— Там плохо, — прочавкал он. — Кормят дерьмово, не любят, а меня ещё и ребята били.

— За что? — ужаснулась Маргарет. Она знала, что дети бывают жестокими, но никогда не могла представить себе этого наяву.

— Да ты посмотри на него, — вставил Мэтт, смеривая мальчика насмешливым, но вместе с тем одобрительным взглядом. — Сразу понятно, за что.

Алекс вскинулся и посмотрел на него затравленно, злобно, хмурясь и раздувая ноздри.

— Мэтт, — Маргарет ласково погладила сына по руке. — Ну хватит тебе. Алекс ни в чём не виноват.

— Это точно. Ладно, я пойду, пожалуй. Надо сегодня выспаться. Макс, идём.

Когда мужчина ушёл, Маргарет подошла к Алексу и накрыла его ладонь своей — тёплой и ласковой.

— Детка, расскажи мне — как ты попал в приют? И могу ли я чем-то тебе помочь? Ты ведь не просто так убежал…

— Не просто. Я же сказал — били. Пока был маленький, не трогали, а теперь…

— А ты в приюте с детства? — Маргарет смотрела на него с состраданием и заботой, и на это невозможно было не поддаться.

— С трёх лет, — голос его дрогнул, но не сорвался. — Мама с папой погибли, когда мне было три. Родственников в Америке нет, а с теми, что остались в Европе, наверное, родители не общались. По крайней мере, когда я остался один, никто не объявился и не забрал меня к себе — это всё, что я помню.

— Сначала всё было не так плохо, да?

— Да. Малышей любят, о них заботятся, да и между собой никаких серьёзных ссор. И когда ты малыш, есть надежда, что однажды появится кто-то, кто тебя заберёт к себе домой и будет любить, станет твоей семьёй. А когда тебе шестнадцать и до выпуска два года — нет никакой надежды. Ты только знаешь, что тебя ещё два года будут лупить за каждую мелочь, кормить позавчерашним супом и никому, никому не будет до тебя дела. Лучше удрать и жить самому.

— Ну, не делай поспешных выводов, — ответила Маргарет. — Что ждёт тебя на улице? Быть беспризорником, не иметь документов, не иметь куска хлеба и крыши над головой — не лучше, чем жить в приюте. Сам посуди, осталось всего два года — и тебя определят в колледж, государство будет оплачивать твоё образование и общежитие, ты подрастёшь — и тебе дадут квартиру, пусть и не самую хорошую, а всё-таки. Хочешь от всего этого отказаться?

— Умом я понимаю, что делаю глупость, — ответил Алекс, тоскливо подпирая кулаком висок, а другой рукой поглаживая округлившийся живот. — Но я больше не могу. Тринадцать лет прожить в приюте — это и так много.

— То есть, ты тринадцать лет терпел, чтобы на финишной прямой отказаться от благ, которые принадлежат тебе по закону? Не глупи.

— Ваш сын отвезёт меня в приют завтра?

— Да. Не может же он вышвырнуть тебя на улицу.

— Лучше бы так, — горько ответил Алекс. — Лучше бы уж на улицу.

***

Всю ночь Алексу сладко спалось на мягкой кровати в гостевой комнате. Дождь перестал, и ночь была тихая, лунная, свежая. Окно было приоткрыто, и в комнате разливалась прохлада и слабый аромат сирени, росшей за углом дома. Алекс дышал глубоко и ровно, уверенный в том, что пока он спит, ему не намалюют несмываемым маркером «пидор» на лбу, не польют зубной пастой и не поставят таз ледяной воды перед кроватью. Впервые за много лет ему спалось спокойно.

Он не проснулся даже тогда, когда дверь приоткрылась, и в неё скользнула из коридора низкая тень, стукающая когтями по полу. Макс пришёл познакомиться с гостем поближе. Сел напротив кровати и уставился. Потом, набравшись смелости, подошёл ближе и уткнулся мокрым носом в свешивающуюся с постели ладонь. Алекс только дёрнулся, но не проснулся.

Однако к утру его сон стал беспокоен, и он проснулся в семь часов по приютской привычке. Проснулся, глянул за окно, где только занимался рассвет, сообразил, что стоит раннее утро, и обрадовался. Ему было вовсе не на руку, чтобы Мэттью, проснувшись, отвёз его назад в приют, и раннее пробуждение давало ему пару часов форы.

