Редактор неожиданно для себя и для всех вокруг залился молодым заразительным смехом. И, теперь уже неожиданно для себя, ответил густым басом по-белорусски:

– Штоб ты пропау, – сунул руку в карман черного дорожного плаща, нащупал там две монетки и положил их в широкую лапу ямщика со словами: – Извини брат, тридцати сребреников нема, на хоть два, – спрыгнул в лодку и, повернувшись к офицеру, с лучезарной улыбкой лихо скомандовал, – Вези, Харон!

Офицер хрипло гавкнул, и весла одновременно коснулись свинцовой глади воды. Лодка резко сорвалась с места. Невзрачные домики и церкви уездного городка становились все меньше, черный лес на другом берегу Невы надвигался темной стеной. Чем ближе продвигалась лодка к тюрьме, тем яснее вырисовывались серые стены и зеленый низкий вал, окружающий крепость.

На пристань первым выскочил жандарм с багажом, а за ним по каменным ступеням поднялся Редактор. Спустя минуту его тяжелые кандалы, не привязанные, по арестантскому обычаю, к поясу, а нарочно, из какого-то удальства, распущенные по земле, со звоном поволоклись по плитам под сводами невысоких крепостных ворот. Он шел мимо вытянутых в струнку темно-зеленых часовых по длинному крытому коридору, состоящему из аркад, расположенных вдоль глубокого выложенного камнем рва. В коридор выходили двери и окна, а через ров, на расстоянии нескольких десятков шагов друг от друга, были перекинуты каменные сводчатые мостки. За рвом раскинулась широкая площадь с церковью и могильными памятниками. А за площадью, под крепостным валом, стояли казармы или что-то в роде этого, а с другой стороны виднелись какие-то садики и в них белые дома. Высоко над валом развевался желтый штандарт с царским двуглавым орлом.

Все шли в глубоком молчании, которое нарушалось только бряцанием кандалов по каменному полу. Перешли через мост, и тут Редактор увидел уже знакомый средневековый Секретный замок. Две круглые серо-желтые башни с узкими бойницами, такая же суровая гранитная стена, а посредине чернели огромные ворота со сводами. Перед замком, надо рвом, висел на цепях новый мост.

На стук пришедшего с ним офицера часовой тотчас отворил обитую громадными гвоздями калитку, и Редактор, сделав еще несколько шагов вниз по каменным ступеням под высокими сводами, очутился внутри уже знакомой ему клетки. Двор был тот же, с гранитными стенами и такими же башнями. В каждую башню вели железные двери, узкие окна освещали, по всей вероятности, казематы, а может быть и лестницу. Потрескавшиеся от северных морозов гранитные камни были шершавы, точно покрытые лишаями, а высокие стены бросали на узкий двор огромную тень. Низкий одноэтажный флигель перегораживал замкнутое пространство надвое.

Все это, и серые гранитные стены, и желтый флигель, и полосатые будки, и деревянный барьер, тянущийся перед всеми постройками, и какая-то полуразрушенная конура в углу двора рядом с железной дверью, было угрюмо, жестко и мертво. Выскочили несколько солдат с унтер-офицером впереди, и остановились в почтительных позах. Вокруг уже не было видно ни жандармов, ни офицера. Редактор обвел взглядом двор, уже знакомый ему по первому посещению, заметил, что в мрачной ржавой клетке что-то зеленеет. Усмехнулся, узнав в этом «что-то» чахлую рябинку, унизанную коралловыми кистями ягод. Рядом приткнулась на высоком столбе довольно неуклюжая голубятня, над которой вились белые и сизые голуби. Над темным двором сияло июльское небо. Белые тучки резвились, уносясь в те края, что наверное, и воспевал Пушкин. Редактор взглядом проследил за ними, вспомнив «…с милого севера в сторону южную…»… Затем взглянул на землю. Он стоял во дворе музея рядом с Продюсером и Оператором. Издатель уже заходил в приветливо распахнутую дверь Секретного дома, а в ушах звучало приглашение:

– Да вы проходите, проходите. Сейчас чаек поставим.

