— Поноси ее хотя бы сегодня. Пока я здесь.
— Я ее не сниму, — Влад подставил шею, позволяя Диме застегнуть замочек. — Если бы ты знал, как я не хочу тебя отпускать… Моя воля — и не отпустил бы. Вот только… Такие как ты просто так со сцены не уходят. И не забываются. Ты не сможешь бросить все, не сумеешь просто. Часть тебя всегда будет на сцене. И за тобой всегда будут охотиться охочие до скандальных снимков.
В ответ Дима только мягко улыбнулся и коснулся шеи губами. Прав Влад. Во всем прав. Но пока он здесь. Последние часы, но они есть. А, значит…
Дима целовал Влада, шею, плечи, ключицы в вырезе майки. То сильно, то нежно. То зло, то мягко. Оставляя пунктиры на его теле.
Многоточия его поцелуев туманили разум Влада. Куда подевалась его первая, та самая первая злость? Куда подевалась ирония и жадное желание попробовать и забыть? Растворились в пугающей нежности. К нему. К мальчишке. К парню. К мужчине. К Диме.
«Я люблю тебя…» россыпью поцелуев.
«Я люблю тебя…» дрожью ресниц на коже.
«Я люблю тебя…» прикосновением пальцев к обнаженному телу.
Сегодня все по-другому. Касания, взгляды… И почему-то не хочется улыбаться. А утонуть в этой близости, погрузить на самое дно. Забыты тарелки, забыто все. Только имена… Да всплывает в памяти карта ЕГО тела. Родинки, волоски, складочки и изгибы. Самые сладкие места и самые чувствительные.
— Влад… — Возможно, эта ночь — последняя совместная в их жизни. А, значит, надо провести ее так, чтобы помнить о ней до самого конца. До новой встречи.
У Димы исключительно чувствительная спина. Он смеется и стонет, если ласкать кожу под тонкой тканью трикотажной кофты. Еще более чувствительна поясница. И если пощекотать немного здесь, под поясом джинсов, можно сорвать чувственный стон. Такой сладкий. Такой пряный. Такой желанный.
Они поняли друг друга без слов. Зачем тратить бесценное время на тягостное молчание, когда кусок в горло не лезет, если можно… если хочется заниматься любовью. ЛЮБОВЬЮ.
Коридоры, как в тумане, порог, задернутые портьеры и полумрак комнаты. Ставший уже родным диван и прохлада простыни.
— Иди ко мне… — опрокинуться на подушку и протянуть вперед руку. — Влад…
Влад принял его руку, переплетая пальцы, и опустился на постель.
Он не шептал, не выдыхал эти слова. Просто шевельнулись губы, касаясь губ: Я люблю тебя…
Шум в ушах, и рвалось из груди сердце. И ни выдохнуть, ни слова не сказать… Голос пропал, остался только шепот:
— Хочу быть твоим сегодня…
— Ты и так мой… родной, — на дне невозможно голубых глаз почти болезненная нежность.
Они обнажены, они касаются друг друга с трепетом. И неожиданной страстью, поглощающей до самого конца, до той грани, за которой не остается ничего, кроме обнаженной души.
— Нет, — Дима накрыл ладонью его рот. Словно испугался чего-то, каких-то слов, которые, как показалось, вот-вот сорвутся с губ Влада. — Не надо. Не говори ничего. — Это усложнит и без того не легкую ситуацию. — Лучше просто поцелуй меня…
Просто поцеловать, просто накрыть его собой, лаская всем телом, согревая теплом, точно убеждая: верь мне, во что бы то ни стало. Без просьб, без убеждений, без лишних слов, каждым поцелуем, каждым касанием доказывая: ты — мой. Ты мой. Мой нежный, мой страстный, мой неистовый и ненасытный. Мой любимый.
