Но это же были не интернатские, а домашние подростки. Они ещё полаяли немного и заткнулись. Напрасно Серёжа ждал нападения. Оно не состоялось, но отношения с учительницей литературы он, по своей неопытности и горячности, испортил навсегда.

А стойкая Александра Семёновна по–прежнему осталась преданной почитательницей Маяковского, и всегда ставила именно его в пример другим советским поэтам. А Серёжа думал при этом: «Ну и везёт же этим Владимирам Владимировичам: какую только ахинею они не несут, а их всё равно уважают и почитают восторженные поклонники!.. И всё равно Лермонтов выше Маяковского на две гималайских горы!».

Когда прозвенел звонок к уроку Истории, в класс вошёл мужчина средних лет в защитного цвета одежде, френче военного образца, стройный и подтянутый, явно с военной выправкой. Один рукав у него был заправлен в карман френча. Это был директор школы Иван Михайлович. Участник Великой Отечественной войны. Руку ему оторвало на фронте. Указку, классный журнал и карту ему приходилось держать одной рукой.

Сразу стало понятно, почему все так уважали и любили его.

Иван Михайлович провёл перекличку. Серёжкину фамилию он повторил почему–то дважды и даже почесал свой нахмурившийся лоб, но потом продолжил перекличку. Он спросил двух «старых» учеников, а затем неожиданно вызвал к доске и Серёжу. Тема была для нашего «новичка» знакома: он только что прочёл по ней в одной из подаренных Семёном Семёнычем книг.

Никогда ещё Серёжа не говорил так и не пылал таким вдохновением! Иногда он видел перед собой изумлённые лица и открытые глаза и рты своих одноклассников, иногда смотрел в заинтересованное лицо Ивана Михайловича... Его никто так и не прервал до звонка об окончании урока. Серёжа сразу прекратил своё «выступление» и обратился к Ивану Михайловичу:

– Вот и всё! Можно садиться?

Серёжа прошёл и уселся за свою парту.

–      Серёжа! Это ты из какой книги рассказывал? – спросил его директор.

Серёжа назвал автора пересказанной им книги.

–      Так. Молодец. – И вот тут Иван Михайлович обратился ко всему классу:

–      Ребята! Теперь, если мне куда–нибудь придётся отлучиться по директорским и хозяйственным делам, уроки истории не будут больше заменяться другими предметами и отменяться. Я назначаю своим заместителем Серёжу (и по фамилии). Он будет вам рассказывать о прочитанных им исторических книгах. Но спрашивать и ставить оценки по истории буду вам по–прежнему только я. Теперь я буду спокойно уходить в Гороно и другие организации. Серёжа так интересно рассказывает, что я думаю: вы не будете мешать ему проводить уроки. Всё. Урок окончен.

(Вот так, оказывается, можно быстро из ученика превратиться в «преподавателя». А вы, читатели, почему–то называете те времена «застойными». Не знаем, какие там были времена, но люди, особенно участники войны, явно были лучше нас!).

И как раз на следующий день после такого триумфа опять приключился с нашим героем очередной казус.

Серёжа иногда пропускал занятия в школе, частенько опаздывал. Вот и на этот раз, автобус несколько раз «садился в грязь». Все выходили выталкивать его из очередной ямы, потом опять залезали в автобус потом... одним словом, Серёжа добрался до школы усталым, измождённым и злым как заёрзанный бессмысленной суетой чёрт. А в коридоре как раз была линейка. Хорошо, что хоть Серёжа успел сапоги вымыть в соседней луже. Он сразу отправился в свой класс. А там стояли на «линейке» дисциплинированные десятиклассники. Один верзила, видимо местный коновод, преградил ему дорогу и властно пригрозил:

–      Эй, ты! Тебя что, линейка не касается? Иди в строй!

–      Я устал. Отойди в сторону. – спокойно попросил Серёжа.

Но, видимо привыкший властвовать в этом коридоре верзила воскликнул: «Что?» и замахнулся на Серёжу. Дальше заработали уже интернатские, а может быть древние инстинкты далёких предков: Серёжа пригнулся от предполагаемого удара и изо всей силы долбанул правой в область печени, верзила стал медленно оседать на пол, а Серёжа не сдержался и саданул его вдогонку ребром левой ладони по затылку. Миролюбивые десятиклассники сразу расступились. Серёжа прошёл в класс, сел за свою парту и обречённо подумал: «Ну, всё. Сейчас начнётся!». И действительно, началось.

