«Сперва он звучал редко – примерно раз в месяц, и тогда я едва его замечал. Но в прошлом году я слышал его несколько раз в неделю, а теперь он мне очень мешает. Похоже на то, что он появляется у меня в голове, и я не могу от него избавиться!»

Доктор Флорио тихо хмыкнул: «Это мужской голос или женский?»

«Мужской. Больше всего меня пугает то, что иногда он очень похож на мой собственный голос».

«Хм. Возможно, это имеет большое значение».

«Не думаю, – возразил Джаро. – Я твердо решил, что это не мой голос». Он принялся описывать – настолько подробно, насколько мог – звуки, возникавшие у него в голове: «В конце концов мне пришлось кому-то об этом рассказать, и вот – я попал сюда».

«Придется над всем этим крепко подумать, – признался Флорио. – Мне еще не приходилось иметь дело с таким явлением».

«Откуда происходит этот голос?» – с тревогой спросил Джаро.

Флорио покачал головой: «Не знаю. Можно предположить, что операция, которой тебя подвергли в детстве, искусственно соединила какие-то контуры, со временем становившиеся все активнее и в конце концов создавшие иллюзию внутреннего голоса. Если это так, лечивший тебя врач, возможно, сделал ошибочное заключение. Мы узнаем больше после подробного обследования». Доктор Флорио поднялся на ноги: «Давай пройдем в лабораторию. Я хотел бы познакомить тебя с моими коллегами, докторами Виндлем и Гиссингом. Мы вместе займемся твоим случаем».

Через три часа доктор Флорио и Джаро вернулись в приемную. Альтея беспокойно разглядывала их лица. Джаро выглядел спокойным и сосредоточенным, хотя и несколько взъерошенным. Доктор Флорио, казалось, слегка приуныл и перестал приправлять речь выражениями, придававшими ему напускную жизнерадостность: «Для начала мы применили умеренный гипноз и средства, обостряющие память, но не узнали ничего существенного. Пока что я больше ничего не могу сказать – кроме того, что порекомендовал бы Джаро временно устроиться в одной из наших палат, выходящих в сад, где было бы удобно проводить дальнейшие терапевтические обследования».

Альтея запротестовала: «Я хорошо вас понимаю, но мы не хотим отрывать его от семьи и друзей! Мы хотели бы обсуждать с ним ваши процедуры и предлагать, по мере необходимости, свои советы. Если Джаро останется здесь, это будет невозможно!»

«Именно так, – сказал доктор Флорио. – Именно поэтому ему следует остаться здесь».

Альтея неохотно согласилась с требованиями врачей. «Не беспокойся! – сказала она, повернувшись к Джаро. – Мы тебя не бросим! Я буду приезжать каждый день и проводить с тобой как можно больше времени!»

Прокашлявшись, доктор Флорио поднял глаза к потолку: «Для всех нас было бы лучше, если бы вы ограничились более редкими и короткими свиданиями – скажем, на один час каждые три дня».

«Что вы говорите, доктор Флорио? – воскликнула Альтея. – Ведь это неразумно! Джаро нуждается в поддержке, а я хочу знать во всех подробностях о том, как проходит курс лечения!»

Доктор Флорио начинал раздражаться: «Мы предпочитаем не отчитываться о результатах регулярно. Пока состояние пациента не улучшится – а на внезапное улучшение обычно рассчитывать не приходится – мы не хотели бы преподносить вам наборы пустопорожних оптимистических фраз. Как только мы сможем объявить что-либо существенное, мы сразу с вами свяжемся».

«Нам трудно жить, не получая никаких сведений, – пожаловалась Альтея. – Мы очень беспокоимся».

Флорио уступил: «Мы будем ставить вас в известность обо всех применяемых процедурах. Например, сегодня мы погрузили Джаро в гипнотический транс, надеясь стимулировать появление внутреннего голоса – но безрезультатно. Затем мы приступили к подготовке схематических аналогов структуры мозга – они позволят прослеживать синаптические связи. В нашем распоряжении самые современные автофлексы и процессоры; тем не менее, моделирование мозга – деликатное и трудоемкое занятие, чреватое неожиданностями».

Поколебавшись, Альтея спросила: «Вы считаете, что вам удастся ему помочь?»

