Конечно, наш герой не расценивал школьное время как «бесцельно прожитые годы», однако, иногда он сожалел о том, что не проскочил эту мизерную, пустопорожную школьную программу экстерном, за какие-нибудь пять–шесть лет, а потом университет годика за два–три... и тогда перед ним была бы открыта прямая дорога к усеянному шипами креслу Генерального конструктора (Но жизнь, благодаря неисчерпаемой Мудрости Богов, ни остановить, ни повернуть назад невозможно. И это – Хорошо!).

Александра Семёновна вошла в класс гордой и величественной походкой властительницы дум и чаяний молодого поколения. Даже свою строгую школьную униформу она наконец–то обновила. Увидев невозмутимо сидящего на своей парте рядом со Светой Быковой Серёжку, слегка нахмурилась, но упрямо продолжила свой многолетний путь к вершинам педагогической славы и общенародного признания.

В конце урока Александра Семёновна свалила на головы обленившихся за каникулы учеников домашнее задание: Написать вольное сочинение на тему: «Как я провёл летние каникулы». Когда после урока Александра Семёновна с надменностью владетельной княгини покинула своих подданных, Серёжа подумал примерно следующее: «Нет, надо мне стать более миролюбивым, не портить отношений хотя бы с учителями, не связываться с такими самолюбивыми старухами как Александра Семёновна. Ведь она, в сущности, милая и добрая фея, случайно попавшая из далёкого девятнадцатого века в наш сумбурный и зубодробительный век. О чём я с ней спорю и что ей доказываю? Она же – просто другая. Пусть она обожает Маяковского и Есенина! Мне же никто не запрещает читать Бальмонта и Северянина! А какое у неё образование! Она же может преподавать не только русский язык и литературу, но и частенько подменяет заболевших учителей немецкого и английского языка. Сама она, правда, никогда почему–то не болеет. А может, просто на характере держится? Попробую я подружиться с этой замечательной старушенцией! А для этого надо написать просто блестящее домашнее сочинение. А что? Буду таким писателем, как Пришвин. Я же тоже люблю природу и окружающий нас мир. Зачем лезть в эти неразрешимые «мировые проблемы»? Начну писать о заповедных красотах, и у меня переведутся враги, останутся только друзья и поклонники моего живописного таланта... Всё, сегодня же и начну».

Серёжа сразу сложил свои тетрадки в Светину сумку, поднялся и пошёл к выходу из класса.

Добрая Светочка сразу всполошилась.

–      Серёжа! Ты куда?

–      Извини, Светочка. Срочное дело. Ухожу.

–      А уроки?

–      Обойдутся и без меня.

Серёжа так загорелся своей прекрасной идеей, что почти бегом направился к дому Марфы Сергеевны.

Он торопился к письменному столу. Мысленно он уже глотал сладкий яд литературного безумия. Ну, держитесь, господа бытописатели! Прятайтесь быстрее по переделкинским углам! Сам десятиклассник Серёжа идёт вам на смену!

Как в лихорадочном сне прожил наш «бытописатель» три дня, даже мысленно не отрываясь от своего первого прозаического произведения. Все свои душевные силы он посвятил описанию красот Ильменского заповедника. Он, создавая этот небольшой рассказ, просто безумствовал от какого–то неистового поэтического вдохновения... Потом он его тщательно проверил, внёс поправки, переписал в новую тетрадь и отнёс своё творение в высшую судебно–литературную инстанцию, то есть сдал его вместе с другими сочинениями одноклассников мудрейшей и беспристрастной Александре Семёновне!

(Уважаемые молодые коллеги! На основании своего горьковатого опыта искренне советуем вам: если вы почувствуете в своей душе и пальцах так называемый «писательский зуд», сразу выдирайте из своей груди свою взбалмошную душу и «бросьте её самой голодной собаке», потом отрубите свои тянущиеся к перу пальцы... и вы проживёте долгую, спокойную и счастливую жизнь).

В конце недели Александра Семёновна вошла в класс, глянула искоса на Серёжку и отчего–то ядовито усмехнулась. Потом она взяла из стопки тетрадок самую верхнюю и, улыбаясь загадочно, положила её перед Серёжей на парту. Серёжа тоже улыбнулся, глядя на торжествующее лицо преподавательницы литературы... но к своей тетрадке даже не притронулся. Александра Семёновна разочарованно отошла к своему столу.