Сначала в класс вбежала растроенная Света и, умоляюще посмотрев на интернатского бойца, только и промолвила:

–      Серёжа! Ну, разве так можно!

–      А–а! – махнул рукой Серёжа. Он уже запоздало раскаивался в содеянном.

...Наверное, вся школа сбежалась поглазеть на то, как вели по коридору «интернатского хулигана» Серёжу под строгим учительским конвоем на суд в кабинет директора. Этот эпизод замечательно описан одним малоизвестным поэтом:

«За руки белые меня

берут, как хулигана.

Две гимнастёрки, два ремня,

два вежливых нагана.

На все четыре сапога

подкована свобода.

Я сразу вырос во врага

перед лицом народа.

Меня сгибают пополам,

пихают в чёрный «ворон».

А вся Россия по углам

за нищим разговором.

Толкует про житьё–бытьё,

пьёт горькую со скуки,

пока мне именем её

выламывают руки».

В скромном кабинете Ивана Михайловича собрался весь педагогический коллектив, тут же была и завуч Галина Андреевна. Были и совершенно незнакомые Серёже учителя. Всем было интересно посмотреть на «таёжного разбойника». Здесь же, в углу стоял и «пострадавший» верзила, обиженно вытирая сопли своим увесистым кулачищем.

–      Серёжа! – начал следствие по делу об избиении верзилы– десятиклассника бывший фронтовик Иван Михайлович. – Толик нам уже всё рассказал. А как ты можешь объяснить свой хулиганский поступок нам, твоим педагогам?

Поскольку никто не захотел быть Серёжкиным адвокатом, ему самому пришлось выступить с речью в свою защиту.

–      Иван Михайлович! У нас в заповеднике очень плохие дороги. Выезжать в город приходится очень рано. Сегодня автобус шесть раз застревал в непролазной грязи. Нам приходилось вылезать и толкать его из этой липкой и вонючей болотной жижи.

–      Серёжа! – прервала его выступление Галина Андреевна, – ты говори по существу и ближе к делу!

–      Говорю по существу. Я очень устал и хотел пройти в свой класс, а Толик не пускал меня и замахнулся!...

–      Я только хотел попугать его. – слезливо, явно давя на жалость и сочувствие, пробурчал «пострадавший».

–      Серёжа! А почему ты его ударил? – Ивану Михайловичу заметно не доставляло удовольствия это «расследование», и он просто хотел отдохнуть от назойливого возмущения своих подчинённых.

–      Иван Михайлович! – решительно пошёл в контратаку «обвиняемый». – Я думал, что он меня ударит. Вон, посмотрите, у него каждый кулак – по пуду, а у нас, в интернате, если замахиваются, то обязательно бьют. Вот я и увернулся, чтобы нанести ответный удар. Извини меня, Толик, что я так среагировал. В следующий раз я лучше подставлю свою голову под твой пудовый кулачище...

В чопорной учительской толпе раздались весёлые смешки. Иван Михайлович сразу постановил прекратить этот любительский спектакль.

–      Ты, Толик, больше не размахивай своими кулаками, а ты, Серёжа, забудь своё интернатское прошлое и больше ни с кем не дерись. У нас самые боевые ребята доучиваются в детской колонии. А там жизнь не сахар. Всё. Чтобы таких историй у нас в школе больше не было. Оба свободны. Щите.

«Истец» и «обвиняемый» вышли в коридор, переглянулись и разошлись по своим классам. Оба остались довольны решением высокого суда (будьте осторожны, ребята, Атлян–то рядом и с нетерпением ждёт своих пустоголовых клиентов!).

–      Ну? – сразу спросила, очевидно, сопереживающая Серёжке соседка по парте.

–      Не выгнали, – лаконично ответил Серёжа. Света облегчённо вздохнула: «Этот Толик тоже гусь хороший. Всё время норовит кого–нибудь исподтишка ткнуть своим кулаком, а тут представился обиженным»...