…Когда все закончилось, захотелось еще. Еще и еще. И плевать, что сердце еще не успокоилось, что тело еще не остыло, и нега не ушла. Плевать. Только не пустые разговоры ни о чем или попытки что-то понять. Хотя… Ведь можно просто помолчать, правда? Без слов побыть рядом, напитываясь ощущением его тепла и присутствия впрок. Дима тихо выдохнул, повернулся, натягивая на них одеяло, и, молча обняв Влада, уткнулся в его шею, тихо сопя и поглаживая еще чуть влажное плечо.
А Влад так и уснул, обнимая Димку, будто даже во сне боясь потерять, отпустить, расстаться с ним. И там, во сне, все-таки сказал ему. Непоправимое. Неостановимое. Рвавшееся с губ. Я люблю тебя, Димка. Проклятие мое, как же я тебя люблю. И там, во сне, Димка улыбался ему и уходил. Таял, ускользал из его объятий. И где-то далеко фоном звучал его голос — мне приснились фиолетовые бабочки…
— Не уходи, пожалуйста… — Влад Соколовский последний раз плакал тогда, на концерте, когда Димка уходил из проекта. И больше никогда и никто не видел его слез. Но там, во сне, по щекам катились капли. А Димка все отдалялся и отдалялся.
…Влад тихо, отчаянно застонал во сне, и Дима поджал губы, замирая. А, может, все-таки.? Нет! Нет… Не стоит. Долгие проводы — лишние слезы. Лучше он сам… Дима поправил одеяло и вышел из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Выбраться из объятий уснувшего Сокола, не разбудив его при этом, было тяжело, но необходимо. После этого странного дня, вечера и начавшейся ночи, Дима был в этом уверен.
Письмо он писал на обратной стороне последнего листа распечатанного сценария. Быстро, почти не задумываясь. Закончил, оставил на столе… Влад увидит обязательно. А сейчас нужно собираться.
Но уйти просто так Дима не смог. Топтался на пороге, то берясь за дверную ручку, то отпуская. «Эскорт» уже ждал у подъезда, а он все никак не мог заставить себя сделать шаг. А когда тянуть уже было нельзя, тихо зарычал про себя и вернулся в спальню. Пару мгновений, словно зависнув, смотрел на тень, лежащую на лице Влада, а потом склонился, мягко, почти невесомо касаясь губ. Влад шевельнулся, и Дима вылетел из комнаты и из квартиры. Сбежал по лестнице, успокаивающе кивнул мгновенно напрягшейся охране и нырнул в салон ждущей его машины. Все. Вот теперь точно все.
До следующего «когда-нибудь», Влад. Надеюсь, я не успею свихнуться до этого момента.
Влад потянулся всем телом и сонно вздохнул. Мутный серый свет утра пробивался сквозь щель в шторах и, как на зло, полоска света перечеркнула его лицо, вырывая из сна. Он вытянул руку из-под одеяла и тут же лихорадочно подхватился с места. Вторая половина его постели была пуста. Димки не было.
— Дима?
Тишина. Только на кухне тихонько пиликнули часы, отмечая, что уже восемь, утро воскресенья, и два часа назад Димкин самолет покинул пределы Российской Федерации.
— Дима… — все внутри похолодело. Он уехал. Он не посчитал нужным разбудить его, чтобы попрощаться. Он просто вышел из квартиры, захлопнул за собой дверь и растворился в потоке жизни. Будто и не было его. Будто минувшая неделя была сном. И теперь Влад проснулся.
Он выбрался из постели, отмечая попутно мелочи: сложенный халат, Димкины штаны и футболка на кресле, бокал, в котором на донышке оставалось вино. Ровно глоток. Но кромки ЭТОГО бокала касались ЕГО губы.
Коридор. Запертая дверь. На вешалке больше нет его куртки, а на полочке не стоят больше его кроссовки. Влад прижался лбом к гладкой поверхности и медленно сполз на пол, обнимая колени. Он не плакал, нет. Мужчины, как известно, не плачут, они огорчаются.
