— Объявляю вам строгий выговор, — говорит командир. -Вы — хороший повар, но этого мало. Надо быть хорошим артиллеристом. В боевой обстановке могло бы плохо кончиться.

Выкручиваться я не стал, потому что виноват был. Поварскую тактику знал, а артиллерийскую не знал.

После обеда опять грохать начали.

Мне до отъезда в лагерь делать было нечего. Пошел я на огневую позицию — посмотреть, как батарейцы работают.

Постоял я часа два, — кое-что соображать начал.

Много хлопот с орудиями. Наводчик в цель наводит. Другой батареец ключом головку снаряда вертит — «дистанционную трубку». На трубке цифры насечены. Каждая цифра обозначает километры или метры. Нужно, скажем, чтобы снаряд разорвался в воздухе в четырех километрах от огневой позиции — так и будет в точности: пролетит снаряд четыре километра и в осколки разлетится, свинцовым градом на землю упадет-шрапнелью. О огневой позиции видно, ка:: разрывается снаряд в воздухе: сначала появляется маленькая серая точка, она растет-растет,. превращается в сизое облачко, и потом медленно расползается по небу.

Установят батарейцы «прицел», возьмут дистанцию и передают снаряд «замковому». Тот заложит снаряд во входную часть орудия и закроет замок (это вроде затвора у винтовки). И все это — в пять секунд. А тут уж команда:

— По железнодорожной станции, батареи… огонь!

Комбатры передают команду орудиям:

— Первое… Второе… Третье…

И не заметил я, как вечер подошел и солнце за лесок спряталось.

Слышу, командир дивизиона командует:

— Передки… к орудиям!..

И немного погодя:

— Рысь-ю… Ма-арш!..

Покатились батареи между холмами и перелесками, с полигона в лагерь. _

Я на моей «зенитке» последним трясся. Впереди меня — Ванька и Лосев. У Лосева голова забинтована — это его лекпом разукрасил. А Ванька, как ни в чем не бывало, наяривает на гармони своей. Ничего, высохла!

После этого случая стал я всерьез обучаться артиллерийской тактике.

И теперь я не то что в карте разбираться умею, а даже из орудия стреляю. Сам в цель навожу и, когда нужно будет, брошу мою «зенитку» и заменю хоть главного наводчика у орудия!

Наша рота объявила себя ударной и заключила с первой ротой договор на социалистическое соревнование. Договор такой:

1. Поднять дисциплину.

2. Повысить политическую грамотность бойцов.

3. На 100% выполнить упражнения боевых стрельб.

А со стрельбой и с дисциплиной, надо признаться, дело у нас обстояло неважно.

На прошлой пятидневке стреляли мы первое упражнение боевых стрельб. Провалили. А все из-за Бабышева. Девять человек еще кое-как выкарабкались, а десятый — Бабышев — все пули, как одну, за «молоком» послал.

Ко второму упражнению готовиться начали за пятидневку вперед. Устроили собрание и решили каждый день после занятий тренироваться дополнительно. Даже специальный стрелковый номер стенгазеты «Штык» выпустили.

Занимались мы всем отделением с отделкомом Гавриловым во главе. Не ходил на эти занятия только Бабышев.

— Товарищ Бабышев, — говорит ему отделком Гаврилов,- не мешало бы вам потренироваться… Вы и первого упражнения не выполнили. Из-за вас соцсоревнование провалим.

— Ничего, — говорит Бабышев, — есть стрелки и похуже меня.

— Куда же это годится так рассуждать? Если вы будете плохо стрелять, я буду плохо стрелять, вся рота, полк… Что из этого выйдет?

А Бабышев даже не слушает. Насвистывает «Буденного» — и все тут.

Так и не удалось отделкому уговорить Бабышева.

В тире под открытым небом мы занимались подготовительной стрельбой. Стреляли из мелкокалиберных винтовок.

— Мушку, мушку берете крупную! — кричит отделком Гаврилов красноармейцу.

— Да я уж и то стараюсь помельче.

Целится красноармеец, щурит левый глаз, и отделком Гаврилов тоже левый глаз прищурил, весь вперед подался. Будто это не другой стреляет, а он сам.

А как вылетит из каждой винтовки по пяти пуль, Гаврилов бежит со стрелками к мишеням смотреть результаты.

