Это правда очень походило на любовь и счастье. Правда было очень уютно и тепло, правда дух захватывало, когда Алекс улыбался ему счастливо и доверчиво.

Мэтт даже не ожидал, что всё произойдёт так быстро. Он думал, что они будут ссориться и притираться друг к другу постепенно, что наступит отчуждение, но всё было так гладко и складно, что даже не верилось. Мэтт и понятия не имел, сколько Алекс уже выстрадал и стерпел. Теперь он, пожалуй, наконец-то заслуживал счастья, и Мэтт (сам не зная, почему) готов был в лепёшку разбиться, но подарить ему это счастье.

Отторжения не было и у него самого. И ненависти не было — вот уж точно. Ему казалось, что это будет что-то вроде монашеского обета, что-то жертвенное и тяжёлое, но ему было так легко и спокойно, что он сам диву давался.

Ему долго не хватало духу признаться самому себе в том, что с ним. Он не воспринимал то трижды сказанное «я тебя люблю» всерьёз — первый раз это было ложью, второй раз несдержанностью, в третий — робким предположением.

Но сейчас, держа Алекса в руках, ощущая его доверие и тепло, Мэтт улыбнулся искренне и так светло, как, пожалуй, давно не улыбался.

— Я так счастлив с тобой, — Алекс не ответил, только обнял его крепче и весь как-то сжался, будто пытаясь слиться с ним в одно целое. — Я люблю тебя.

На этот раз Алекс отреагировал: поднял к нему счастливое веснушчатое лицо, и Мэтт, судорожно выдохнув от того, сколько эмоций отразилось во влажных от слёз карих глазах, склонился и поцеловал улыбающиеся губы.

— Чёрт возьми, как можно быть таким слепым? — перемежая слова лёгкими короткими поцелуями, Мэтт будто исповедовался. — Кто знал, что счастье так близко? Достаточно было руку протянуть и взять, а я… Я столько дров наломал… я столько обижал тебя. Ты простишь меня?

— Я и не сержусь, — странно дрожащим голосом ответил Алекс.

— Я был таким идиотом, и я так перед тобой виноват…

Мэтт поцеловал его снова, на этот раз глубоко и жадно, удерживая ладонями лицо, покусывая губы почти до боли.

А дальше забытые тосты стыли в тарелках — к ним даже не притронулись. Макс только удивлённо косился на действо, произошедшее почему-то прямо на полу, и Алексу было удивительно неловко под умным взглядом карих глаз. Ему казалось, что пёс прекрасно понимает, что происходит, и поэтому он старался не смотреть в его сторону и даже не думать о нём. Заметив это, Мэтт, ставший удивительно чутким, прикрикнул на Макса в горячечном бреду, и тот послушно ушёл из кухни.

Через полтора часа они всё-таки вернулись к завтраку, который уже остыл и был совсем не так вкусен. Ели в гостиной: развалились в обнимку на диване — без фильма, вообще без всего — и Алекс послушно как щенок слизывал приторный джем с мэттовых пальцев, причмокивая и стараясь не смотреть в зелёные глаза, обычно насмешливые, а теперь застланные похотью.

Расправившись с тостами, они затихли примерно на полчаса, окунувшись в какое-то блаженное отупение. Мэтт затащил Алекса к себе на колени, закутал в плед, и Алекс пригрелся и клевал носом, а Мэтт иногда лениво и медленно целовал тёмные синяки на его шее.

— Придётся тебе, детка, завтра идти в школу бадлоне, — задумчиво сказал он, осматривая следы собственной несдержанности.

Алекс покраснел и опустил взгляд, вспоминая то, что произошло на кухне меньше часа назад.

— Нет, серьёзно, у меня отберут опеку. Подумают, что я тебя бью.

За шуткой Мэтта крылось нечто куда более глубокое и болезненное, и Алекс это заметил. Он не мог не заметить: его самого волновало то же самое. Если кто-нибудь — хоть одна единая душа — узнает, их разлучат. Потому что суду наплевать, любовь это или насилие, взаимное чувство или совращение малолетних. Суду также будет наплевать на то, что инициатором отношений был именно Алекс.

Поэтому никто, никто не должен был знать о том, что происходит. Ни соседи, ни друзья, ни — тем более! — учителя в школе.

Алекс вообще-то не очень разбирался в законах, но был твёрдо уверен, что такого им не простят. Мэтт смотрел на это со знанием дела и прекрасно понимал, что все препятствия можно обойти при наличии денег, но всё равно судя по тону, с которым была произнесена шутка, много и часто об этом думал.