Он бесшумно оделся и быстро спустился на первый этаж. Не скрипнула ни одна ступень, ни одна половица, и мальчик прокрался в коридор. Его развалившиеся кеды с почерневшими и трухлявыми от старости шнурками стояли там, где он оставил их вчера. Обувшись, Алекс огляделся и увидел недоумевающую морду Макса, который смотрел на него, сидя у лестницы.

— Тише, — шепнул ему мальчик. — Не выдавай меня!

Пёс вильнул хвостом и, встав, подошёл ближе.

— Извини, я не могу с тобой погулять. Я должен идти. Ну, ну, хороший мальчик… — Алекс потрепал его по холке. — Ты только не гавкай, а то твой хозяин услышит и проснётся. А мне этого совсем не надо.

Повернувшись к двери, Алекс взялся за ручку. Было заперто, но Мэтт то ли по привычке, то ли не ожидая, что его гость даст дёру, оставил ключи висеть на крючке чуть ниже вешалки для верхней одежды. Алекс потянулся рукой, чтобы взять связку, и взгляд его упал на мэттово пальто, из кармана которого торчал бумажник.

Алекс никогда не был воришкой, и даже его приютские недруги это признавали. Он бы скорее отрубил себе палец, чем украл чьё-то печенье, книжку или журнал. Все знали, что за ним такого не водится. Но сейчас, глядя на толстый чёрный бумажник, наверняка сделанный из натуральной кожи, он понял, что не может бороться с искушением. «Пара долларов не принесёт урона такому богачу», — подумал он и, взяв бумажник кончиками пальцев, несмело и медленно вытащил его наружу. Внутри оказалось много купюр разной стоимости, но Алекс даже не глянул на те, что были номиналом по сто долларов. Ему столько было не надо. Он вытащил пять бумажек по доллару и сунул их в карман джинсов, а бумажник закрыл и положил в карман пальто, как и было.

Утешая себя тем, что ещё будет время обругать себя за воровство, он отпер дверь и вышел на улицу, предварительно вернув связку на крючок — запирать дверь снаружи он побоялся, думая, что, может быть, у Мэтта нет запасных ключей.

Это была, конечно, глупость, но он был слишком взволнован и слишком боялся быть пойманным, чтобы трезво рассуждать о количестве дубликатов ключей, которые хранятся у Мэтта.

Он побрёл назад, в сторону Нью-Йорка, зная, что за день не дойдёт. Но что-то же делать было надо, надо было куда-то идти, где-то купить еды. Незадолго после того, как он сел в мэттову машину, он отчётливо видел поворот в сторону другого коттеджного городка, и теперь решил идти туда — больше было некуда.

Он шёл уже часа полтора, когда сзади послышался шум мотора и блеснули стёкла знакомого чёрного джипа. Алекс хотел было броситься в кусты и затихариться, но было очевидно поздно. Мэтт, конечно, его видел. Мальчик судорожно сжал в кармане смятые украденные бумажки и остановился, понимая, что от судьбы и праведного мэттова гнева не убежишь.

И правда, подъехав, Мэтт остановился напротив и опустил стекло. Он был одет по-домашнему — с улицы был виден только серый лёгкий свитер — и было понятно, что в таком виде он едет не на работу.

— И что ты, блядь, засранец, творишь?

Алекс помялся, надеясь, что Мэтт не пронюхал про украденные деньги.

— Я иду дальше. Я очень благодарен вам за то, что вы меня накормили и дали переночевать, но ваша мама сказала, что вы меня отвезёте назад в приют. А я не хочу.

— Да мало ли, что ты там хочешь? — возмутился Мэтт. — А ну живо залезай в машину и говори адрес, а если не сядешь сам, я тебя поймаю и запихаю силой.

— Ну пожалуйста, — голос Алекса задрожал. — Пожалуйста, не надо, я ведь вам ничего плохого не сделал, не возвращайте меня в приют. Там плохо.

— Как не сделал? Ты у меня деньги украл. Кстати, сколько? Я точно помню, что там мелочь была, а теперь её нет. Имей совесть, я и полицию могу вызвать. Так-то ты отплатил мне за мою доброту?

Видя, что скрывать не имеет смысла, Алекс вытащил руку из кармана и протянул Мэтту на раскрытой ладони смятые пять долларов.

— Вот. Это всё. Не надо полицию и не надо приют. Можно я просто дальше сам, а?

— Нельзя. Наверное, я произвёл на тебя хуёвое впечатление, но я не могу такого шкета, как ты, оставить на трассе с пятью долларами в кармане и прямой дорогой на панель. Садись в машину живо.