— Плоховато, товарищ Букин, плоховато. Ведь, говорил же я вам, помельче мушечку. А вот Фуфаев хорошо. Прямо отлично. Одно слово — молодец. Так и запишем.

— Сколько?

— Сорок четыре…

— Ого!..

Огрызком карандаша отделком ставит точки над фамилиями тех, кому пришла очередь стрелять.

Потом командует:

— Пятью патронами… Смена… Заряжай!..

Утром рота шагала на второе упражнение боевых стрельб. Еще было рано, и солнце только показывалось из-за сосновых шапок.

Гаврилов хмурился. Перед самым нашим уходом неизвестно куда исчез Бабышев.

— Подводит он наше отделение… Прямо беда!

Сломя голову бегал я по роте, искал Бабышева. Был и в лен-уголке, и в столовой, и в спортзале. Нет его. Точно провалился Бабышев.

Так и пошли мы без него.

Под ногами хрустит снег. Пальцы — будто деревянные. Холодно. И как только стрелять будем?

Вот и до тира дошли.

— Рота, стой!.. — скомандовал командир. — Разбить взводы на смены! Очередь стрельбы в порядке номеров взводов!

Первая смена пошла в помещение, устроенное тут же при тире, протирать винтовки.

Наше отделение попало в пятую смену; значит, нам еще не скоро стрелять. Отделком скомандовал: «Напра-во!» и повел нас к опушке.

— Вот, товарищи, — сказал он. — Из мелкокалиберной у нас дело хорошо шло. Постарайтесь не сдать из боевых… А пока проверим, как мы запомнили условия упражнения. Какое упражнение стреляем сегодня?-повеонулся ко мне отделком.

— Второе.

— Так. Патронов сколько?

— Пять.

— Верно. Товарищ Букин…

— Слушаю.

— Расстояние какое?

— Двести метров.

— Радиус черного яблока мишени?

— Пятнадцать сантиметров.

— Хорошо. Всё знаете. Положение во бремя стрельбы любое, кому как удобно: можно стоя, можно лежа… Только лучше лежа стреляйте — удобнее.

Красноармейцы переминались с ноги на ногу, приплясывали-Снег похрустывал.

—  Ого-го!…

— «С ношей тащится букашка»…

— Те же и ен! Явление второе!..

Мы все, как по уговору, оглянулись. С винтовкой за плечом, вразвалку шагал по снегу Бабышев.

— Вы что же это? — налетел на него отделком.

— Да ничего.

— Пропадали где, спрашиваю?

— Ну, проспал.

Отделком покачал головой и сказал тихо:

— Эх, ты! Боец… Все отделение в грязь тянешь! Из-за тебя на последнем месте будем.

Подошла наша очередь. Протерли мы винтовки, приняли исходное положение. А принять исходное положение — это значит: выравняться всей смене на расстоянии десяти шагов от линии огня, откуда стреляют.

Гаврилов получил патроны и дал каждому по обойме.

— Не спешите. Цельтесь спокойно, под самое яблочко. Курок не дергайте! Плавненько спускайте…

Я стрелял лежа. Рядом со мной лежал Бабышев. Пулю за пулей пускал я в черное яблоко.

Быстро выпустил пять пуль, хоть и помнил совет Гаврилова.

Повернулся в сторону Бабышева. Он сопит, ворочается. Винтовка у него в руках так и ходит. Ясно, промажет. «Эх, Илья, Илья!..»

— Встать! Оружие к осмотру! — скомандовал комроты.

Пошли мы к мишеням. В двух шагах от них по команде остановились. Каждый стрелок — у своей мишени. Только мы с Бабышевым сошлись у одной. Я говорю: мишень моя, а Бабышев говорит — его. Командир подошел к нам.

— Почему это вы двое у одной? — спросил он.

— Бабышев спутал, — говорю я.

— Не я спутал, а он, — говорит Илья.

Посмотрели Мы: в мишени семь пуль. Три пули угодили в черное яблоко, две — рядом с ним — в белый круг с цифрой шесть, а две остальные пули — в самый верх мишени. Они вышли из круга и составляли «нуль» очков.

Посмотрели соседнюю мишень, в которую нужно было стрелять Илье, а там ни одной пробоины. Приказали нам с Бабышевым перестрелять, а то неизвестно, то ли я пять пуль всадил в мишень, то ли Бабышев?