Финн ждал, борясь с нетерпением. Он знал, что Туури не станет держать его здесь просто для того, чтобы пожаловаться на ветер и плохую погоду. Проследив за взглядом старика, он посмотрел в дальний конец лодки, где лежали Мир и Холми, – они крепко спали, привалившись к широкой волосатой спине Варри. Парни большую часть дня непрерывно боролись со снастями и ветром, и он не обижался, что они заснули, хотя и был опечален, поскольку не сможет пожелать им на прощанье счастливого пути и удачи. Пройдет много времени, прежде чем он увидит их снова, – а может, и не увидит больше никогда. В его внутреннем мире не было места самоуспокоенности и удовлетворению.
– Ты знаешь, что нам нужно.
Финн кивнул. Конечно, он знал это. Им нужно было знать, на какое расстояние лодка сможет подняться по реке при отливе. Как далеко видно из дверей поместья. Какое количество вооруженных людей вероятнее всего будет находиться в конкретный день под конкретной крышей. Золотые у них кресты и подсвечники или из позолоченного серебра, серебряные или из посеребренной бронзы. Его задачей было все подмечать и ничего не забывать, задерживаться за столом или у рыночного прилавка, когда заключаются большие сделки, когда мозги людей заняты другими вещами и никто не обращает внимания на учтивого бродячего торговца, за исключением разве что пары девушек, которым он успел улыбнуться. Он выполнял свою работу в судоходной части рек Шаннон и Лиффи, в болотистых низинах Дорстада и на Сене, а в прошлом году Туури впервые привел его и всех остальных к берегам Англии.
В его ноше самым ценным была именно эта его осведомленность – лишенный веса, невидимый, но очень дорогой товар.
– Ты знаешь эти края.
– Знаю. – Финн сглотнул.
Голос его был хриплым, и горло до сих пор болело из-за того, что на ветру все время приходилось кричать.
– Мы пойдем на север Хамбера[12].
– Раньше вы говорили, что на реку Тис.
– Ну да, вероятно, на Тис. Пока что, по крайней мере. Но там есть один человек, который хочет поговорить с нами. – Обветренное морщинистое лицо Туури скривилось в лукавой щербатой улыбке. – Он хочет заплатить нам. Хочет, чтобы мы переговорили с нашими друзьями. Встретимся в Хамберсайде. Примерно на равноденствие.
– А где в Хамберсайде?
– В кирке[13] Бартона. На берегу. Это большая кирка. Помнишь ее?
– Хотите, чтобы я пришел туда?
– Нам надо будет, чтобы ты нам кое-что рассказал.
Финн снова кивнул.
– Я буду там. На равноденствие. Через пять месяцев.
– Два дня до него и два после, – уточнил Туури. – Бартон, запомнил?
Лодка уткнулась в островок плотных зарослей камыша. Высоко над головой на север тянулся косяк гусей. Финн поднял свою котомку, забросил ее за спину и приготовился прыгать.
5
Фредегар опустил взгляд на свои руки; переплетенные пальцы были сцеплены так крепко, что он чувствовал каждую косточку под тонкой кожей болезненного землистого цвета. Расцепив руки, он стиснул их в кулаки так, что суставы побелели, а ногти впились в плоть. В животе ощущалась уже знакомая зябкая тяжесть, словно в желудке лежал неперевариваемый комок холодного овсяного пудинга, хотя воздух в церкви был теплым и спертым. Pro Deo amur…
Но все утро он чувствовал себя неплохо и не поднимая головы трудился на своем винограднике, используя ножницы, корзинку и маленькую мотыгу. Там не нужно было ни с кем говорить и даже просто поднимать взгляд от вытянувшихся рядами виноградных лоз, которые так трудно подрезать. Все хорошо было и позавчера, когда он по колено в грязи возился в камышах рыбного пруда, высоко подобрав рясу и подставляя бритую голову горячему весеннему солнцу. И только когда снова послышался тонкий бронзовый голос колокола, тьма в очередной раз начала подползать с боков, ограничивая поле зрения и сдавливая легкие.
Он сделал длинный прерывистый вдох и на выдохе пропел своим чистым тенором, который прозвучал не хуже монастырского колокола: «И уста мои возвестят хвалу Твою»[14].