Все с радостью забились под крышу тюремного барака. Все равно лучше, чем сырой промозглый ветер с Ладоги. Деды засуетились как приветливые хозяева, сразу заскочив в свое жилище, находящееся при входе в длинный коридор справа. Ветхий дед, тут же начал сооружать чай на электрической плитке, а тот, что помоложе пояснял:

– Это при проклятом царизме у них тут кухня была. Значится, они тута питание варганили и кормили страдальцев четыре раза в день. Говорят, им царь-батюшка на день полтину отпущал на нужды бедных узников Бастилии русской.

– Только вот чайку не хватало, – ставя на стол чайник, поддержал его ветхий дед, – Чайку постоянно не хватало. И купить негде было. А полтина ― это много. Вон буревестник революции Максим Горький в юности на пятачок в день питался и смотри, еще романы поспевал писать. Садитесь, чайку погоняем, – повернулся он к журналистам.

– Спасибо, мы поработаем сначала, – поблагодарил Редактор.

– Спасибо в стакане не булькает, – философски заметил дед.

– Вы тут решайте проблемы, а я огляжусь, натуру прикину, – Оператор махнул рукой и вышел в коридор.

Не успел он прикрыть дверь в бывшую кухню, как ноги неожиданно отяжелели, раздался глухой звон… Что-то мешало ему идти, и он с удивлением увидел на ногах кандалы и понял, что это они звенят о каменные плиты пола. Еще минута, и с треском открылась темно-зеленая дверь с маленьким оконцем, тщательно закрытым кожаной занумерованной заслонкой, и солдат-смотритель объявил ему:

– Ну, вот и дотопали, барин, тута ваш дом на долгие годы. Милости просим до хаты. Я ваш, барин, ангел-хранитель. Прошу любить и жаловать, – после паузы добавил, – Другого пока не будет.

Оператор, опешив от грохота закрываемой двери и лязга металлической заслонки, даже не обратил сначала особого внимания на угрюмую камеру. От неожиданности и нереальности происходящего им овладело странное равнодушие ко всему в мире. Однако, придя в себя и, посчитав, что это просто сон, решил оглядеться. Три шага в ширину, шесть в длину, или, говоря точнее, одна сажень и две… он сам удивился, что думает такими категориями измерения. Тем не менее, думал, и таковы были размеры его номера. Белые стены с темной широкой полосой внизу подпирали белый же потолок. «Хорошо еще, что не своды», – опять подумал он, ― а то было бы вообще как в плохом голливудском сериале про вампиров».

В конце камеры находилось окно зарешеченное изнутри дюймовыми железными полосами, между которыми, однако, легко могла бы пролезть голова ребенка. Под окном, снабженным широким деревянным подоконником, «а стены-то наверное, толщиной в аршин», – опять подумал Оператор, стоял зеленый столик крохотных размеров, а при нем такого же цвета табурет. Он огляделся дальше. У стены обыкновенная деревянная койка с тощим матрацем, покрытым серым больничным одеялом; в углу, у двери, классическая «параша». Вот и все. С другой стороны двери выступала из угла высокая кирпичная печь, покрытая белой штукатуркой и служащая, очевидно, для двух камер. Подошел поближе. Топки не было. Поскреб затылок, понял, что печь топится из коридора.

Оператор постарался ущипнуть себя, как можно больнее, но видение не пропадало. За свою долгую жизнь в виртуальном мире телевидения, а тем более за время работы в журнале, который только тем и занимался, что совал свой нос в разные тайны и загадки, он привык ко всему. Оператор сел на табуретку, спокойно огляделся. Прикинул на руку вес кандалов на ногах и толщину цепей. Понял, что сделано добротно, со знанием дела. Обвел комнату, назвать это камерой язык не поворачивался, оценивающим взглядом. Окрашенный красноватой краской пол поддерживался, в чистоте. И вообще было видно, что все здесь часто освежалось, белилось и мылось. Однако, для человека, попавшего сюда впервые, все равно тесная и темная камера была невыразимо угрюма и мертва.