Сына Генри, Орнольда, поэта и члена-корреспондента Института, приняли в клуб «Бумагомарателей», хотя от природы у него были наклонности профана. Эти наклонности унаследовала его дочь Альтея – вместе с пакетом предусмотрительно приобретенных и приносивших существенный доход ценных бумаг, Приютом Сильфид и пятьюстами акрами земли. Старому дому не хватало популярных признаков респектабельности; все соглашались с тем, что в нем могли обитать только профаны. Земельная собственность образовывала в плане трапецеидальную фигуру шириной в среднем километров пять и почти шесть с половиной километров в длину. Ландшафт был изрезан оврагами, провалами и узкими ложбинами, разделенными обнажениями крошащегося камня. Специалисты неоднократно объявляли этот участок бесполезным для сельского хозяйства; Альтею и Хильера вполне устраивало то, что их земля оставалась в заповедном состоянии. За двадцать лет до описываемых событий ходили слухи, что метрополис Танета мог распространиться на север вдоль дороги Катцвольда, и спекулянты недвижимостью торопились вкладывать здесь деньги – в их числе Клуа Хутценрайтер, отец Скирлет. Плотная городская застройка, однако, велась в основном на юге и на востоке. Афера с недвижимостью в северной пригородной зоне лопнула, и незадачливые вкладчики капитала стали владельцами обширных, но труднодоступных и бесполезных урочищ дикой холмистой местности. Супругам Фатам тоже пришлось распрощаться с мечтой о сказочном приумножении богатства.

Теперь Приют Сильфид представлял собой причудливое сооружение из потемневших бревен и камня со сложно устроенной крышей из множества коньков с мансардными окнами и зубчатыми свесами. С каждым годом усадьба казалась все более ветхой и запущенной, нуждающейся в заботливом уходе. Тем не менее, это был просторный, удобный и, как правило, внушавший жизнерадостное настроение дом – благодаря кипучей деятельности Альтеи, украшавшей его цветами в ящиках, красочными настенными драпировками и артистическими столовыми сервизами. Поначалу Альтея коллекционировала подсвечники и канделябры из всевозможных материалов и всевозможных размеров и форм, чтобы каждый вечер украшать стол разными наборами или группами декоративных осветительных приборов. Через некоторое время она решила, что этого было недостаточно, и стала покупать сервизы, придававшие столу дополнительное очарование. В те годы, когда ее энтузиазм достиг кульминации, Альтея ежедневно превращала вечернее убранство столовой в романтическую декорацию. Хильер прилежно выражал восхищение результатами ее усилий, хотя тайком сожалел о том, что его супруга уделяла меньше внимания тому, чтó подавалось на стол, чем тому, в чем оно подавалось. «Хорошо приготовленное блюдо выглядит прекрасно и в походном котелке!» – бормотал он себе под нос.

Хильер испытывал меньшую привязанность к Приюту Сильфид, нежели Альтея. Иногда он выражал свое мнение без обиняков: «Пасторально, живописно, преисполнено сельского очарования? Да, несомненно. Удобно? Не сказал бы».

«Как ты можешь так говорить, Хильер? – протестовала Альтея. – Это наш чудесный старый дом! Мы привыкли к его забавным причудам!»

«От этих причуд одни огорчения», – ворчал Хильер.

Альтея не желала ничего слышать: «Нельзя отказываться от традиций. Приют Сильфид принадлежал нам так долго, что стал частью семьи!»

«Твоей семьи, не моей».

«Верно – и я не могу даже представить себе, чтобы здесь жил кто-нибудь, кроме нас».

Хильер пожимал плечами: «Рано или поздно владельцем Приюта Сильфид станет кто-нибудь, кто не имеет никакого отношения к семье Катцвольдов. К сожалению, моя дорогая, это неизбежно. Даже Джаро уже не Катцвольд, если уж говорить о кровных родственных связях».

На такие замечания Альтея могла отвечать только вздохом, признавая, что Хильер, как всегда, был прав: «Но что же нам делать? Переехать в город и терпеть бесконечный шум? Если мы попытаемся продать эту землю, за нее ничего не дадут».

