Прозаиками стали трудолюбы,
А лодыри в поэты подались.
Много лет спустя уже на работе, смеха ради, ему удавалось исписывать стишками целые тетради даже во время горячих производственных совещаний!).
Через десять дней пришлось–таки нашему нервному герою вернуться за школьную парту. К его немалому удивлению о происшествии с сожжённой тетрадкой никто ему не напоминал, все дружно молчали и делали вид, что ничего не произошло. Наверное, и сама Александра Семёновна почувствовала что–то неладное и, может быть, даже немного усомнилась в своей непререкаемой правоте... А вот подаренная школе щедрым Серёжей купюра во время суматохи бесследно исчезла с учительского стола.
Света Быкова доверительно рассказала Серёжке, что все видели, как вокруг учительского стола крутился «отличник» Вульфик Жириновский, но он поклялся «честным комсомольским», что купюры не брал... и все комсомольцы ему поверили. Вот если бы Серёжа находился в это время в классе, весь бы комсомольский актив, и даже вороватый Вульфик, дружно показали бы пальцами именно на нашего бескорыстного героя.
И как мельничные жернова потекли дальше, переламывая хрупкие детские души, пресловутые «школьные будни».
На второй свой урок астрономии Андрей Иванович пришёл в класс... с шахматной доской. Он сразу обратился к одиноко сидящей за первой партой девочке:
– Ира! Иди, пожалуйста, сядь за парту к Свете Быковой, а ты, Серёжа, садись сюда. Вот так. Это только на время моего урока. Ну что, Серёжа? Расставляй фигуры!
Серёжа выбрал себе чёрные фигуры... С этого дня Андрей Иванович проводил опрос учеников, ставил оценки, очень увлекательно (астрономия же!) рассказывал новый материал и одновременно разыгрывал с Серёжей «очередную партеечку». Много партий с переменным успехом сыграли они за весь учебный год.
Однажды, подзуженная комсомольским активом, Баскова задала Андрею Ивановичу свой, как она, видимо, думала, каверзный вопрос:
– Андрей Иванович! Вы никогда не спрашиваете Серёжу, а постоянно ставите ему в журнал пятёрки. Разве это справедливо?
– Конечно, несправедливо, Наташенька! – охотно и подчёркнуто живо отозвался на вопрос Басковой Андрей Иванович. – Серёжа! Иди к доске! Наташа, задавай ему любые вопросы по пройденному нами материалу!
– Ну... как я... уж лучше вы сами, Андрей Иванович.
И Андрей Иванович начал задавать вопросы по пройденному курсу астрономии. На все четыре вопроса Серёжа отвечал чётко и ясно, с присущим ему в минуты вдохновения блеском. При этом он ещё успевал улыбаться и насмешливо поглядывать на смущённую, растерявшуюся и явно проклинающую в душе своих комсомольских советников, Баскову.
Андрей Иванович ликовал и радовался за своего шахматного соперника.
– Ну что, всем всё ясно? Все довольны? Садись, Наташа! Серёжа! Расставляй фигуры!
Опозоренный комсомольский актив покаянно повесил свои горбатые носяры и лохматые головушки.
Но как-то раз, уже после весенних каникул, Андрей Иванович зашёл в класс без традиционной шахматной доски (Надо заметить, что Андрей Иванович был известным на всю область Педагогом–математиком. Он принимал активное участие во всех популярных тогда математических конкурсах и олимпиадах. Был даже председателем разных там комиссий. Это, видимо, с его дружеской помощью и поддержкой так быстро росло педагогическое мастерство молодого и перспективного педагога Надежды Владимировны. И она, конечно, тоже делилась с ним какой–то информацией).
Серёжа, как и обычно, сидел уже за первой партой, Андрей Иванович подошёл к нему, положил на его парту стопочку аккуратных листков и предложил:
– Серёжа! Попробуй, может быть, что-нибудь и сможешь решить из этих задач.
Серёжа, занимавшийся в это время вечерами интегральным и дифференциальным исчислением, охотно взялся за решение новых, а главное, нешкольных задач.
Через некоторое время, уже ближе к концу урока, Серёжа решил все предложенные ему задачи и стал внимательно слушать захватывающую дух астрономическую лекцию Андрея Ивановича.
Последний глянул, не прерывая своего рассказа, на Серёжу, потом ещё раз, а потом совсем прекратил объяснение нового материала и подошёл к Серёжкиной парте.
– Серёжа, ты почему мои задачки не решаешь?
