Ну для чего человек приходит на эту землю? Арбалету казалось порой, что душа его попала в Ад на переделку, а суетящиеся вокруг него люди – это просто так, мелкие истопники, сами не понимающие смысл и цель своей бесполезной деятельности. А где же правда и справедливость? Есть ли они хоть где-нибудь на этом свете? Или прав предок когда-то, видимо, в крайнем отчаянии, написавший пессимистическое четверостишие:

Пришла пора умирать – подыхай!

Цепляться за жизнь не надо.

А впрочем, и жизнь наша – это не рай,

А слепок смердящего ада.

Нет, надо жить, страдать, идти дальше, чтобы хоть в самом конце разобраться и понять, где истина… или хотя бы где собака зарыта.

Увы, философскими измышлениями было совершенно невозможно согреться в этом собачьем морозильнике. Арбалет встал и принялся ходить туда-сюда по крошечной камере, периодически то приседая, то отжимаясь для кратковременного сугрева. Так, борясь с уральским морозцем, метался он в своей камере до утра. В 12 часов будут «крестины», сколько суток отвалят ему за скандал на этапе? Приходится страдать за своё же сало.

Утром пришла другая смена. Открыв и осмотрев камеру, новый ДПНК с ходу ляпнул:

– Ну шо, блатуем, гражданин? Мы тебя отучим.

На эту многообещающую эскападу должностного лица Арбалет ответил презрительным молчанием. Единственное, о чём он мечтал, это быстрее сходить на «крестины», где начальник колонии раздавал нарушителям режима содержания сутки. Ему просто хотелось лечь и отдохнуть хоть немного: всё тело ныло от усталости ещё со вчерашнего дня (Этапы вообще всегда сильно изнуряют человека и физически и эмоционально). Но когда подошло время идти за «сутками», Арбалета не вывели из камеры. Выждав некоторое время, он постучал в броню (дверь):

– Командир, в чём дело?

Глазок с другой стороны зашевелился.

– Чё хотел?

– Я здесь уже почти сутки. Веди в камеру или выпускай.

– Ага, сейчас. Жди. Придёт ДПНК, ему и задашь вопрос.

Когда Арбалет под конвоем добряка Рифа маршировал в ШИЗО, тот успел сообщить доверительно, что у них в зоне есть одна «отмороженная» смена, в которой собрались одни хохлы, приехавшие на Урал с Западной Украины, видимо, из-за безработицы в тех местах. Сами себя они в шутку называли «бандеровцами». Они отличались от других смен какой-то небывалой жестокостью по отношению к зекам, не гнушались ничем, били и издевались над заключёнными в ШИЗО и на вахте. Творили, что хотели, явно беспредельничали. Сколько на них не писали жалоб зеки и родственники в разные инстанции, мер не принималось никаких. Поговаривали, что у них имелась широкая крыша в Управе. Может быть, и Начальник не связывался с ними из-за этого (Арбалет давно заметил, что в каждой колонии обязательно была своя беспредельная смена, видимо для того, чтобы постоянно держать в страхе своенравных зеков). Даже осмотрительный и осторожный Риф назвал своего коллегу ДПНК Фрола «конченой» мразью.

Когда смена Фрола совершала обход камер штрафного изолятора, Арбалет, сидевший в самом конце коридора, слышал издалека приглушённые удары, крики, невнятные, видимо сдерживаемые, стоны. Наконец, дошла очередь до нашего истомившегося от неизвестности героя.

Фрол оказался крепким рыжим мужиком с кривым носом хищной птицы, крепко сжатыми губами и ненавидящим взглядом светло-серых пустых глаз.

– Вопросы, жалобы.

– Гражданин начальник, я нахожусь здесь уже сутки, а это незаконно.

– А-а-а, ты у нас умный приехал?

– При чём здесь «умный»? Это предварительная камера. Здесь просто невозможно находиться. Здесь ничего нет.

– А мы здесь вас, блатных, перевоспитываем.

– Какие блатные? – возмутился Арбалет. – Я просто забрал свой костюм.

– Нет, врёшь, осужденный, – процедил сквозь зубы уже с угрозой Фрол. – В рапорте написано, как ты матом всех облаживал, кидался на Актив, мешал законному досмотру.

