— Ну, еще, ну, разом!.. — кричал один из десятников артели.

— Навались, ребята, навались! — вопил другой.

— Маленечко бы еще, он бы сейчас и пошел! — убеждал третий.

Но, несмотря на эти возгласы, паровик только покачивался под натиском нескольких десятков рук и никак не хотел удержаться на толстых катках, по которым ему предстояло опуститься на платформу пристани.

— Вот с этим самым дьяволом мы в Нижнем как возились: двоим ноги отдавило совсем, а у одного внутри лопнула жила с надсаду! — сообщал матрос, сидя на канатном свертке и равнодушно поглядывая на толпящихся вокруг паровика работников.

— Э, послушайте, это надо так! — подошел к пристани господин в костюме туриста, с сумочкой через плечо и с пледом, небрежно перекинутым через руку.

— Чего-с?.. — остановился один из десятников.

— Я сам немного механик и понимаю... Вы веревками опутайте так, потом перетяните эдак и потом тащите сюда!

— Ребята, слышь, немец сказывает путай так, тяни эдак, а опосля вытягивай сюда...

— Ну, его к дьяволу!

— Это немца-то?

— А ну-ка вдруг...

Эх, дубинушка, ухни,

Эх, зеленая сама пойдет, сама пойдет. Ух!

— Стой!

— То есть, ни Боже мой, ни на полпальца!

— Взопрели страсть, ребята, шабаш! Гляди, меркуловские водку лопают!

— Ты вот гляди, какие такие слова?

— Где?

— Вот на боку, красной краской обозначены!

Рабочие принялись рассматривать значки и буквы, начерченные бойкими мазками на паровике и на тюках с машинами.

— Одно слово будет тебе «иже», — прочел отставной солдат, водя пальцем, — другое, значит, «люди»!

— Клеймо! — сообщил матрос.

— Иже и люди! — в раздумье повторял солдат.

— И на всяком-то тюку это клеймо обозначено! — произнес один из работников, надевая в рукава какую-то синюю ветошь.

— Позвольте-ка, друг любезный, мне пройти, посторонись, голубчик, землячек, подайся маленько вправо... ну-ка, ты!.. — пробирался сквозь толпу пожилой человек, одетый, как ходят средней руки торговцы из казанских татар.

— Вчерашнего числа прибыть изволили?.. — обратился он к матросу.

—- Чего-с? — отозвался тот.

— Пароход «Соликамец» прибыл вчерашнего числа? — повторил вопрос пожилой человек.

— Вчера вечером…

— Так, а ежели... Да позвольте спросить, вы при барже-с состояли, или где в другом месте?

— При барже № 9. Вот при этой самой!

— Желательно бы мне знать было... Вот я вижу, тут машины идут, опять и другой товар — все одной фирмы; и так как фирма эта мне доподлинно известна, то позвольте спросить, кто при машинах и прочем приставлен был, и где мне их можно видеть?

— А я почем знаю...

Матрос сплюнул, переменил позу, надавил пальцем табак в своей трубочке и отвернулся.

— Как же вам не знать: столько дней вместе шли; верно, видели-с?

— Мое дело особенное, мне что!

— Совсем я не такой человек, чтоб не знать своего дела, и ежели вам можно отлучиться на полчасика, то мы-бы...

— Давай просто двугривенный, я ужо вечером сам забегу!

— И самое лучшее; на-ка, братец, да говори проворней; мне отыскать его нужно: дело есть!

— Вот ежели палубу вымыть, опять когда на якорь становимся, воду выкачивать, а до всего прочего... В синей чуйке немецкого покроя, надо полагать, не из русских, однако, говорит понятно, Богдан Карлычем кликали, с капитанским помощником вон по той дороге на гору пошли; когда будут назад, ничего не сказали!

— Гм... — произнес любопытный господин в татарском бешмете и принялся рассматривать клейма.

Эти клейма и его заняли так же, как и рабочих, но только те посмотрели, пальцами потрогали, узнали от солдата, что эти слова означают, и пошли завтракать, а он долго и внимательно осмотрел все тюки, на которых только краснели буквы И. и Л., обратил внимание на количество пудов, выставленное на паровике и машинных частях, вынул записную книжечку и карандашом что-то наметил, еще раз обошел вокруг паровика, кивнул головой матросу, поглядывавшему на него искоса, и медленно, степенно стал переходить по доскам с палубы баржи на пристань.

