Большой дом медленно, но верно превращался из семейного очага в очередную тюрьму. Алекс много времени проводил в одиночестве. Учебный год закончился, и, хоть мальчик сначала вздохнул от этого с облегчением, потому что в школе общение с одноклассниками не задалось, как и в приюте, вскоре выяснилось, что безвылазное сидение дома — ещё хуже.
Кажется, Алекс научился быть взрослым именно тогда. Он понял, что такое полное одиночество, ещё более оглушающее, чем в приюте. Понял, что должен сам вставать по будильнику, чтобы погулять утром с Максом — в один прекрасный момент Мэтт не вернулся после загула утром, и с тех пор, если уезжал на ночь, возвращался уже только вечером следующего дня. Так что на плечи Алекса легла забота о собаке, уборка дома, готовка, и он со странным отчуждённым весельем ощутил себя Золушкой в чужом богатом доме.
Правда, иногда на Мэтта накатывали те же чувства, что побудили его приехать в приют впервые: привязанность, дружба и отеческая нежность. И тогда они снова проводили вечер вместе, но Алекс, каждый раз надеясь, что всё так и останется и Мэтт забудет о своей холодности, не делился своими бедами. Но через пару дней Мэтт опять не возвращался вечером домой, не удосужившись даже предупредить.
Сам он, кстати, ощущал угрызения совести. Он видел и чувствовал, что мальчишка у него несчастлив, но ничего не мог поделать с тем отчуждением, которое пролегло между ними. В короткие часы былого дружеского уюта он видел тщательно скрываемую горечь в глазах, и ему становилось жгуче стыдно за то, что он, взяв Алекса к себе и пообещав лучшую жизнь, всё испортил.
Припомнив, что в приюте он задаривал Алекса всяческими безделушками, Мэтт решил хотя бы так компенсировать своё отсутствие и безразличие. Иногда, просыпаясь утром, Алекс обнаруживал у себя на тумбочке красиво упакованные коробки, содержавшие в себе подарки разной степени дороговизны. Иногда это была какая-нибудь книжка, иногда — новая футболка, а один раз, разорвав яркую упаковку и открыв подарочную коробку, Алекс обнаружил профессиональный фотоаппарат с кучей непонятных примочек и дополнений.
И стало ещё хуже. Если раньше мальчик чувствовал себя нелюбимым ребёнком, то теперь с глубоким отвращением ощутил себя содержанкой, которую пытаются непонятно зачем задобрить дорогими подарками.
Отказаться от фотоаппарата Алекс не мог — это показалось ему страшной невежливостью, но и пользоваться им не стал. Он просто отложил его на полку в шкафу, как и ещё несколько столь же дорогих подарков, которые принять не позволяла совесть.
Но совсем плохо стало тогда, когда молитвы Алекса были услышаны. Каждый раз, засыпая в пустом доме, он мечтал о том, что Мэтт перестанет уезжать и будет проводить время с ним. Ну и пусть он приведёт с собой того, к кому всё это время ездил. Может, они действительно друг друга любят, поженятся, и вместо одного папаши у него будет целых два.
И Мэтт, в самом деле, устав тихариться по отелям, однажды взял да и привёл любовника домой. Это было уже поздно ночью, и Алекс только услышал стук двери и голоса. Сначала он было обрадовался, что это приехала бабушка или Экси, но второй голос тоже оказался мужским, и мальчик постеснялся спуститься. Он лежал и думал о том, как хорошо, что у Мэтта большой дом и происходящее в спальне если и сопровождается звуками, то здесь, на втором этаже, их не слышно. А ещё он радовался тому, что Мэтт наконец-то понял, что он, Алекс, не имеет ничего против визитов этого мужчины, и привёл его домой.
Утром спускаться на первый этаж было волнительно, и прежде чем войти на кухню, Алекс скрестил за спиной пальцы обеих рук и зажмурился, чувствуя, как пылают щёки. Он был уверен, что избранник Мэтта — достойный и хороший человек, но всё равно боялся оказаться в обществе незнакомца, который, несомненно, провёл ночь с его опекуном. Это было как-то неловко и стыдно, но мальчик пересилил себя и шагнул на кухню.