– Да я уже, Андрей Иванович, всё решил.
– Что?! Да этого просто не может быть! – буквально взревел своим густым басом поражённый Серёжкиными словами Андрей Иванович.
Он лихорадочно схватил листочки с решениями своих конкурсных задач и стал их внимательно изучать. Только минут через десять он смог говорить (Серёжке даже показалось, что у Андрея Ивановича волосы встали дыбом).
Андрей Иванович как-то странно посмотрел на спокойно сидящего за партой и ждущего решения своей участи Серёжку и, нервно теребя листочки, начал буквально орать на него:
– Серёжа! Да знаешь ли ты, кто ты такой?! Эти задачки победитель областной олимпиады решил за четыре часа, а ты... всего за полчаса!... Вот здесь ты применил математические методы, изучаемые только в высшей школе! Вот здесь ты сформировал и доказал оригинальную теорему! Если бы я не увидел всё это собственными глазами, я бы никому и никогда не поверил в это! Да разве твоё место в этом классе!!! – тут просто обезумевший Андрей Иванович начал кричать и на испуганных и молчащих Серёжкниных одноклассников. – Вы–то хоть понимаете, с кем вы сидите в одном классе?! Да ваш Серёжка просто гений математический! Нет, я этого так не оставлю!
(Уже и звонок прозвенел с урока).
Это был смертный приговор всем Серёжкиным врагам, всем этим привилегированным любимчикам женского, по преимуществу, педагогического коллектива.
На следующий день у Серёжи состоялась беседа в директорском кабинете с Иваном Михайловичем, Андреем Ивановичем, завучем Галиной Андреевной и Надеждой Владимировной. Это был мучительный, тягостный для всех разговор.
С одной стороны звучали серьёзные и убедительные аргументы, веские доводы и доказательства: «Ты должен поехать на Всесоюзную
математическую олимпиаду», «Нельзя зарывать такие способности в землю», «Я поговорю с твоим отцом, родители отпустят тебя и в Свердловск, и в Москву», «Ты даже не понимаешь, какие перспективы откроются перед тобой», «Мы все заинтересованы в том, чтобы ты участвовал в конкурсах и олимпиадах», «Честно говоря, за школьной партой тебе давно уже делать нечего», «Учиться ты должен в Москве. Там условия гораздо лучше»... Ну, и всё в подобном роде. С другой, то есть Серёжкиной стороны раздавались какие–то легковесные и малоубедительные отговорки: «Надо помогать родителям по хозяйству», «У нас, кроме меня, огород копать и сено косить некому», «Да я совсем не хочу быть математиком!», «Я хочу поступать на механический факультет в Челябинске. Это закрытый, секретный факультет. Там даже своя Вторая кафедра математики. Старший брат Юра уже учится там на третьем курсе. Он говорит, что там очень интересно», «Как чем я занят? Сейчас я занимаюсь теоритическим обоснованием проекта создания нового вида летательных аппаратов».
После последнего Серёжкиного «скромного» высказывания школьные педагоги посмотрели на него такими глазами, что Серёжа даже забеспокоился: Не сходят ли все они с ума?... Или, может быть, он сам уже давно не «математический гений», а самый обыкновенный претендент на койку в сумасшедшем доме?
Одним словом, все разошлись недовольные друг другом, кто–то даже проклинал в душе «этого упрямого безумца», который возвращался в свой класс и думал: «Ну, что они все ко мне пристают! Только с панталыку сбивают! Я же им не мешаю!».
...Да! Мы же с вами чуть не забыли рассказать о том, как происходило обсуждение (в педагогическом коллективе) «классического» Серёжкиного рассказа. Секретную информацию об этом Серёжа получил прямо из закрытых недр самого педагогического коллектива.
Оказывается, Александра Семёновна решила в очередной раз поразить коллег своей гениальной проницательностью и, прочитав в учительской Серёжино домашнее сочинение, язвительно–насмешливо спросила у других учителей: «Ну что? Разве может такой ученик написать такое сочинение?» ...И к её разочарованию в коллективе нашлись умные и действительно проницательные педагоги, которые решительно сказали: «Да, может!». Это были Галина Андреевна, Андрей Иванович и Надежда Владимировна. Впервые за многие годы в коллективе произошёл «педагогический» раскол. Возникли споры «шум и гам» окололитературный. Больше всех горячилась Надежда Владимировна, которая, в конце концов, так расстроилась, заплакала и ушла из учительской.