Арбалет понял, что доказывать что-то бесполезно. Пока они с Фролом разговаривали, камера постепенно наполнялась сотрудниками. Но Арбалет ещё надеялся быть услышанным и продолжал доказывать свою правоту.

– Это – беспредел, и ты, начальник, знаешь…

Первый, сокрушительный удар дубинкой по голове он получил сзади, потерял ориентировку и не смог оказать никакого сопротивления. Его просто зажали всей сменой в углу и забили дубинками (Позже в служебном рапорте было написано, что он кинулся с кулаками на ДПНК, поэтому были применены спец.средства).

Досталось Арбалету крепко. Хорошо ещё, что он сумел вовремя сгруппироваться. Когда всё закончилось, и броня за истязателями захлопнулась, он полежал в углу и отчётливо слышал, как весело гоготали, уходя по продолу, исполнившие свой «служебный долг» надзиратели.

«Ну и суки, фроловские мрази!» Обидно было до слёз. Били-то его с каким-то садистским остервенением, как врага народа. Неужели он и вправду попал в плен к бандеровцам? – Уж лучше бы сразу в гестапо. Вспомнил Арбалет, как его бабушка, как-то, рассказывая о войне, с горечью промолвила: «А нашего Колю убили не немцы, а бандеровцы». Постепенно приходя в себя, избитый Арбалет, со сладкой горечью во рту, думал: «Дурдом какой-то. Вроде все русские, одной крови. А тут братья заколотили своего же брата и ушли, самодовольно посмеиваясь. Ладно, чёрт с ними. Надо приходить в себя».

Арбалет почувствовал, как у него ныло от побоев всё тело, при первой же попытке пошевелиться он понял, что у него сломано, по крайней мере, одно ребро. От пронизывающей боли ему стало всё безразлично, и он бессильно лёг на грязный и холодный бетонный пол. В воспалённую, гудящую голову лезла всякая ерунда, вплоть до мыслей о самоубийстве. Да, ему действительно в этот момент хотелось умереть. На матрасе, наверное, умирать легче, чем на холодном бетонном полу… И тут он вспомнил персидское четверостишие, которому научил его когда-то отец, и которое он всегда вспоминал вот в такие, трагические мгновения своей нелёгкой жизни.

«Сумей мечту свою согреть,

Сразись с судьбой!

Сумей себя преодолеть,

Чтоб стать самим собой».

«Да, надо вставать. Держись». – твердил Арбалету внутренний голос. – «Главное – не падать духом». Всю жизнь выручало Арбалета его спортивное детство. Вот и сейчас он начал потихоньку массировать болезненные места, приводить разными лёгкими упражнениями своё измудоханное тело в надлежащий, соответствующий обстановке, порядок… Ближе к отбою он уже снова ходил по камере, спасаясь от родного уральского холода…

Поздно ночью с угрожающим скрипом отворилась дверь камеры и два надзирателя затащили положенные на ночь матрас и одеяло. Бросив «постельные принадлежности» в ближний угол, надзиратели-гопники стали рядом и молча упёрлись бычьими взглядами на стоящего у противоположной стены Арбалета.

Это были надзиратели Тлущ и Деменчук, которые, по словам Рифа, отличались особо изуверской жестокостью. Кстати, именно эта дружная парочка стояла сзади Арбалета во время его «беседы» с ДПНК Фролом, и кто-то из них первым ударил Арбалета дубинкой по голове. Опытный боец Арбалет сразу понял: сейчас начнётся второй раунд и внимательно осмотрел своих будущих соперников.

Перед ним красовалась довольно живописная пара.

Тлущ – приземистый, дебёлый, с раскоряченными ногами, рыжеволосый пухломордый мужик лет тридцати производил, на первый взгляд, впечатление довольно миролюбивого человека.

Деменчук, напротив, был высоким, жилистым, с длинными обезьяньими руками, напоминавшими две кувалды, подвешенных на его могучих плечах. Под хищными блестящими глазами висел столь же хищный горбатый нос. Губы были плотно сжаты и кривились в насмешливой, плотоядной ухмылке.

Слегка пошатываясь, надзирательская пара продолжала молча стоять, как-то недоумённо уставившись на стоящего перед ними Арбалета (возможно, они ожидали увидеть своего поверженного врага по-прежнему лежащим на грязном камерном полу, но тот, к их немалому удивлению, стоял на своих ногах и спокойно смотрел на своих ночных гостей).