Свист чайника пронзает уши совместно с её криками сквозь слёзы навзрыд. Я пытаюсь её успокоить, но она абсолютно не в себе, безутешна и, яростно сокрушаясь, отталкивает мои руки, совершенно не слыша моих слов.
Мне нужно, чтобы она замолчала, не могу это слышать, её истерика - моя седьмая печать. Я ненавижу истерики, она никогда их не устраивала, если что-то было не так, она просто посылала меня на хуй, и не парилась, но мы дошли до края. В этот раз.
Свист долбаного чайника, как визг старых тормозов; он такой дутый и красный, кипит на плите, пускает мощную струю пара в потолок, и кажется, вот-вот рванёт. А она всё не уймётся, я хочу прекратить это, задушить этот крик, звенящий в моих ушах. Ей больно, её на куски разрывает изнутри, я слышу это чудовищное отчаяние в голосе, но я ничего не могу сделать. И что-то чёрной нефтяной жижей вздымается во мне, затмевая разум.
Я хватаю нож со стола, и наотмашь замахиваюсь на свою руку. Остро сверкающее лезвие рассекает мою плоть до кости; я буквально вижу белую кость в отражении калёного металла. И мясо. И кровь.
Свист чайника, её ругань сквозь плач - всё на мгновение затихает до звука вакуума, превращаясь в идеальный штиль. А затем он разрушается, хлынув ядовито-красным потоком - ужасающий кровный шторм заливает драный линолеум. Даже я испугался, аж задохнувшись от паники. Она кричит, но только губы, цвета зимней вишни губы шевелятся, и всё кружится, но так тихо вокруг, лишь тончайший комариный писк над ухом, противный такой. И даже не больно, рука онемела, и словно повисла, мерзко натянув нервы от самого плеча, я видимо разрубил себе сухожилия. Ебать! Меня, чёрт побери, реально переклинило, я в жизни рук не резал, если не считать эксперимента с красками, но я не хотел убиваться. Я и сейчас вовсе не хотел умирать, я просто хотел, чтобы она замолчала.
Она причиняла мне боль, она, а не лезвие. Дерьмо, я тогда лишь осознал, что я в полной заднице. Мне было больно не потому что я расхерачил свою руку до кости, а потому что ей больно, потому что я виноват в убийстве маленькой жизни ценой в семь долбаных косарей.
3. Ход слоном.
Отшвырнув нож, я бегу из тёмного переулка, без понятия куда, лишь бы подальше от этой памяти. Я зачем-то зажимаю уши, просто её голос шипит помехами на линии. Как бы я не пытался умчаться далеко-далеко, я бегу на этот зов, хоть и не хочу. Или хочу?
Это была критическая грань, пик сумасшествия, именно тогда стоило остановиться и поставить жирную точку! Твою мать, я реально думал, что поставил точку, расписавшись собственной кровью, я думал она тут же сбежит. Я хотел, чтобы она сбежала, клянусь, я мечтал, чтобы она исчезла из моей жизни. И грезил, чтобы она осталась, хоть и не мог ничего исправить. Как я, чёрт побери, мог это исправить? Я сломал ей жизнь, оставил глубокий уродливый шрам, куда глубже своей руки, а она положила на жертвенник другую, сверхновую жизнь. Ради чего?
Но она не сбежала. Глупая девчонка, она навещала меня в больнице. В психиатрической. Вполне естественно, что я загремел в лазарет после попытки суицида. Этим лекарям ран душевных, бесполезно втирать, о моих мотивах, для них я просто псих, а психов надлежит лечить. Вот и всё.
Помню, как она пришла ко мне. Она принесла мне слонёнка, чёрт того самого фарфорового слонёнка из сувенирной лавки. Это сильно врезало мне по лицу тогда, она, чёрт возьми, всё помнила.
Да, в тот злополучный день, в то самое бабье лето, в лавке, она всё же смутилась. Это был первый раз, когда я видел в ней смущение, она была бесподобна с лёгким румянцем на лице. На чистом, кстати, лице, она вообще не пользовалась косметикой, только вишнёвой помадой, хотя была очень бледной, и красавицей она вовсе не являлась, но эта тонкая полупрозрачная кожа... Казалось злостным преступлением пачкать макияжем такую кожу. Даже эта помада раздражала, но в целом не портила её, не красила, но и не портила, просто в этом был какой-то особый греховный шарм. Не иначе библейское вино на губах. Хотя я постоянно хотел дорисовать ей этот рот до ушей, как у Джокера. Помниться, мы отрубились так поздно и она не стёрла помаду, я поддался навязчивой идее и таки рискнул ей эту фирменную жуткую лыбу антагониста из комикса. Лучше бы я этого не делал. Я думал, развопится, но не тут-то было. Она на полном серьёзе проходила с этим жутким бордовым ртом до ушей весь день, отсылая меня ко всем чертям, вместе с предложениями смыть этот ужас. Короче, больше я так не делал, и всё это где-то там, много позже.