Но поднять взгляд и встать вместе с остальными братьями означало бы, что ему придется смотреть на хор, на шеренгу новых послушников и облатов[15] монастыря Корби, а это было для него невыносимо. Юные, светлые лица, такие розовые и чистые под аккуратной монашеской стрижкой. Innocentes, невинные; не это ли слово заставляет его думать о них? По-латыни innocere означает «не причинять вреда», а вот это уже неправильно. Эти мальчики могли причинить вред – да еще какой! – своими мыслями, своими словами и поступками, тем, что они уже сделали, и тем, что сделать не удалось. Что же тогда получается? Ignorantes – несведущие? Они не догадывались, что может произойти с ними здесь, в их земной обители. Даже здесь.
О Господи, поспеши, чтобы помочь нам.
Лучше уж умереть теперь, молодым и несведущим, чем пережить то, что может ожидать в будущем.
– Отец, вас хочет видеть отец настоятель.
Фредегар кивнул мальчику и повернул в левое, темное крыло церкви, ведущее к небольшому каменному залу, где их новый настоятель проводил беседы.
– Вырастить не получилось. – Ратрамнус сложил пальцы домиком и взглянул поверх них на Фредегара; при этом его длинные и взъерошенные седые брови воинственно ощетинились, как рога у жука-оленя. – Так бы я сказал, если бы ты был одним из ягнят. И посоветовал бы сунуть тебя в корзину на кухне и кормить из бутылочки. – Он сокрушенно вздохнул. – Но ты не ягненок. Ты монах и пастырь церкви прихода Нуайон.
– Был им.
– Нуайон будет восстановлен, отстроен заново. – Голос Ратрамнуса звучал сухо. – Но до тех пор нам нужно что-то с тобой делать. И поверь мне, я скорблю о епископе Иммо и всех остальных так же сильно, как и ты.
– Вы молитесь за них, отец?
– Ежедневно.
Фредегар кивнул. Он уважал Ратрамнуса и был благодарен ему. Если по каким-то причинам ему суждено все еще ступать по Божьей земле, то Корби, как промежуточный пункт, был для него ничем не хуже, чем любое другое место. Однако почему именно он, человек никчемный, продолжал жить в комфорте для своего бренного тела, тогда как все его братья мертвы?
– Не спишь по ночам?
Фредегар почувствовал, как после этого вопроса на него накатила волна усталости. Он покачал головой:
– Не могу. Как только закрываю глаза…
Но Ратрамнус прервал его, подняв свою замечательную бровь:
– Ты должен спать, и ты это знаешь. – В голосе аббата не было и тени укора – просто констатация факта.
Фредегар открыл было рот, чтобы возразить настоятелю монастыря, но тот уже кивал, предупреждающе подняв указательный палец.
– Те, кто был здесь до тебя, жаловались на шум, который ты производишь по ночам.
– Ох! Правда? Неужели все жаловались? Простите меня, отец.
– А они ведь имеют право на сон. – Ратрамнус вздохнул. – Так как же нам с тобой поступить?
– Просто скажите, что мне делать, отец, и я буду выполнять любую работу. Дубить кожи. Ухаживать за свиньями. Я могу спать в хлеву, если так будет лучше для братьев.
– И позволить тебе набивать утробу жомом? Конечно, в почете любой труд. – Ратрамнус задумался. – У меня были кое-какие соображения на этот счет, а вчера меня осенило. – Он потянулся к столу и взял лежавшие там вощеные дощечки для письма. – Что тут сказано?
Фредегар ждал.
– Ах да. – Ратрамнус покосился на дерево с редкой листвой за окном, а затем снова взглянул на Фредегара из-под своих кустистых бровей. – Вот что. Я подумал, что могу использовать тебя здесь. Довольно легкая работа для человека с твоими способностями – я ведь знаю, на что ты способен, не забывай об этом! – Он помолчал, ожидая какой-то реакции от Фредегара, но тот молчал. Аббат вздохнул и продолжил: – Мой трактат о святой литургии… кто-то должен проверять мои записи. Ты сможешь спать в библиотеке. Там не спит никто, кроме Гундульфа, а он глух как пень.