Доктор Флорио устремил на Альтею печальный взгляд – ее вопрос явно задел его за живое: «Разумеется, сударыня! Иначе у нас не было бы никаких оснований для весомости!»

Альтея наконец удалилась, а медсестра-домоправительница отвела Джаро в отдельную палату. Тем временем три врача отправились в столовую комплекса, чтобы подкрепиться и побеседовать. Доктор Гиссинг был впечатлен сосредоточенным самообладанием их юного пациента: «У меня возникло жутковатое ощущение, что он наблюдает за нами внимательнее, чем мы за ним».

«Чепуха! – заявил доктор Виндль. – Вы проявляете признаки невроза, вызванного чувством вины».

«А у кого они не проявляются? Разве чувство вины – не плодотворнейший стимул, побуждающий каждого из нас приносить какую-то пользу вместо того, чтобы коптить небо?»

«Позвольте мне налить вам еще чаю», – прервал их доктор Флорио, и они отложили дальнейшее обсуждение этого вопроса.

Терапевтические сессии в больничном комплексе «Бантун» заполнили все существование Джаро. Работа продвигалась методически. Графопостроители прослеживали основные структуры его мозга как в двухмерных плоскостях, так и в трех измерениях. Его подсоединили к мониторам. Теперь, если бы внутренний голос снова появился, можно было идентифицировать соответствующую область мозга. Голос, однако, молчал – доктор Виндль, наиболее скептически настроенный из трех терапевтов, считал, что этот факт показателен сам по себе. «Не сомневаюсь, что у мальчика время от времени случались кошмары, – говорил он коллегам. – Он профан, он не чувствует почвы под ногами, ему кажется, что он вот-вот провалится. Известны сотни случаев подобной истерии».

Три врача сидели в библиотеке, где они ежедневно совещались, по традиции сопровождая беседу стаканчиком-другим дымчатого крепкого солодового напитка. Каждый занимал привычное место: доктор Флорио, с физиономией стареющего херувима, облокотился на стол посреди библиотеки; доктор Виндль, язвительный эрудит, устроился в кресле, перелистывая журнал; доктор Гиссинг беззаботно полуразвалился на софе, внимая разговору с безмятежно-просветленным лицом, словно он с наслаждением прислушивался к далеким и сладостным струнным аккордам. Именно это характерное для Гиссинга выражение доктор Виндль не слишком вежливо сравнивал с «мордой настороженной крысы».

Гиссинг укорял Виндля за чрезмерный скептицизм: «Послушайте! Мальчик очевидно говорит правду. Невозможно предположить, что ему нравится торчать в больнице и подвергаться процедурам. У него в жизни уже были какие-то трагедии, и он не хочет их возвращения».

«Несомненно, мы имеем дело с чем-то зловещим, – медленно произнес доктор Флорио. – Непонятный случай, выходящий за рамки моего опыта. Я говорю, конечно, не только о внутреннем голосе, но и о тех картинах, которые он еще помнит – об озаренных лунами кипарисах, о темной фигуре на фоне сумеречного неба. Меня невольно начинает интересовать то, что стерлось из памяти Джаро. Возможно, ему пришлось пережить нечто, от чего у нас самих началась бы истерика».

«Вероятно, часть потерянной памяти можно восстановить», – предположил доктор Гиссинг.

«Маловероятно! – решительно отрезал доктор Виндль. – Провалы на схемах слишком обширны!»

«Верно! Но разве вы не заметили остатки разрушенных матриц? Я насчитал дюжину с первого взгляда. Разумеется, все они в той или иной мере повреждены и со временем только блекнут».

Виндль раздраженно крякнул: «Они не поддаются осмыслению! У нас есть только разрозненные отправные точки, не связанные мнемоническими функциями. В них нет настоящей значимости».

«Существенной значимости нет, но они исключительно любопытны».

«Любопытны для вас – возможно. Но мы не можем тратить время, улавливая расплывчатые обрывки воспоминаний подобно сумасшедшему энтомологу, рискующему утонуть в болоте, размахивая сачком в погоне за редкой бабочкой».

«Словоблудие, болтовня! – жизнерадостно подскочил доктор Гиссинг. – Вы забыли о моей весомости! Мы, „лемуры“, любим приправлять сыр перцем. Если потребуется, я займусь этим без вашей помощи».