ». Их принимают в «престижные» столичные ВУЗы... И никто не удосуживается задать им 3–4 контрольных вопроса по профилирующим дисциплинам... ведь практически все эти ваши будущие специалисты с высшим образованием не смогут ответить ни на один вопрос. А если этим «отличникам» продиктовать диктант, то вы увидите в каждом слове не менее двух ошибок. Ну, и что вы думаете?... Вам не хочется перевешать всю нашу педагогическую систему, а Министра образования и науки даже и вниз головой?).

Наш многострадальный Серёжка закончил год, как говорится, ни шатко, ни валко. Основными итоговыми оценками за год были четвёрки, красовались две тройки: по английскому языку и литературе, но странно смотрелись для несведущего глаза как бы случайно залетевшие в Серёжкину ведомость пятёрки: по математике, астрономии, истории и географии. Всё это Серёжку вполне устраивало. Обидно было только за четвёрку по физкультуре... Серёжка–то считал себя уже почти профессиональным спортсменом... Да ладно, «отличникам» пятёрки нужны, а ему, Серёжке в принципе было на всё это показное металлопоказательство наплевать. Главное – не сколько медалей на груди, а есть ли в голове хоть одна собственная мысль!

Первым экзаменом был письменный экзамен по литературе, то бишь сочинение.

Серёжа был спокоен как удав, гипнотизирующий кролика!

Было несколько тем на выбор. Серёжа выбрал самую нейтральную, где нужно было не вспоминать, а думать. И эта тема неожиданно не просто увлекла его, а целиком захватила его существо, запылавшее вдруг каким–то утончённым вдохновением. Тем более, что неистовая Александра Семёновна постоянно торчала возле его стола, делая вид, что она прогуливается между рядами с благородной целью контроля. Иногда она останавливалась напротив Серёжкиной парты, ехидно улыбалась и, казалось, говорила своими поблекшими, утомлёнными многолетним педагогическим трудом, глазами: «Ну, что? Допрыгался? Теперь–то я выведу тебя на чистую воду!». Серёжка не отворачивался, а тоже посматривал на Александру Семёновну решительным и вызывающим взглядом (Эх, надо было ещё и пару раз подмигнуть этой пиковой даме из школьной колоды!), на закуску членам комиссии Серёжа привёл ещё несколько цитат из Байрона и Эдгара По... на английском языке! Кушайте на здоровье! Только будьте бдительны и смотрите, чтобы Александра Семёновна от злости не подавилась этими, скорее всего, знакомыми ей отрывками из чужеязычной литературы!

Серёжа сдал своё экзаменационное творение вместе с другими ребятами, не стал присоединяться к гомонящей вокруг аудитории толпе, а сразу пошёл домой, побродить по тайге, отдохнуть и подумать...

А думал он об Ольге Юрьевне. В последнее время с ней происходило что–то явно неладное.

Она почему–то взяла привычку подолгу и печальным взглядом смотреть на Серёжу. Иногда задумывалась так, что отвечала невпопад. Серёжа, возвращаясь из школы, два раза заставал её в слезах, она торопливо вытирала свои слёзы, улыбалась грустно и явно старалась казаться не озабоченной и весёлой. Серёжа, занятый предстоящими экзаменами и другими проблемами личного характера (обычно как раз эти проблемы имеют для каждого человека масштабы вселенского значения). Серёжа задумался: «Не затевает ли она что-нибудь сотворить с собой?». Он даже припрятал подальше свои заветные ножик и удавочку.

И его тревожные ожидания в какой–то мере оправдались. Когда он, после кратковременного отдыха, вернулся в Миасс, на пороге дома его встречала только одна добрая Марфа Сергеевна.

– Здравствуй, здравствуй, Серёженька! А Олечка наша уехала. Приехали на машине её родители и забрали её. Она же в вечернем институте учится. Отец нашёл ей работу поближе к дому. Такие приятные интеллигентные люди! Олечка, конечно, плакала. Вот, она тебе записочку оставила.

В этой, очевидно написанной в чрезвычайной спешке записке было:

«Серёженька!

Моё отношение к тебе никогда не изменится! Сейчас родители делают попытку изменить мою жизнь. Не надо меня разыскивать, я сама тебя найду. До свидания! Твоя Оленька».

Серёжа прочитал это прощальное послание, аккуратно уложил его в карман пиджака и отправился в школу сдавать очередной экзамен.

(Увы! Больше никогда в своей жизни Сергей Васильевич не встретит Ольгу Юрьевну. Даже никогда и ничего о ней не узнает. Вот она была... и вдруг как бы растворилась бесследно в добром уральском воздухе. Вроде и уезжала она в Челябинск, куда вскоре перебрался в студенческое общежитие и Серёжа. Но... Может быть, она вышла за кого–нибудь замуж и переехала в другой город? Ну что же... Счастья тебе, Оленька! Ты не забываешь, как ты Серёжку гардиной по головке погладила? Он всё это помнит. А как это было приятно! Прощай, Оленька!).