Алекс тяжело вздохнул, сел на соседнее сидение и сказал адрес. Мэтт, отъехав с обочины, набрал мать и коротко бросил:
— Я его нашёл, везу в приют.
========== Глава 2 ==========
Чтобы забыть о происшествии с Алексом, Мэтту потребовалось два дня. Он поворчал по поводу пяти долларов, которые, кстати, так и не отобрал, помыл запачканное сидение джипа и успокоился. Чтобы забыть самого Алекса, ему потребовалось меньше недели: если бы он захотел представить себе его лицо, ничего бы не вышло. Всё, что он помнил — светлые волосы и забитый взгляд. Остальное мутной пеленой растекалось перед глазами. Представлявшееся раньше совершенно отчётливо лицо было будто проявлено на плёнке, и вода, стекающая Бог знает откуда, вода человеческой забывчивости, размыла изображение, оставляя кляксу за кляксой. Мэтт не помнил ни цвета глаз, ни формы носа, ни овала лица. Всё, что оставила ему безжалостная память, были волосы и взгляд, не имеющий цвета.
Но Мэтт не только не хотел вспоминать, он вообще выбросил Алекса из головы.
За последние пять лет жизни в его постели побывало столько мужчин, столько одноразовых шаблонно-идеальных красавцев, что запомнить среди череды их лиц лицо подростка, который так же, как и все прочие, нашёл приют в доме лишь на одну ночь, было невозможно. А уж то, что Алекс «провёл ночь» в доме Мэтта совсем не в привычном смысле, отнюдь не было фактором, способствующим запоминанию. Мэтт вообще старался не запоминать лица людей, которые появлялись перед ним вечерами, чтобы к утру исчезнуть.
Нет, пару особенных ребят он, конечно, запомнил — тех, кто каким-то образом умудрились его зацепить. По крайней мере, с ними было о чём поговорить лениво-спокойными утрами, и это было неким суррогатом отношений. Мэтт не гнушался звать их к себе по очереди не один раз, и ночи, а особенно пробуждения с ними отдалённо напоминали детскую, давно забытую мечту о большой и чистой любви.
Если бы Мэтт каким-то чудом встретил себя-подростка, наивного мечтателя, верившего в то, что он найдёт человека, предназначенного ему свыше, он рассмеялся бы тогда себе в лицо и сказал, что любви не бывает. Правда, потом он осёкся бы, вспомнив о сестре и матери, которые были ему дороги и занимали почти всё его сердце. Тогда он, учтя это, сказал бы, что не бывает любви, кроме родственной.
И был бы, в общем-то, неправ, ведь откуда ему было знать, что любовь всей его жизни неделю назад дала дёру из его дома, прихватив с собой пять долларов из его бумажника?
Он, конечно, этого не знал, и поэтому он не просто не хотел вспоминать об Алексе. Он действительно его забыл.
Когда же прошло две недели, и в его постели сменилось пять бабочек-однодневок, он только и помнил, что раз в кои-то веки сделал доброе дело, приютил бродяжку, а тот обокрал его и попытался удрать. Даже размышления первых дней забылись, а ведь в тот самый день, когда он вернул Алекса в приют, как бездомного котёнка, он очень много думал над цифрой «пять». Ему не давала покоя эта мизерная сумма, на которую прельстился бедняга. Вернувшись из города, он нарочно пересчитал деньги в бумажнике — там было около восьмисот долларов и мелочь в специальном отсеке. Мэтт подумал и решил, что будь он на месте Алекса, он бы взял всё, и уж он-то бы не шёл прямо по трассе, на виду у всех, такой уязвимый и заметный издалека. Уж он-то бы спрятался и переждал, а потом нашёл бы применение украденным деньгам. А этот недотёпа, который и удрать-то нормально не умеет, взял пятёрку, да ещё и не догадался спрятаться — и Мэтт вынес первоначальный вердикт: «глупый ребёнок». Правда, вердикт не принёс облегчения, и Мэтту пришлось думать ещё и ещё, потому что что-то во всём этом не давало ему покоя.
Конечно, мальчишка не догадался спрятаться, и это легко объяснить тем, что он был напуган и плохо соображал. Но вот взять из бумажника пять долларов, когда там была почти тысяча — это испугом не объяснишь. Едва ли он торопился и выхватил первое попавшееся — скорее всего, он схватил бы именно большие купюры, да и там, на трассе, протягивая деньги, он сказал «Это всё», значит, знал, что сумма маленькая.
Выходило, что Алекс не хотел нанести большого урона? Да, выходило так. Он намеренно взял эти чёртовы пять долларов, смехотворный минимум, обеспечивший бы ему один обед в Макдоналдсе, не желая совершать действительно большую кражу.