А на мостике парохода «Солзкамец», сидя верхом на складном стуле и положив на колени газету, которую только что читал так усердно, капитан с английской рыжей бородкой, в куцем пиджаке и ботфортах, наблюдал в бинокль белую струю дыма, чуть поднимавшуюся над горизонтом.

— «Самолетский»! — произнес другой господин, поднимаясь на мостик и тоже присматриваясь в даль.

— «Царевич»; идет ходко, однако по расчету опоздает на два с половиной! — произнес капитан.

— Как даль обманывает глаз ведь вот, кажется, и близко, а поди ж ты!

— Оптический обман!

— Я думаю, в открытом море... Вы там плавали, капитан?

— Нет, я из речных.

Чуть слышно донесся по ветру гул парового свистка. На пассажирской пристани поднялась суматоха. Десятка два извозчичьих дрожек, так называемых долгушек, которые только и можно встретить в степных местах и в поволжских городах, разбрызгивая колесами дорожную грязь, во весь карьер катили с горы, обгоняя друг друга и стараясь занять места поближе к пристани.

Над самым обрывом, обнесенный тесовым желтым забором, стоял одноэтажный старый дом с покосившимся мезонином; над всеми окнами этого дома тянулась надпись, по красному фону белыми буквами: «Трактир златокрылого лебедя», а на фронтоне мезонина изображен был и самый лебедь, кольцом перегнувший длинную, тонкую шею. В первой комнате этого трактира, в так называемой «общей», все столы были заняты рабочими, матросами и всяким сереньким людом; в чистой же половине, у самых окошек, сидели только две группы: одна, состоящая из четырех татар-купцов в лисьих бешметах и шитых золотом шапочках, другая — из двух только собеседников: капитанского помощника с парохода «Соликамец» и другого господина, весьма близко подходящего к описанию матроса на барже № 9. Татары, все в поту, расстегнувши широкие вороты шелковых рубах, засучив длинные рукава бешметов, пили чай, доканчивая шестой чайник солидной вместимости; те же двое дожидались селянки из живых стерлядей, а пока пили английскую померанцевую, закусывая солеными грибами.

— И отсюда сухим путем! — произнес господин, описанный матросом с баржи № 9.

— Далеко, — ух, далеко! — вздохнул капитанский помощник.

— Очень далеко! — согласился его собеседник.

Действительно, иностранный акцент ясно слышался в говоре этого господина, хотя видно было также, что он хорошо усвоил себе русский язык и даже знаком был с некоторыми особенностями народной речи.

— Я полагаю, что везти этакую тяжесть на колесах чуть не четыре тысячи верст придется не менее года?

— По нашим расчетам, в укрепление «Уральское» транспорт прибудет около половины июля; а там...

— Ты, родной, пожалуй-ка мне сюда порцию ветчины с хренком и полынной графинчик; вот к этому столику!

В комнату вошел новый посетитель, в гороховом пальто, в картузе с наушниками, с дорожным мешком в руках и с большим дождевым зонтиком. Господин этот, не обращая никакого внимания на своих соседей, уселся за столик, поставил около себя мешок, отдал трактирному мальчику зонтик с картузом и, потирая руки, крякнул в ожидании ветчины с хренком.

— Слышь, Павлуха, — шепнул один из рабочих другому, когда господин этот проходил через общую комнату, — чтобы мне с этого места не встать, если я его не видал нонче у нас на барже!

— Может, и он; нам што...

— Нет, только чудно, что с рожи как есть он, одежа не та!

— Да тебе-то што?

— А мне наплевать! Кипяточку бы... парень!

— Огурцов соленых кто требовал? — звонко кричал мальчишка в красной рубашке, помахивая над головой тарелкой с огурцами.

— Ну, а из «Уральскаго»? — спрашивал капитанский помощник.

— Там уже подряжены киргизы везти до Казалы на верблюдах; а там по Сыр-Дарье на пароходе. В первых числах сентября должны быть на месте!