Весь урок был посвящён разбору домашних сочинений, то есть восхвалению умственных способностей Фурманов, Жириновских и прочих Басковых. Распинаясь в похвалах своим любимчикам, Александра Семёновна иногда поглядывала подозрительно в сторону Серёжки, но... он по–прежнему не прикасался к своей тетрадке, словно его и не интересовала выставленная ему оценка.

Наконец, в конце урока Александра Семёновна не выдержала и подошла к Серёжкиной парте и спросила его:

–      Серёжа! А ты почему не интересуешься оценкой за свою домашнюю работу?

–      Ах, извините, Александра Семёновна, вы так красноречиво говорили, что я просто позабыл...

Серёжа развернул свою тетрадь и увидел: «4! Серёжа! У кого из классиков списал?».

Если бы перед ним сейчас оказалось огромное стадо быков, он перерезал бы их в мгновение ока! Его, Серёжкино произведение, сравнивают с творениями каких–то говённых «классиков»! всё бушевало в груди юного, оболганного скудоумными невеждами автора!

Серёжа разодрал на части свою тетрадку, скомкал остатки прямо на парте, достал спички (которые он всегда носил с собой на случай встречи с незнакомыми волками) и поджёг своё первое, выстраданное произведение. Весь класс онемел от ужаса. Александра Семёновна отошла торопливо к своему столу. Серёжа подошёл к ней, достал из внутреннего кармана самую крупную из существующих тогда купюр, положил её на учительский стол и выдавил из себя:

–      А это вам, Александра Семёновна, за прекрасное знание русской классики, и на ремонт Светиной парты.

Потом он круто развернулся и пошёл из опостылевшего ему, ставшего вдруг ненавистным класса. Света отчаянно заканчивала борьбу с неожиданным возгоранием, все остальные просто онемели и ослупело смотрели на покидающего класс разбойного удальца. Серёжа ещё и дверью хорошенько хлопнул на прощание (Да, Сергей Васильевич с детства умел «хлопать дверью», и это прекрасное свойство чистейшей человеческой души не покидало его никогда).

Серёжа в отчаянии плюнул на всю свою прошедшую жизнь и отправился домой, в заповедник: пора было картошку копать, грибы–ягоды собирать, сено из тайги вывозить, рыбу ловить, одним словом, залечивать душевные раны (а многие другие обрадовались бы, если бы их сравнили с классиками).

Серёжа шёл к себе домой по таёжной дороге и метал громы и молнии в пустое и равнодушное его бедам пространство. Он не понимал тогда ещё (по причине своего юного возраста), что создавая прекрасное, растёшь сам.

А язвительная и несправедливая оценка Александры Семёновны свидетельствовала только о том, что со временем он мог бы стать прекрасным русским прозаиком, а, может быть, даже и лауреатом всяких там затрапезных премий. Но Серёжа наш был другом самого Гранита и тоже очень любил закусывать удила. Он размашисто и резко двигался мимо лесной бесчувственной глухомани, чертыхался и просто изнемогая от гнева, восставшего на защиту попранного чувства справедливости. Какой огонь бушевал в его истерзанной человеческой ненавистью душе! Он даже совершенно невинную перед ним Родину готов был растереть в порошок.

Мать – Россия, казарма казённая!

Даже думать в ней запрещено!

Благодушествуй, рыло суконное,

И работай в машине звено!

(Серёжа решил тогда навеки расплеваться с прозой и стать Поэтом (Ну, разумеется до тех пор, пока не сядет в кресло Генерального конструктора!).

И с удивлением обнаружил, что в отличие от прозы, где необходимо долго и тщательно корпеть над каждым предложением, стихи рождаются как бы из ничего, словно их кто–то щедрый и бескорыстный сбрасывает с небес в пустые поэтические головы. Ему это очень понравилось и утешило. Впоследствии он даже написал о поэтическом творчестве одно стихотворение, которое мы за давностью лет почти всё забыли, кроме двух последних строк: