– Идем в зал. Нам необходимо поговорить.

Нам?

Никогда еще их поместье не казалось Элфрун таким заброшенным и угрюмым. Радмер увез с собой большую часть его великолепия. Здесь были те же люди, но мысли ее занимало отсутствие, а не присутствие.

– Садись, Элфрун. – Абархильд указала палкой, куда ей сесть.

– Что, в кресло? – Она была обескуражена, так как очень хорошо помнила, что ей запрещали садиться в него, а когда она была ребенком, не давали на него взбираться.

Толстая подушка с решетчатой вышивкой красными и желтыми нитками уехала в Рим, но даже в отсутствие отца это большое кресло из вяза с высокой спинкой и точеными декоративными насадками оставалось воплощением и его самого, и его власти.

Но дальше последовало:

– Нет, нет, глупая девчонка, не туда. Садись здесь, на скамеечку для ног.

Бабушка, хромая, двинулась вперед, и тут же кто-то, находившийся до этого в тени, выскочил вперед, предлагая ей руку, чтобы помочь, но бабушка отстранила его. Это был Хирел, их пастух, – Элфрун разглядела его, когда глаза привыкли к полумраку. Его вообще было трудно с кем-то спутать. Он был такой большой, самый большой в Донмуте, по крайней мере.

Он был хорошим пастухом, но Элфрун всегда чувствовала себя рядом с ним как-то неловко. Он был таким неуклюжим, двигался неторопливо, речь его была тягучей; под ногтями у него всегда была черная грязь, а руки все были в ржаво-рыжих пятнах. Впрочем, она хорошо знала, что пятна эти, похожие на засохшую кровь, были от охры, которой метили стадо, и от овечьего жира. Его ценили за то, что он хорошо управлялся с овцами, а теперь, когда он в середине прошлого лета неожиданно вынес бочонок во время игры, зауважали еще больше.

Стараясь скрыть свою растерянность, она подошла и села на скамеечку. Теперь она заметила, что Луда тоже был здесь, и у нее все внутри сжалось. Ее отец не раз говорил ей, что у Луды есть все качества, чтобы быть хорошим стюардом. «Он строго следит за моим добром. Ничего не тратит впустую. Честный и все запоминающий ангел». Должно быть, подозрительность была свидетельством его честного отношения к делу. Но в памяти ее отложилось слишком много воспоминаний о том, как он отчитывал ее за то, что она сделала, или за то, что сделать не смогла. Поэтому в его присутствии кожа на затылке и на спине у нее сама собой начинала зудеть и подергиваться, как у лошади, по шкуре которой ползает овод.

– Ты хочешь быть леди Донмута, – сухим тоном произнесла бабушка.

Это для Элфрун было совершенно неожиданно.

– Да, но…

– Вот ключи. – Своими узловатыми пальцами Абархильд сняла с пояса бронзовое кольцо со связкой ключей. – Давай, девочка. – Ключи мелодично звякнули. – Возьми их.

– Но отец сказал…

– Я устала, Элфрун. И мне до смерти надоело спорить по поводу этого. Если я тебе понадоблюсь, я буду в монастыре.

Элфрун растерялась и не знала, что сказать. Она уставилась на связку ключей – ларец с деньгами, сундук со специями, кладовая.

– Бери их. – Абархильд встряхнула ключи. – Твой отец ничего не понимает. В твоем возрасте на мне уже три года было все хозяйство, и я успела похоронить двух младенцев. – Абархильд искоса взглянула на стоявших сбоку мужчин. – Amur Deo. Расти. Здесь не о чем спорить.

Элфрун чувствовала себя так, будто ее ударили под дых. Но она не могла бросить вызов Абархильд, тем более на глазах у пастуха и стюарда, которые неотрывно смотрели на них. Да и хотела ли она это сделать? Мысли тарахтели в ее голове, словно сухой горох в горшке. Отец спланировал все иначе. Но отец уехал.

Впервые она начала осознавать, что для нее значит его отсутствие. Как он разгневается, когда вернется. Но, опять же, это был ее шанс.

Словно видя себя со стороны и до сих пор не веря в происходящее, она протянула руку и взяла связку ключей у бабушки. Ключи позвякивали друг о друга, когда она крепила кольцо к своему поясу.