Когда мы выходили из лавки, осторожно как мышки, я слышал, как она хихикает под нос, блять, это было так мило. В жизни не припомню, чтобы называл что-либо милым, но это было именно так. Она прятала взгляд под густой прямой челкой, смотря под ноги, и прикрывала рот ладошкой. Только этот стыдливый румянец было не скрыть. Я не снискал ничего лучше, чем ляпнуть:
- Ну, добрый день, маленькая воровка... - правда, обворожительная улыбочка на моей роже, естественно, всё скрасила, и шуточка сыграла.
Я думал она начнёт отпираться, мол, я хотела купить эту дребедень, или вроде того, но ничего подобного.
Она вдруг заглянула мне в глаза, разбивая в пух и прах всякую скромность в своём образе:
- Из-за тебя я проиграла спор, - заявила она, раздражённо, хоть и улыбалась. Но я не сразу въехал в её ответ, просто этот голос, совершенно противоречащий образу, поразил меня. И я как полный придурок молчал не меньше тридцати секунд, таращась на неё.
Осторожно осмотревшись, одними глазами я приметил, за стеклом в кафе через дорогу компанию девиц, весьма пристально наблюдающих за нами. Совершенно незримо, я сунул ей этого фарфорового слонёнка в карман ветровки, так чтобы этого не видели наблюдатели, но заметила она. Черноволосая ведьмочка повела бровью, смотря на меня совершенно неясным взглядом. Тогда она ещё не знала, чем кончится эта авантюра, тогда она просто была чем-то очень заинтригована, и какого-то чёрта согласилась на моё галантное предложение прогуляться. В итоге вся моя галантность скончалась, когда эта прогулка закончилась в баре, где мы ужрались вусмерть, наперебой травя какие-то байки. Она знала тысячу потрясающих историй, которых я никогда прежде не слышал. Сочиняла ли она их на ходу, придумывала заранее или же в них не было ни капли вымысла - никому неизвестно. Это было неважно, я знал много больше, и сам мог выдумать самый дичайший трешак, по щелчку, возможно, потому что был сумасшедшим гением или потому что был старше лет на семь. Вообще понятия не имел сколько лет этой сумасбродке, иногда казалось, что ей долбаные пять, иногда она задвигала речи на все сорок, но выглядела лет на двадцать с хвостиком. Я гораздо позже узнал, что этот хвостик в целых шесть лет. Оказалось, у нас был всего лишь год разницы в возрасте. Но всё это второстепенно.
В общем, черная ведьмочка, или моя Тень, никуда не делась из моей жизни даже после ситуации с ножом и моей разрубленной рукой. Я понятия не имел, что её держит рядом со мной. У меня ни черта не было, я в одно время был нищим, в другое легкомысленно разбрасывался бешеными деньгами. Можно было бы подумать, что в этом всё было дело, но навряд ли - моя Тень, как оказалось, была из весьма обеспеченной семьи. Это странно возможно, но я никогда не интересовался её жизнью, я даже не знал, чем она занимается. Вообще я думал она ничем не занимается, просто сидит у богатеньких предков на шее, и в ус не дует. В целом так оно и было, но иногда она умела делать хорошие ставки.
Счастливчики - так я называл таких, личностей, ни шиша не разбирающихся в правилах игры, но ставящих бабки на победителей. Поразительная способность. Я вот был абсолютным лохом во всяких тотализаторах, но мог дьявола в покер обыграть. Такая вот шлюховатая у меня удача.
В общем, она вернулась, но не удача. Мы даже съехались, до этого, моя Тень и не думала переезжать ко мне, просто являлась, когда ей вздумается, как блудливая кошка, ей богу, я порой даже хотел подловить её на измене. Идиотизм в том, что мы вовсе не были какой-то там парочкой, неа. Такого вопроса никто даже не пытался поднимать, но мы вроде, как были парой по умолчанию, но без каких-либо обязательств. По идее она могла спать с кем угодно, но почему-то не делала этого. Сколько бы я ни копал, в конце концов, я был железобетонно уверен, что она спала только со мной. А я просто напросто не видел смысла покупать молоко, если дома имелась своя корова. Всё это было какой-то клоунадой - доморощенный Дюссалей. Мы друг в друге спасались от скуки, но врозь не скучали. Ладно, скучали, по крайней мере, я точно, а она... ну, а на кой бы чёрт она тогда хваталась за меня до последнего? Раз хваталась, значит, я был нужен, значит жить она без меня уже не могла. А я мог?