Мэтт в одних джинсах и босиком стоял у плиты, перекинув полотенце через плечо, на сковороде что-то аппетитно шкворчало. Через панорамное окно в комнату лился солнечный свет. Незнакомец сидел на барной стойке, тоже раздетый по пояс, и жевал что-то хрустящее — то ли орешки, то ли чипсы. Он был довольно худой, острые позвонки гребешком рассекали его спину, тёмные волосы вились чуть ниже ушей. Он показался мальчику каким-то встрёпанным и нервным.
— Привет, — Алекс сам удивился тому, как робко и неуверенно прозвучал его собственный голос.
— Доброе утро, — Мэтт повернул голову и улыбнулся одной стороной губ. — Садись, сейчас дам какао.
Алекс обошёл стойку, сел на высокий табурет и напряжённо замер. Незнакомец обернулся к нему и улыбнулся широко, хищно, слащаво.
— Это и есть твой пупсик, а? Ты не говорил, что он такой хорошенький, — голос у мужчины был не высокий, но характерная манера тянуть гласные как-то портила и искажала его. Звучало неприятно с плавным переходом в «мерзко».
— Здрасте, — Алекс криво улыбнулся, пытаясь не показать своей неожиданной и, вроде бы, неуместной неприязни.
Мужчина спрыгнул со стойки и подошёл к Алексу. Он был довольно молод — ему было не больше двадцати пяти — но из-за худобы выглядел ещё моложе. Его красивое лицо с высокими скулами и чувственными губами, прямым носом, высоким лбом и чёрными глубокими глазами, смуглое и какое-то нездешнее выдавало в нём испанца. Но при всей красоте в нём было что-то такое отталкивающее, что-то настолько неприятное Алексу на инстинктивном, наверное, биологическом уровне, что он встал с места и попятился. Испанца это не смутило, и он даже потрепал Алекса за щёки.
— Ух, какое сокровище растёт, — снова похвалил он, глядя в упор тёмными томными глазами, в которых плескался порок, пожалуй, ещё сильнее, чем у Мэтта.
Мэтт, который не удосужился даже оглянуться на них, не видел, насколько Алексу неприятно пристальное внимание испанца — он был целиком и полностью занят ароматным содержимым сковородки. Алексу пришлось самому выворачиваться из настырных рук с натянутой улыбкой.
— Я Антонио, — представился порочный красавец, протягивая изящную длиннопалую руку с перстнем на безымянном пальце.
— Алекс, — мальчик нехотя ответил на рукопожатие и вернулся на свой табурет, обеими руками хватаясь за горячую чашку какао, как за спасательный круг.
За завтраком Алексу было неловко. Антонио болтал как заведённый, Мэтт мало обращал на него внимания, и по всему выходило, что испанцу тут отнюдь не рады. Алекс недоумённо оглядывал обоих мужчин, думая о том, что вовсе не так представлял себе влюблённую парочку. Мэтт, казалось, аж стискивал зубы, чтобы не осадить болтливого гостя.
На пару мгновений Алекс даже подумал, что они вовсе и не парочка, что Антонио просто знакомый, который переночевал в гостевой комнате по какой-нибудь там необходимости, но он сам же отбросил эту идею. Такие, как Антонио, едва ли попадали в дом за чем-то ещё, кроме ночи с хозяином. Конечно, они спали вместе. Алекса аж передёрнуло, когда он представил себе Мэтта с этим слащавым, лживым и довольно мерзким типом.
И тогда Алекс понял. Антонио не был постоянным партнёром Мэтта. Он, очевидно, появился в доме впервые, и Мэтт, получив от него всё, что хотел, теперь ждёт не дождётся момента, когда можно будет выставить его вон. А момент этот настанет после завтрака, очевидно.
Антонио как нарочно ел яичницу с беконом долго, много прерывался на болтовню, и Алекс даже заметил, что Мэтт во время очередной тирады гостя украдкой закатил глаза.
— Тони, мне надо ехать, — наконец Мэтт не выдержал и встал из-за стола.
— А ты меня не подбросишь до дома? — оживился Антонио.
— Нет.
— Точно? — он поиграл бровями, и Алекс понял, что он обещает Мэтту нечто не совсем пристойное, что произойдёт по пути. Алекса затошнило.
— Точно, — голос Мэтта был спокоен, но Алекс различил глубоко скрытое раздражение.
— Ну, как хочешь, дело твоё.
Антонио собирался ещё полчаса. Алекс ушёл к себе в комнату, чтобы не путаться лишний раз под ногами и не смотреть на тошнотворного Антонио, и спустился только тогда, когда Мэтт щёлкнул ключом, закрывая за испанцем дверь.