Тишина, давно витавшая между ними чем-то тёплым и приятным, стала звенящей и тяжёлой. Алекс поёжился как от холода, хоть и был завёрнут в плед, а потом распрямился, будто кувшин проглотил.

— Не переживай, всё будет в порядке. Даже не задумывайся об этом. Тебе шестнадцать, и возраста согласия ты уже достиг. То, что я твой опекун, конечно, хреново, но пока с этим ничего поделать нельзя. Наша с тобой задача — поменьше болтать, понятно?

— Конечно, — Алекс заметно расслабился и обмяк, снова немыслимо скрючиваясь и кладя голову Мэтту на плечо. — Я никому не скажу. — А потом задал животрепещущий вопрос: — А бабушке?

Мэтт поморщился, прежде чем ответить.

— Наверное, не получится что-то скрывать. Лично меня она насквозь видит, и врать ей бесполезно.

— Да, я знаю, — Алекс хихикнул.

Мэтт приподнял брови, и Алекс понял, что так и не рассказал ему, что уже наболтал Маргарет много лишнего. Взгляд Мэтта стал по-старому цепким и неприятным, совсем таким, как в их первую встречу.

— А ну-ка поподробнее, что это ты там знаешь?

Алекс поёжился. На минуту Мэтт стал таким же чужим, холодным, как раньше, когда между ними одна за другой вставали стены отчуждения и неприязни. Рассказывать не хотелось, но выходило, что от этого никуда не деться.

— Помнишь, ты как-то забирал меня от неё?

— И ты всё ей выложил, да? — в голосе Мэтта смешались укор и насмешка. Алекс вспыхнул от обиды и негодования. Не хотелось ругаться после такого охуительного секса, после таких сладких объятий, но Алекс в самом деле был уязвлён в больное место.

— А что мне было делать? — спросил он надсаженным голосом, таким звонким, какой бывает только у взбешённых мальчишек. — Я уехал к ней, чтобы тебя не видеть, понятно? Я не хотел ей ничего говорить, она сама всё поняла! Я пытался ей наврать, что в девчонку влюбился, она мне даже не поверила! И мне же… с кем мне было поделиться? У меня же кроме тебя и её нет никого! Как мне было всё держать в себе?

Мэтт, во-первых, не ожидал такого напора, а во-вторых, почему-то очень проникся словами Алекса. Он ведь однажды представил себе, каково ему было, представил и ужаснулся. И теперь Алекс в своей доверчивости выкладывал ему всё как на духу, выворачивал душу. Мэтту он больше не был безразличен, и уж тем более его чувства, его страдания, всё то, что он пережил. Поэтому он глянул на мальчика серьёзно, без тени насмешки, стараясь одним только взглядом донести до него всю глубину и силу своих чувств, успокоить и утешить.

— Я же не виню тебя, детка, ладно… Я правда с трудом могу представить себе всё, что ты пережил, но даже то, что представляю, убеждает меня в том, какое я говно. Я не виню тебя. И я знаю, что она была единственным, с кем ты мог поделиться. Не злись.

Алекс выдохнул и безвольно обмяк, снова приваливаясь к Мэтту и устало закрывая глаза.

— Извини, я не хотел орать и портить нам выходной.

— Пока ещё ничего не испорчено, главное, перестань без конца волноваться. Значит, маме всё скажем. Экси — не знаю, может, и не стоит. Хотя блин, всё равно ведь она узнает рано или поздно, да?

— Наверное.

— Вот и не переживай, детка. Никто другой ничего не узнает, и нам с тобой ничто не грозит. Теперь у нас с тобой всё будет хорошо.

***

Маргарет и правда пришлось рассказать, да и едва ли можно было полагать, что она не догадается обо всём сама.

Когда она видела их последний раз вдвоём, они держались друг от друга на расстоянии двух вытянутых рук, и эта пустота звенела между ними как натянутая тетива. Они даже не хотели смотреть друг на друга, оба всклокоченные и нервные. Она сразу поняла, что Алекс сдуру рассказал Мэтту о своих чувствах, а Мэтт отреагировал именно так, как она и говорила.

Даже когда Мэтт заезжал к ней один он выглядел слишком нервным и неспокойным, бесился из-за любой мелочи и даже немного осунулся на её строгий материнский взгляд.