— Ты уехал не попрощавшись. Ты не оставил ни номера телефона, ни как с тобой связаться, — Влад вздохнул. В его словах ощущалась горечь. — У меня не так много возможностей найти тебя. Ты… молчал, Дима. Что я должен был думать? Да и кто я тебе, чтобы вообще… думать.

— Да, я конченный лох, что забыл оставить тебе свой номер или взять твой, признаю. И я обычно не читаю свой форум: у меня просто нет на это времени. И ты… человек, который мне дорог. Думаешь, это было легко — уехать так, не сказав тебе «до свидания». Но, думаю, так действительно было лучше для всех.

— Для кого это, «для всех»? — иронично, немного зло выдохнул Влад. Нет, это не самая удачная мысль: выяснять отношения по телефону, когда один в Москве, а другой черт знает где. — Блядь, мне каждая минута с тобой дорога, понимаешь? Пятнадцать минут, которые ты одевался бы, были бы пятнадцатью минутами С ТОБОЙ, лох конченный. И пять минут, когда ты кофе глотал бы. И минута у порога.

— А дальше? «Прощай, Влад,» и все? — Странно, почему злости нет? Только вина. Огромная, жгучая. А еще понимание бьет, как током. Он ошибся… с самого начала.

— Ты этого хочешь? — очень тихо. — Хорошо. — Еще тише. — Прощай. Я люблю тебя, Дима.

И гудки отбоя. А потом — тишина. Абонент завершил звонок.

Дима еще какое-то время просто стоял, вслушиваясь в шорохи и треск на линии, а потом опустил руку. Телефон выскользнул из враз обессилевших пальцев и с гулким стуком упал на пол. Все. Вот теперь — действительно ВСЕ.

Точка.

========== Часть 8 ==========

15.

Гельм помял сигарету пальцами, а потом отложил, так и не прикурив. Свой лимит на сегодня он почти исчерпал, в пачке осталось всего две штуки. Поджав губы, он откинулся на спинку офисного кресла, отворачиваясь к окну. В лучах заходящего солнца Лос-Анджелес с такой высоты был прекрасен. Ни уличной суеты, ни грязи. И где-то по его улицам бродит его личная головная боль на протяжении вот уже недели.

…На первый взгляд казалось, что этот сталкер мало чем отличается от десятков других его предшественников. Письма с угрозами вперемешку со своими сексуальными фантазиями… Но что-то дергало, а своей интуиции Вильгельм привык доверять.

Дима привлекал к себе психически нездоровых людей, они тянулись к нему каждый со своим «тараканом», как слетаются пчелы на мед. Потоки писем, как бумажных, так и электронных, комментарии в Интернете. И если раньше этим вопросом в его штате занималось два человека, то теперь Гельму пришлось увеличить их число до шести. И это уже почти пугало. Но все они, пишущие эту галиматью, на поверку оказывались не способными причинить Диме настоящий вред. Но автор этих писем, что лежали сейчас у него на столе, был совсем другой. Он описывал свои будущие действия четко, сильно, почти скупо, но с такими деталями, что сомневаться в том, что человек знает, о чем говорит, не приходилось. А еще он сообщал почти о каждом шаге Димы, словно тщательно следил за ним и знал его планы. К поискам автора письма подключили полицию, но ей Гельм не доверял: у полицейских и без того полно забот. Он пытался справиться своими силами, но время шло, а результатов не было никаких. Только письма стали еще более изощренными. А сегодня утром охранники задержали курьера с букетом цветов, который показался им подозрительным. При беглой проверке курьер оказался работником курьерской службы, и его быстро отпустили, а вот цветы… Нет, Дима бы не умер от той химической гадости, которой их обрызгали, но в больницу бы попал наверняка. Никаких внешних физических повреждений, просто сильнейший галлюциноген, наркотик. Возможно, объединять эти два «дела» в одно было ошибкой, но Гельму так не казалось. И за Диму было страшно. Еще месяц назад Гельму бы даже не пришло в голову, что Диму нужно убрать на время поисков с глаз, но сейчас Гельм думал об этом все чаще. Куда-нибудь, где его искать не будет никто и никогда. Никаких родственников или известных друзей-знакомых. Полетят все сроки, придётся платить неустойку, но подозреваемых слишком много, а Дима один. И охране Гельм тоже не доверял. Сталкером может оказаться кто угодно. Но как это объяснить это Диме, с учетом того, что о самих письмах он не в курсе? Незачем ему это знать, он и так дерганный. Что ж… Значит, придется решать этот вопрос самому. И надеяться на благоразумие.

16.

День первый. Пустота.

Он написал эту песню, когда закончилась «Фабрика». Его выворачивало наизнанку, когда он записывал демку, но тогда это ему помогло. Сейчас — он боялся включать телевизор, чтобы не наткнуться там на НЕГО.

День второй. Апатия.

Режиссер тупо отправил его к медикам, только бы не видеть совершенно невыразительного лица. Тень прежнего Влада, который сходил с ума от беспокойства и по десять раз переигрывал каждую не понравившуюся ему сцену.

День третий. Пустая квартира и абсолютная тишина.

Слышно как на кухне тихо пищат часы, отмечая каждый минувший час. Шестьдесят минут. Время от времени телефон разражается нервной дрожью и натужным гудением виброзвонка. Но Влад просто лежит на диване и смотрит на светящийся прямоугольничек дисплея. А под щекой у него отнюдь не подушка, а свернутые валиком мягкие трикотажные штаны и футболка Димки.

Страшная штука: любовь.

Представляешь себе как в сказке. Ромашковое поле и влюбленные бегут через него друг другу на встречу, чтобы никогда друг друга не отпускать. А на деле сдохнуть хочется. Улыбаешься окружающим только, чтобы не упекли в дурку с каким-нибудь зубодробительным диагнозом. Нервные срывы для начала, а потом какой-нибудь маниакально-депрессивный синдром. А вечером — на диван, к скомканным, сбитым простыням и свернутым в валик шмоткам.

Это безумие…

Через неделю он все-таки заставил себя подняться и навести порядок. Включил плазму и принялся слоняться по комнате, стирая с мебели накопившуюся пыль. Взгляд скользнул по экрану. Яркие пятна. Ведущий на МТВ взахлеб рассказывает о какой-то очередной выходке — картинка меняется, и на экране крупным планом Димка.

Как в тумане обрывки фраз. Знать не знаю, виделись разочек, но ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Влад выключил звук.

Хотелось сжаться и забиться в угол. И сидеть там, как мышь под веником. И молчать. Чтобы ни один звук из внешнего мира не пробился больше сюда. Никогда. Но завтра нужно встать и добраться съемочной площадки. Потому что отпущенная ему неделя закончилась. Вот только облегчения затворничество не принесло.

…Съемки, съемки. Только на этот раз все страшнее. Разум медленно, но верно подошел к той грани, за которую готов был заглянуть и его герой. Ничего нет. Никого нет. Отец, которому интересно только повыгоднее его продать. Бесконечная борьба за выживание. Подняться. Приехать. Сменить маску и снова шагать по острию ножа. Балансировать на грани.