Тогда Мэтт с лёгким уколом сожаления подумал о том, что, знай он тогда об этой кристалльной честности, он бы, наверное, не только не отобрал украденное, но ещё и сверху бы добавил, потому что поступок мальчишка совершил достойный, хоть внешне это и показалось мелким воровством.
Но, поразмыслив над этим пару дней, он забыл обо всём, спустя неделю не мог вспомнить ни лица, ни цвета одежды, а спустя две недели вообще не вспоминал о честном бродяжке, которого вернул в систему, не слушая просьб.
А просьбы эти были не напрасны: вернув Алекса в лоно родного приюта, Мэтт, сам того не зная, посадил его на цепь. За ним теперь следили в оба глаза, не давали шагу ступить, дали две недели отработки, не выпускали во двор на прогулки, и это только то, что ждало его от воспитателей. А товарищи поколотили его, узнав, что ему удалось сбежать.
Мэтт этого не знал и гордился тем, что не бросил мальца на произвол судьбы, но вскоре ему пришлось увидеть собственными глазами то, на что он обрёк бедолагу, мня себя спасителем и благодетелем.
Как-то утром он спровадил из дома томного, никак не желавшего расставаться с ним испанца, порывавшегося сварить ему кофе, погулял с Максом и поехал к сестре — был день рождения её старшей дочери, и Мэтт, который производил на посторонних людей впечатление пустого и бессердечного кобеля, на деле был вполне хорошим семьянином, когда дело касалось матери и сестры.
А уж в своих племянницах он и вовсе души не чаял, так что день рождения Полли был очень даже весомым поводом выбраться из своей роскошной холостяцкой берлоги, перестать предаваться безудержному разврату и с головой окунуться в семейные радости. Когда он приехал, девочки повисли на нём, как две обезьянки, и он, возясь с ними, ощутил привычное тепло в душе и лёгкий укол зависти — его в будущем не ждало семейное счастье с детишками и пикниками после воскресной службы.
Целый вечер он провёл у Экси, наблюдая с ласковой насмешкой, как маленькая Полли играет с подаренной им куклой, которая была чуть ли не выше её самой, как Эмма таскает везде плюшевого медведя, подаренного им же, как они танцуют под детскую музыку, считая себя сказочными принцессами. Времени хватило на всё: Мэтт был человек занятой и из-за работы редко виделся с сестрой и племянницами, так что в тот день он решил компенсировать почти месяц разлуки и пробыл в гостях до часу ночи. И, зная, что он останется надолго, а девочки уже лягут спать, сначала он повозился с ними. Его силы воли хватило даже на то, чтобы посмотреть с ними мультик и сделать вид, что ему интересно.
А когда Экси уложила их спать, сняв разноцветные пышные платьица, можно было пообщаться уже и со старшими членами семьи. Он вернулся в гостиную, где сидели его мать и Джо, муж Экси, устроился на диване, и они долго, тихо говорили обо всём: о том, что случилось за тот месяц, что они не виделись, о политике (Мэтт и Джо даже немного повздорили, но Экси вмешалась), о том, что Эмма на следующий год тоже идёт в школу.
Около полуночи Мэтт и Экси вышли на крыльцо покурить, оставив Маргарет и Джо в гостиной. Экси курила длинные тонкие сигареты со вкусом вишни, и Мэтт, хоть его и выворачивало от их запаха, стоически терпел — он слишком редко виделся с ней и, тем более, слишком редко мог побыть с ней наедине, чтобы привередничать из-за запаха. Он поднёс ей зажигалку, и она, затянувшись, кивнула.
— Ну, как твои дела? — начала она, приобнимая его со спины и прижимаясь щекой к его плечу, как в детстве. — Я знаю, с Джо ты говоришь про политику и бизнес, но мне не интересно. Со мной можешь поговорить о себе. Я соскучилась.
— А что обо мне, — Мэтт вывернулся из-под её рук и приобнял за плечи. — У меня всё как всегда. Я, знаешь, как в какой-то водоворот попал, а выбраться не могу. Помнишь, мы с тобой в детстве мечтали стать богатыми и знаменитыми? — Экси прыснула и кивнула. — Ну вот, я стал — по крайней мере, богатым. А теперь, когда я кручусь, как белка в колесе, вкалываю, как проклятый, работаю до полуночи, не меньше, чем любой секретарь в корпорации, а то и больше, а потом еду домой, а там меня ждёт Макс, с которым ещё и гулять надо, я спрашиваю себя — нахуя? Чего ради я всё это делаю, а, Экс? Вот у тебя дети, и ты работаешь — ну, тебе уж лучше знать, для чего: чтобы купить Полли тетрадки, чтобы кормить девчонок этой вашей здоровой пищей, чтобы купить Джо новый галстук. А я для чего? Чёрт знает, что-то меня несёт. Кажется, я напился. Извини.