Луда, потирая руки, сделал шаг вперед:

– Теперь нам, пастуху и мне, нужно услышать ваше слово. – После паузы он добавил: – Леди.

Луда обращается к ней уважительно? Ей по-прежнему было тяжело дышать, по телу от возбуждения пробегала нервная дрожь. Но ей нужно было соответствовать.

– Вы что-то не поделили? – Она пыталась подбирать правильные слова. Из-за чего могли схлестнуться эти двое? – Это как-то связано с окотом овец? Или со шкурами ягнят, с пергаментом? – Ей показалось или Хирел действительно дернулся при этих словах?

Но Луда перебил ее, поглаживая поочередно руки, словно натирая их потрескавшуюся кожу салом:

– Нет-нет, к овцам это никакого отношения не имеет. Семейный вопрос, вот и все. Формальность.

Элфрун, сидя так, что коленки были на уровне подбородка, смотрела на взрослых мужчин и чувствовала себя очень маленькой. Плащ отца висел на колышке совсем недалеко; если бы она надела его, это могло бы придать ей хоть немного авторитетности отца, но она боялась попросить подать его. Должно быть, она выглядела совсем ребенком – синее платье в заплатках, босые ноги, непокрытая голова. Если бы она могла надевать покрывало, как замужние женщины и вдовы, она выглядела бы старше, это придавало бы ей уверенности…

– Его дочка, – вдруг выпалил Хирел. – Я хочу ее.

– Сетрит? – Это было неожиданно и совсем не так серьезно, как рисовало ее воображение, так что Элфрун пришлось очень постараться, чтобы не рассмеяться.

– Нужно было раньше выдать ее замуж, – резко заметила Абархильд. – Это создание даже более ветреное, чем все остальные. Замужество станет для нее бременем и образумит ее, как это происходит со всеми нами.

Луда бросил настороженный взгляд на Абархильд, но когда он заметил, что Элфрун смотрит на него с любопытством, на его плотно сжатых губах появилась сдержанная улыбка.

– Она хорошая девочка, леди, и вам это известно. Помощница матери. И ее гордость. Такая умелая.

Если бы Элфрун слушала его, то могла бы кое с чем и не согласиться, но на самом деле она едва разбирала его слова. Мысли были заняты совсем другим: если Сетрит выйдет за Хирела, она уйдет жить к нему на пастуший хутор, расположенный в нескольких милях отсюда, на другом конце пастбища на склоне холма.

И в домике для женщин больше не станет Сетрит, с этим ее беспрестанным нашептыванием, с провокационным хихиканьем, с разговорами, мгновенно затихавшими, как только девушки замечали приближение Элфрун. Когда Сетрит уйдет, она сможет начать все с чистого листа. Быть дочерью Радмера достаточно тяжело и без дополнительных сложностей в виде злого языка Сетрит.

Но если она хочет, чтобы так и произошло, сделать это нужно было должным образом. Необходимо проявить участие, а не просто согласиться с этим; за последние несколько лет она уже не раз видела, как делал это ее отец. В таких вопросах действовали свои правила, и, к величайшему облегчению Элфрун, она их помнила.

– А невеста, она хочет этого?

Луда закивал:

– В противном случае нас бы тут не было.

– Я хотел сказать ей еще в середине лета, – подхватил Хирел, – но она тогда ушла. А теперь вот подвернулся удобный случай.

Элфрун кивнула. Отары спустились с пастбищ, пасутся по стерне ячменя на убранных полях и на лугах после второго укоса сена, удобряя почву навозом. И пастух теперь вправе спуститься с холмов и появиться в поместье.

Велико было искушение принять велеречивые слова Луды за чистую монету, просто сказать «да», махнуть рукой и позволить этому случиться. Это могло вот-вот произойти, она чувствовала зуд в ладонях, приятное томление в солнечном сплетении, дыхание ее участилось от возбуждения. Как восхитительно, как удобно было бы услать Сетрит отсюда. Простым кивком она могла избавиться от власти этой девушки над собой.

Но разве бы ей самой понравилось, если бы ее судьба решалась без нее, за закрытыми дверями?

А она ведь исполняла роль своего отца. Все, что она делала, делалось от его имени.

И она должна была поступить правильно.

– Пойдите и приведите сюда невесту, – сказала она, стараясь спрятать свою робость за официальными фразами, высокомерным тоном и высоко поднятым подбородком.