Слезы зазвучали в голосе рыжего халата, и он протер кулаком, а потом полой халата свои охмелевшие глаза.
— И я завсегда не то, чтобы очень, но праздную и ликую... то бишь... Ну, да это все единственно. Прихожу я к другу своему, приятелю Маркычу, что на станции состоит... Ну, тут рябиновая пошла, осетрина в уксусе на закуску, и эта борода рыжая, мы ее никогда допрежь не видали, а тут бац: «здравствуйте, — говорит, — мир честной компании!..» «Садись, — говорим, — милости просим!»
— Откудова?
— Чего-с?
— Господин этот отвудова и что за человек?
— А Христос его ведает... Сели, выпили. «Что это, мол, у вас по городу»... заметьте, по городу, — какой-же у нас город? Форт! И завсегда, коли что говорят: «по форту»... Да-с, вот оно как, а он это «по городу». Ну, ладно, по городу, так по городу, думаем мы с Маркычем. «Что это у вас по городу, — говорит, — слух идет...» и это рассказывает. Про все, как следует, насчет убийства и разграбления. А у нас, сами знаете, до сего никаких слухов не было, это верно; потому, коли что, мы с Маркычем первые... а он знает; откуда же он знает? Обидно-с!
— Ближе был, надо полагать!
— То-то, ближе! — Я говорю Маркычу: — прислушайся, а он шепчет: «запри дверь на крючок!» Как же это возможно?
— Рискованное дело!
— А после всего этого пришли мы с Маркычем в беспамятное состояние!
— Это перемахнули, значит?
— Воля Божья! Пришли мы это в беспамятство и проснулись уже сегодня утром; думаем: как, что, а он купаться идет; полотенце под мышкой, зонтиком покрылся; валит прямо к пристани, на нас и не глядит, как с Маркычем квасом прохлаждаемся!
— Заметил и я. На комендантском дворе, в канцелярии, осведомился, кто такой? Сказывали, еще не был!
— Как вот этих привезли, все тут стоял; при нем и разгружали. С косоглазыми говорил по-ихнему бойко. Я подошел — замолчал и прочь пошел, опять на пристань!
— Посторонись, посторонись, дорогу дайте!
Толпа заволновалась, подалась немного то вправо, то влево; образовался довольно свободный проход. Часовые перемигнулись и отхватили ружьями подходящий к случаю приемец.
— Капитана Шиломордина нет еще?! А, каково вам это покажется?! — послышался внушительный, видимо, начальнический голос.
— Я дал ему знать уже давно! — каким-то боковым поклоном согнулся на ходу адъютант с портфелем под мышкой.
— Послать!
— Я, позвольте вам сообщить, думаю, что он не болен ли!
— Опять?
— Теперь его неделя. Он всегда целую неделю, а потом ничего; сходит в баню и опять месяца на два подряд исправен, если не случится какого-либо особенного случая: годовой праздник или же чье тезоименитство!
— Ну, за Горошкиным послать. Ежели на охоте, то Викторову дать повестку!
— Слушаю-с!
— Войлок откинуть! Брр! Какая гадость!
— Полнейшее разложение, и к вскрытию никакой возможности приступить не представляется! — сообщил худощавый доктор с чахоточным, пятнистым румянцем, в теплой шинели, несмотря на жару, и беспрестанно что-то нюхающий из стеклянного флакона с цепочкой.
— Ну, для формы нужно же, нельзя без этого!
— Что же, взрежу! — язвительно вздернув плечами, вздохнул доктор.
— Но, во всяком случае, придется подождать до приезда этого господина Катушкина. Он мне пишет... Что такое он мне пишет?
— Судя по его письму, он должен быть сегодня к вечеру…
Адъютант стал поспешно рыться в портфеле и вытащил оттуда смятый полулист исписанной бумаги.
— Вот извольте видеть!
— Прочтите еще раз!
— Он пишет... э... гм! «Вслед за отсылкой тел, подобранных на месте нападения, с киргизами аула Термек-бес, я выезжаю сам. Остановлюсь в аулах Бугат-тысай для снятия необходимых допросов и для отобрания показаний от старшин. Аур...»
— Точно следователь какой официальный!
— Чего-с?
