Смотреть Мэтту в глаза было неловко, хотя самого мужчину, казалось, ничто не смущало.

— Эта сука уже второй раз на меня вешается, — гневно поделился Мэтт, возвращаясь на кухню. — Да чтоб я ещё раз его позвал.

Алекс ошарашенно проводил обнажённую спину опекуна взглядом и почувствовал, как тошнота накатывает вновь. Ему, никогда не знавшему ничьей любви, казалось мерзким и кощунственным поступать так, как Мэтт. Он знал, что, вероятно, его мечты о большой и чистой любви — всего лишь юношеский максимализм, но это не значило, что поведение Мэтта можно было оправдать. Сам Алекс знал совершенно точно, что он не станет размениваться на подобное блядство, когда вырастет. Да, люди могут ошибаться, в партнёре можно со временем разочароваться, это Алекс прекрасно понимал, но знал, что всё равно никогда не опустится до того, чтобы приглашать к себе кого-то только на одну ночь.

Увиденное утром вызвало такую стойкую неприязнь, что Алекс почувствовал прилив смелости. Он и так жил в доме, как домашнее животное, которое только кормят и изредка гладят, а теперь, если Мэтт начнёт приводить в дом таких вот красавчиков, как этот Тони, жизнь вообще станет сущим кошмаром. Алекс терпел и безразличие Мэтта, и его отсутствие без предупреждения, и обязанность гулять с Максом на каникулах, оглушающее одиночество и чувство собственной ненужности. Но он точно знал, что не станет терпеть малознакомых стрёмных мужиков, треплющих его за щёки.

— Мэтт, — окликнул он, тоже направляясь к кухне. — Можно с тобой поговорить?

========== Глава 4 ==========

— Можно, конечно, — Мэтт прошествовал на кухню и занялся уборкой: сложил тарелки в посудомоечную машину, протёр барную стойку, а потом уселся на табурет и закурил, придвигая к себе пепельницу.

— Я возьму? — спросил Алекс, указывая на пачку и вопросительно приподнимая брови.

— Бери, — мужчина пожал плечами. Пацана в десять лет приучили курить старшие, что уж теперь было заниматься воспитанием. — О чём поговорим?

— Об Антонио, — мальчик заранее съёжился, представляя реакцию опекуна на свои слова. Смелости как-то резко поубавилось.

Мэтт и впрямь сразу напрягся и посмотрел на Алекса тяжёлым пристальным взглядом, который можно было понять без всяких вопросов.

— А что не так с Антонио? — от этого вопроса мальчишка сжался ещё сильнее, судорожно соображая, как выразить волновавшую его проблему, не нарвавшись на ссору со вспыльчивым Мэттом.

— Я имел в виду то, что… ну, понимаешь, просто он…

— Не мямли, это бесит ещё больше. Говори прямо.

— В смысле, я не имею ничего против него, но мне не понравилось, как он на меня смотрел и что делал, — выпалил Алекс и только после этого сделал вдох.

— А что он сделал? — надо признать, Мэтт напрягся. Алекс заметил это, и на душе у него чуть потеплело — значит, ему было не всё равно.

— Тискал меня за щёки, как будто мне пять лет. Правда, это было очень неприятно.

— Да ладно тебе, он же просто пытался проявить дружелюбие, — Мэтт явственно выдохнул с облегчением.

— Знаешь, не лучший способ. Я не маленький.

— Ну ладно, я буду предупреждать их, чтобы они тебя не трогали.

Алекс неприязненно поморщился. Он надеялся, что этот разговор всё же подтолкнёт Мэтта к мысли, что таскать в дом блядей — плохая идея, особенно когда только что усыновил подростка, но не вышло. Мэтт, видимо, не собирался поступаться своими сомнительными принципами.

— Я мешаю тебе, да? Стесняю тебя? — видимо, его голос прозвучал совсем уж жалко, потому что лицо Мэтта неожиданно смягчилось.

— Ну, не в плохом смысле. Конечно, моя жизнь изменилась с твоим появлением, но ведь я знал, на что шёл. Просто послушай меня. Я рад, что ты со мной, я люблю тебя, но не могу из-за тебя изменить своим привычкам. Алекс, я взрослый человек, и то, что у меня теперь есть ты, не значит, что я приму целибат, понимаешь? Это тебя не касается.

— Да, я понимаю. Извини. Просто можно они больше не будут меня тискать?

— Можно, — смилостивился Мэтт. — Ну, я пошёл?

— Постой, можно ещё кое-что сказать? — начал было Алекс, но по лицу Мэтта сразу стало ясно, что нельзя, и начав фразу чётко и в полный голос, мальчик закончил её тихо, почти неслышно.

— Алекс, я опаздываю, а мне ещё гулять с собакой. Кажется, мы поговорили достаточно.

