***
Мэтт натянул его ещё пару раз, меняя позы, которые не требовали бы от Алекса много усилий. Сначала он стащил его на пол и поставил на колени, заставляя торсом лечь на постель, а потом перенёс обратно, уложил на бок и любил долго, медленно и нежно, придерживая его ножку на весу и сладко целуя шею и место за ухом.
Алекс, к его чести, не отрубился. Он, конечно, находился в состоянии, граничащем с беспамятством, но всё время тихонько стонал, цеплялся за руку Мэтта, ласково придерживающую его то за живот, то под коленкой, и даже один раз кончил, крупно содрогаясь, рыдающе вскрикивая и в самом деле заливаясь слезами.
Его хватило даже на долгие пять минут тисканья и слюнявых поцелуев напоследок, а уж потом он заснул, вытянувшись во весь рост и прижавшись лицом к мэттову плечу. Когда они только заснули, было слишком жарко, чтобы обниматься, и они просто устроились рядом, но потом Алекс замёрз — он спал безо всякого одеяла — и Мэтт проснулся, накрыл их обоих, уложил спящего мальчика прямо на себя и крепко обнял, поглаживая по спутавшимся волосам.
— Может, я тебя и правда люблю? — спросил он одними губами, чтобы Алекс не услышал этого даже сквозь сон.
Вообще, да, это было похоже на любовь. Бог с ней, с похотью, Алекс же был такой красивый, не захотеть его было сложно. Но произошедшее этой ночью явно не укладывалось в понятия Мэтта о сексе. То есть, собственно, это и не был секс, а явно что-то куда более глубокое, явно более эмоциональное и связанное не только с инстинктами и физическими потребностями, но и с чувствами.
Мэтт пораскинул мозгами и решил, что это, наверное, влюблённость. Совокупность физических желаний с симпатией и привязанностью.
Где уж ему было понимать, насколько сильными на самом деле были его чувства. Он ведь совершенно серьёзно собирался быть с Алексом. Создать для него иллюзию любви и счастливых отношений, жертвуя собственными интересами и желаниями. Он сам говорил себе в мыслях, что это его жертва, добровольная и бескорыстная, но не понимал причин, по которым готов на неё.
Он просто никогда не задумывался о том, что такое, собственно, любовь. То есть, в юности задумывался, конечно, но потом обжёгся и убедил себя, что любви вовсе и нет, а значит и искать её определений не надо.
Но если бы он подумал хорошенько, как отличить любовь от страсти, влюблённости и простой привязанности, он бы ответил: любовь способна на жертву. Любовь не знает эгоизма, «долготерпит и милосердствует»*, забывает о себе.
Его собственный поступок, его готовность сделать себя несчастным ради Алекса как раз очень вязались с таким определением любви.
Только Мэтт не верил в любовь и не знал, в чём она проявляется. А ещё он не знал, что его жертва не сделает его несчастным.
Он уже любил, только боялся признаться в этом самому себе. Но кое в чём признаться сил всё же хватило: ненависти больше не было.
_______________________________________________________________________
*Цитата из послания Апостола Павла к Коринфянам
========== Глава 9 ==========
Когда Мэтт вернулся с прогулки, Алекс ещё спал. Было раннее утро выходного дня, и торопиться было некуда.
Мэтт поднялся, чтобы вывести Макса. После он собирался поспать ещё пару часов, но, увы, сон как ветром сдуло. В комнате было достаточно светло, но всё равно пришлось включить ночник, чтобы почитать. Мэтт щёлкнул выключателем, опасливо покосившись на Алекса, но тот не проснулся, только чуть нахмурился. Он всегда спал очень крепко.
Сняв брюки и свитер, Мэтт взял книгу и улёгся поперёк кровати, свесив одну ногу, а голову устроил у Алекса на животе — его и это не разбудило. Живот был мягкий и тёплый, и лежать на нём было уютно.
На несколько минут наступила сонная тишина, а потом Алекс заворочался, его тёплая ладонь скользнула по мэттовой щеке к подбородку и остановилась на шее. Мэтт улыбнулся и, не отрывая взгляда от страницы книги, чуть повернул голову и поцеловал руку, потёрся носом о нежную кожу. Сверху, оттуда, где была голова Алекса, донеслось довольное сопение; рука больше не двигалась, и Мэтт понял, что Алекс всё ещё спит. Будить его в законный выходной совершенно не хотелось, и он просто прижался щекой к предплечью и продолжил читать.