«Здесь пока что тихо и мирно, – соглашался Хильер. – Но поговаривают, что один из местных магнатов вознамерился выстроить в наших местах какой-то чудовищный комплекс. Не знаю подробностей, но, если это так, мы окажемся в средоточии толпы и шума – а тогда лучше было бы найти скромное удобное жилье где-нибудь рядом с Институтом».

«Скорее всего, это пустые разговоры, – отвечала Альтея. – Разве ты не помнишь? Такие слухи ходили уже давно, и ничего из этого не вышло. Мне нравится наш обветшалый старый дом. Мне он нравился бы еще больше, если бы ты починил и покрасил оконные рамы».

«У меня нет необходимых навыков, – возражал Хильер. – Десять лет тому назад я свалился с лестницы, хотя взобрался только на вторую ступеньку».

Таким образом, жизнь в Приюте Сильфид шла своим чередом – что, на самом деле, вполне устраивало всех трех обитателей этой просторной, светлой и тихой усадьбы.

Конечно, за те годы, что Джаро провел в Приюте Сильфид, он нередко отправлялся в разведку, изучая территорию, простиравшуюся за домом. Поначалу Альтея не хотела отпускать его одного и надолго, но Хильер настоял на том, что мальчику в его возрасте нужно было гулять столько, сколько он пожелает: «Что может с ним случиться? Он не заблудится. У нас не водятся хищные звери, даже гигилисты-перпатуарии не встречаются».10

«Он может упасть и сломать ногу!»

«Маловероятно. Пусть делает, что хочет – это научит его полагаться на себя».

Альтея больше не возражала, и Джаро позволяли бродить, сколько угодно.

Уже давно Альтея объяснила Джаро происхождение названия усадьбы. В древних легендах «сильфидами» величали сверхъестественных лесных созданий изысканной красоты, во многом напоминавших фей, но с полупрозрачными волосами и с перепонками между пальцами. Если кому-то удавалось поймать сильфиду и отрезать ей мочку уха, она навечно оставалась в рабстве у похитителя и вынуждена была выполнять любые его пожелания. Супруги Фаты заверили Джаро в том, что в любых легендах таилась крупица правды, и он не видел никаких причин отказываться от многообещающей возможности поймать сильфиду – всякий раз, когда он отправлялся гулять в лес или по лугам, Джаро передвигался как можно тише и бдительно подмечал происходящее вокруг.

Южной границей владений Катцвольдов служила череда крутых холмов, частично покрытых лесом. Примерно посередине одного склона находилась относительно ровная площадка с родником, укрывшаяся в тени пары монументальных смарагдовых деревьев. Здесь Джаро уже несколько лет строил себе хижину. Стены он возводил из камней, тщательно подогнанных и скрепленных цементом; перекладинами крыши служили стволы нескольких молодых флагштоковых сосен, а кровлю он выложил из многочисленных слоев широких сухих листьев себакса. Поступив в последний класс Ланголенской гимназии, он начал выкладывать камин и дымовую трубу, но постепенно осознал, что хижина стала для него мала – он перерос свою игрушку, продолжение детского проекта становилось бессмысленным. Тем не менее, он все еще часто сюда приходил – но только для того, чтобы читать, рисовать в блокноте или учиться писать пейзажи акварелью; некоторое время он забавлялся вязанием декоративных узлов, пользуясь инструкциями из найденного тома под заголовком «Краткое руководство по изготовлению тысячи узлов, простых и сложных».

Однажды Джаро отправился на поляну своей хижины и уселся на траву, прислонившись спиной к стволу смарагдового дерева и вытянув сильные загорелые ноги. На нем были бледно-бежевые шорты, темно-синяя рубашка и спортивные ботинки; он принес с собой книгу и блокнот, но отложил их в сторону и сидел, задумавшись над событиями своей странной и беспокойной жизни. Он вспоминал о внутреннем голосе и о психиатрах с Бантунского холма. Он думал о Фатах, больше не казавшихся ему источниками непогрешимой мудрости. С некоторой обидой он думал о Тоуне Мэйхаке и его внезапном отлете с Галлингейла. Когда-нибудь ему предстояло снова встретиться с Мэйхаком – в этом он был совершенно уверен – и тогда все должно было объясниться.