— Я недолго, ну пожалуйста, — на всякий случай жалобно попросил Алекс, думая о том, что если Мэтт ему и откажет, то можно будет хотя бы утешить себя банальным «я пытался».

— Ну хорошо, — Паркер тяжело вздохнул и опустился обратно на табурет, с которого уже было встал.

— Ты, наверное, обидишься на то, что я сейчас скажу, но мне тебя не хватает, — Алекс секунду помолчал и тихо добавил: — очень. Я знаю, что ты любишь меня, но я больше этого не чувствую. В приюте всё было по другому: ты ездил специально ко мне, а теперь я как будто… больше тебе не нужен.

— Какая чушь! — возмутился Мэтт, смеривая его раздражённым взглядом.

— Я честно говорю. Слушай, я понимаю, что ты занятой человек и у тебя есть другие дела, кроме меня. Но ты не мог бы хотя бы один день в неделю уделять мне? Ну или хотя бы полдня. Пожалуйста. Мне не хватает твоего общества, и это не исправить подарками. Я — не один из ребят вроде Антонио, ни в каком смысле. Мне иногда просто нужно, чтобы ты побыл рядом со мной.

— И что же я должен делать? — разговор не клеился. Мэтт воспринимал в штыки каждое сказанное слово, и Алекс не знал, что делать. Кажется, он умудрился только усугубить ситуацию.

— Ну давай хотя бы по воскресеньям проводить утро вместе? Ходить в кино, играть в футбол, делать барбекю. Ты же… ты же мой папа, и мне тебя не хватает. А ты либо приходишь домой и работаешь, либо приходишь и ложишься спать, а теперь… теперь ты пришёл ещё и не один. А у меня ведь никого нет, кроме тебя, — Алекс чувствовал своё полнейшее поражение, и предательские слёзы скопились в уголках глаз, а к горлу подступил ком.

— Как не стыдно реветь в шестнадцать лет?

— Не стыдно! — Алексу и кричать было тоже не стыдно. Накопившаяся обида готовилась выплеснуться, и мальчик заранее чувствовал облегчение. — Мне плохо и одиноко! Ещё хуже, чем было, а ты… — он немного сбавил обороты, чувствуя, что скоро перейдёт на личности. Обижать Мэтта ему уж точно не хотелось, так что он вздохнул, пытаясь успокоиться, и продолжил дрожащим от слёз, но тихим голосом: — Ты забрал меня к себе, и мне очень хорошо здесь, но я не чувствую больше, что я тебе нужен. У меня нет никого, кроме тебя. Пожалуйста…

Алекс замолчал, стоя перед Мэттом как на плахе — ссутуленный, несчастный и какой-то душераздирающе одинокий. Настолько, что Мэтт, глядя на него, ощутил, как все былые чувства потоком вливаются обратно к нему в душу: привязанность, нежность, желание быть рядом. Он, и правда, совсем забыл о том, что обещал этому мальчику, вернулся к своему чёртовому эгоизму и дурному характеру. А ведь надо было и то и другое засунуть подальше.

— Слушай, Алекс, прости меня, — Мэтт протянул руку, подзывая его к себе, и он послушно подошёл, ныряя в объятия и утыкаясь мокрым от слёз лицом в обнажённое тёплое плечо. — Чёрт, я не знал, что всё правда настолько плохо. Извини, я исправлюсь. Просто дай мне время — я не привык делить свой дом, своё время и вообще свою жизнь с кем-то. Слушай, давай начнём с того, что будем вместе гулять с Максом? Всегда, утром и вечером? И по воскресеньям я буду тоже проводить время только с тобой, договорились? Хочешь?

— Очень, — сдавленно произнёс Алекс ему в плечо.

— Отлично, — Мэтт улыбнулся, отстраняя парнишку от себя, и вытер его мокрые щёки. — Всё, не плачь. Иди одевайся, я подожду тебя, и пойдём вместе.

Алекс, насухо вытерев лицо, шмыгнул носом и ушёл. Мэтт насыпал Максу корма и направился в спальню, чтобы тоже одеться. Вместе с удушающим чувством стыда он чувствовал облегчение: кажется, он наконец-то успокоился сам и больше не будет терзать мальчика безразличием и отчуждённостью. Алекс был такой жалкий, такой несчастный, такой беззащитный, что Мэтт понял — он никогда больше не сможет обидеть его. По крайней мере, холодностью — точно. Алекс, конечно, своим присутствием доставлял некоторые проблемы, иногда даже раздражал, но глядя на него — дрожащего, уже не сдерживающего слёзы — Мэтт впервые поставил себя на чьё-то место. Впервые примерил на себя чужую шкуру и содрогнулся от представленного им во всех красках одиночества.