Алекс спал очень долго, ещё несколько часов. Солнце за это время успело подняться высоко, и теперь светило прямо в окно — ночник больше не был нужен, и Мэтт приподнялся, чтобы выключить его. Это, выходит, Алекса и разбудило: ставшая за несколько часов привычной тяжесть исчезла с живота, да и рука упала на постель, потеряв опору. Когда Мэтт оглянулся, выключив ночник, Алекс уже сонно смотрел на него и улыбался.
Сложно было не улыбнуться ему в ответ: он был весь растрёпанный, отросшие волосы просвечивали на солнце, странным нимбом сияя вокруг головы. Розовые пухлые губы слабо улыбались, на правой щеке осталась вмятинка от подушки.
— Доброе утро, — Мэтт вытянулся рядом с Алексом и подгрёб его к себе, сразу утыкаясь носом в щёку. — Ты выспался?
Алекс кивнул и повернул голову, губами натыкаясь на губы, хихикнул, уколовшись утренней щетиной.
— Доброе утро. Ты проснулся давно?
— Да уж пораньше тебя, — насмешливо ответил Мэтт, запутываясь пальцами в волосах. — Уже полдень, а ты только глаза продрал.
— Ничего не знаю! — Алекс выбрался из крепких объятий и встал с постели, одёргивая мэттову футболку, в которой спал. — В воскресенье имею право спать, сколько влезет! А завтра мне в шесть утра вставать!
— Ишь ты, ишь ты, какой строгий, — Мэтт устроился на спине, заложив руки за голову и наблюдая, как Алекс роется в шкафу. — Мой маленький боевой хомячок. Завтракать будем?
— Нет, не будем, — ядовито ответил Алекс, бросая искоса хитрый взгляд.
— Ну, значит, на тебя не готовлю.
Мэтт тоже встал, натянул домашние джинсы и вышел из спальни, ухмыляясь одним уголком губ. Конечно, он приготовит и на Алекса. Конечно, Алекс это знает. И сам он знал, что Алекс знает, но без шутливой перебранки с утра обходилось редко. То ли это было признаком хорошего настроения, то ли просто попыткой скрыть неловкость. Оба они не знали этого, да и не задумывались.
Пока Мэтт хозяйничал на кухне, Алекс успел одеться, умыться и расчесаться и явился к завтраку как раз тогда, когда тарелки и стаканы уже стояли на барной стойке. В приюте Алекс привык завтракать кашей и стаканом молока, но теперь его рацион изменился так же резко, как и вообще вся жизнь. К этому было легко привыкнуть — как и вообще ко всему хорошему.
Мэтт любил вкусно поесть и не ленился уделять время готовке. Да и Алекс постепенно учился. Первое время с непривычки он скорее переводил продукты, чем делал что-то действительно стоящее. Но постепенно опыт начал накапливаться, и теперь Алекс мог не только сварить картошку, но и спечь что-то, поджарить, да ещё и оформить красиво.
Мэтт до сих пор не мог забыть, как Алекс в первый раз решил испечь блины. В муке было всё: плита, духовка, гора посуды, сам Алекс, Макс, вертевшийся у него под ногами, фартук, джинсы, барная стойка. Всё, до чего дотянулись испачканные руки. Отмывали кухню они уже вместе, причём долго, и Мэтт, хоть и не подтрунивал вслух, всё время помнил и украдкой посмеивался. Всё-таки Алекс иногда бывал очень нелепым и смешным.
Теперь-то уж он наловчился. Ну, по крайней мере, готовить. Гора посуды никуда не делась — Алекс обладал патологической склонностью устраивать бардак везде, где проходил хотя бы мельком.
Завтраки, как повелось, остались за Мэттом. По утрам Алекс и просыпался позднее, и чувствовал себя хуже. Поэтому теперь он сидел за стойкой перед готовеньким завтраком — тостами с джемом, соком и салатом — и зевал совсем как маленький.
Мэтт, накрыв на стол, не удержался и подошёл к Алексу, прежде чем сесть. Теперь, когда между ними было какое-то подобие отношений, пройти мимо него и не потискать казалось сложным, да и отказывать себе было совершенно не нужно. Он сидел на высоком стуле, нахохлившийся, сонный, встрёпанный, совершенно очаровательный. Мэтт повернул его к себе лицом и, погладив по щекам большими пальцами, поцеловал. Алекс послушно обнял его за талию, прижался и запрокинул голову, от удовольствия даже прикрывая глаза, а потом склонил голову и уютно устроился щекой на тёплой груди, оказавшись в кольце рук, как «в домике». Мэтт уткнулся подбородком в его макушку и улыбнулся.