Комендант обернулся, адъютант остановился перечитывать письма. За ним стоял человек среднего роста, несколько полный, с окладистой рыже-красной бородой и в крупных синих очках с боковыми сетками от пыли в золотой массивной оправе. Он-то и сделал это замечание.
— Извините! Я, кажется, помешал. Вы здешний комендант?
— К вашим услугам!
Чистенький, весьма приличный дорожный костюм незнакомца и его солидная физиономия внушали некоторое почтение и заставили коменданта взяться за козырек своей фуражки с назатыльником. Адъютант тоже откозырял, доктор холодно раскланялся.
— Нигебауэр, аптекарь. Еду в Ташкент; заходил к вам, но мне сказали, что вы здесь, на площади. Такое необыкновенное происшествие!
— Что тут необыкновенного, просто оказия! — заметил комендант. — Ну-ка, дальше что? — «Аптекарь — не велика птица!» — подумал он. — Извините; вот мы тут по службе, кончим сейчас и тогда... — добавил он вслух.
— Сделайте одолжение! — поклонился аптекарь, отошел к телам и начал их довольно внимательно осматривать.
— Он самый! — шепнул рыжий халат на ухо старику.
— Дураки вы оба с Маркычем! — так же тихо ответил ему старик.
— Гм, гм! — откашлялся адъютант. — По расчету, изложенному в письме господином Катушкиным, он должен быть как раз сегодня вечером!
Нигебауэр приподнял голову.
— Тут присланные тела?
Адъютант кивнул головой куда следует.
— Ефима Мякенького с сыном, англичанина Эдуарда Симсона и одного из работников?
— Голые и без голов; как тут их разбирать: кто и кто? — пожал плечами комендант. — Да, я полагаю, этого и не надо. Как вы, доктор, думаете?
— А, что такое? Вы меня спрашиваете?
— Вас!
— Да, конечно. Господин Нигебауэр, вы как будто, побледнели, вы взволнованы?
Доктор пристально посмотрел на рыжебородого аптекаря.
— О, это ничего. Дорожная усталость, этот запах, вид изуродованных трупов — все это не может действовать благоприятно!
— Ну, понятно!
— Вот еще на обороте, — перевернул адъютант исписанный листок, — господин Катушкин просит о задержании в форте, если, конечно, таковой окажется, одного человека, приметы: среднего роста, полноват, небольшая черная борода и таковые же усы, одет по-киргизски, лошади вороные, без отметин!
— А, ну, примите меры: осмотреть постоялые дворы, почтовую станцию, а главное, на базаре, у Бузуева в трактире тоже...
— У заставы не мешает поставить человек четырех для наблюдения! — шепнул доктор на ухо коменданту.
— У заставы? У заставы непременно!
— Да вы бы не так громко...
— Мое почтение! — откланялась рыжая борода.
— Зайдите в правление, там вам поставят отметку на паспорте! — крикнул адъютант.
— Непременно!
Нигебауэр медленно зашагал через площадь, распустив свой парусиновый зонтик.
— Чего это вы так смотрите? — заметил комендант доктору, все время следившему за удаляющейся фигурой аптекаря.
— Хорошая борода, густая, ровная! — произнес доктор как бы про себя. — Куда это он повернул? А, в слободку!
— Ну, так что же?
— Справьтесь, пожалуйста, на каких лошадях приехал этот Нигебауэр!
— Это для чего?
— Я видел, вчера еще видел, — выставился рыжий халат, все время прислушивавшийся к разговору начальства, — на почтовых; рыжая с лысиной в корню, серая на пристяжке; ямщик Каримка, тот самый, что в прошлом году пальцы на ногах отнимали — отморозил зимой я помню...
— Гм! Странно! — нервно скривил рот чахоточный доктор. — Я готов прозакладывать все, что угодно, ежели б оказалось, что этот аптекарь приехал на вороных лошадях, верхом, что борода у него накладная!
— Ну, что за вздор!
— Не вздор, позвольте вам заметить!
— Да чушь!
— Это удивительно! Вероятно, я на чем бы то ни было да основываюсь. Эти крючки за ушами...
— Это от очков крючки! — поспешил заявить адъютант.
— Нет, то золотые; а стальные, стальные зачем? Я их довольно ясно заметил. Они, положим, отлично были замаскированы волосами, но я их видел... видел, как вот вижу вас, как этих... Фу! Просто нет никакой возможности дышать! И чего мы здесь стоим?
