«Я умею играть на квакгорне, – заявил Мэйхак, обращаясь к трем слушателям. – Насколько хорошо это у меня получается? Трудно сказать, так как для непосвященных, в том числе для меня, правильное исполнение мало чем отличается от неправильного».

«Уверена, что у вас все получится! – сказала Альтея. – Не заставляйте нас ждать! Сыграйте что-нибудь веселое и легкомысленное».

«Ладно, – решился Мэйхак. – Я исполню песенку „Разгулялись девки на Антарбусе“; других мелодий я не помню».

Мэйхак вставил мундштук в рот и раздвоенную трубку в нос, подтянул ремешки, скреплявшие различные части инструмента, набрал в грудь воздух и извлек из квакгорна несколько пробных глиссандо. Носовая флейта разразилась режущей уши трелью. Звуки, доносившиеся из пузатого горна, можно было бы назвать клокотанием пузырей в сиропе – хотя они вызывали настолько неприличные ассоциации, что супруги Фаты поморщились. Воздушный пузырь сопровождал эту какофонию протяжными мучительными стонами, вибрировавшими в ограниченном, но исключительно неприятном диапазоне.

Мэйхак пояснил выдающиеся возможности инструмента: «Судя по сохранившимся отзывам, знаменитые виртуозы-квакгорнисты умели извлекать любые полутона, сочетая их с гудением, уханьем, бульканьем, визгами и глухими ударами локтей по резонатору. Итак, „Разгулялись девки на Антарбусе“!»

Джаро внимательно прослушал примерно следующее: «Тзызы-бзызы-ийих! тзызы апх-фррр! дзяоу апх-фррр! уауаох уауаох дзанг-фррр! -бррр уауаох тзызы-бзызы уауаох тзызы-бзызы-ийих! апх-фррр! апх-фррр! дзяоу уауаох уауаох тзызы-бзызы-ийих! апх-фррр».

«Лучше не могу, – закончил Мэйхак. – Как вы думаете, что-нибудь получилось?»

«Очень любопытно! – похвалил Хильер. – Когда вы еще попрактикуетесь, у нас ноги пустятся в пляс».

«С квакгорнами надо обращаться осторожно, – заметил Мэйхак. – Их делают дьяволы». Мэйхак указал на символы, рельефно выделявшиеся на поверхности бронзового раструба: «Видите эти знаки? Здесь написано: „Сделано Суанесом“. А Суанес – не кто иной, как дьявол! По словам торговца редкостями, в каждый квакгорн мастером-дьяволом заложена тайная последовательность звуков. Если человек случайно сыграет эту последовательность, его заколдуют дьявольские чары – и он не сможет остановиться, ему придется играть одно и то же, пока он не умрет».

«Одно и то же?» – спросил Джаро.

«В точности – вариации не допускаются».

«Факт изготовления горна дьяволом был, разумеется, подтвержден торговцем?» – язвительно спросил Хильер.

«Само собой! Когда я попросил его предъявить документацию, он всучил мне изображение дьявола Суанеса и взял за это еще двадцать сольдо в дополнение к первоначальной цене. Негодяй знал, что я хотел купить этот горн. Я мог торговаться еще два часа или заплатить на двадцать сольдо больше; у меня не было времени, пришлось платить. Лавочники – неисправимые мошенники!»

Хильер усмехнулся: «Мы познали эту истину на своей шкуре, неоднократно и всевозможными способами!»

«Когда я покупала медные канделябры, со мной случилось нечто подобное, – пожаловалась Альтея. – Мы тогда впервые посетили другую планету, и это само по себе превратилось в целую трагедию!»

«Ну-ну! – улыбаясь, успокоил ее Хильер. – Не надо преувеличивать. В конце концов, господину Мэйхаку хорошо известны неприятности, подстерегающие новичков на экзотических планетах».

«Расскажите, как это было, – предложил Мэйхак. – Я не успел везде побывать – на это не хватит и сотни человеческих жизней».

Перебивая друг друга и вставляя замечания и пояснения, Хильер и Альтея рассказали о своем приключении. Вскоре после того, как они поженились, Фаты отправились на планету Плэйз, приютившуюся в небольшом звездном скоплении почти на краю Галактики. Так же, как и многие другие миры, Плэйз был обнаружен и заселен в период первой великой волны взрывообразного распространения человечества в пространстве, ныне именуемом Ойкуменой. Сами того не зная, супруги Фаты поставили перед собой исключительно рискованную цель: заснять так называемые «равноденственные знамения» племени, населявшего Родственные горы на Плэйзе. Раньше еще никому не удавалось это сделать – никто даже не пытался пуститься в столь самоубийственное предприятие. Беспечные, как певчие птички, новобрачные Фаты прибыли в космопорт Плэйза и разместились в доме отдыха на окраине Строгова, городка в предгорьях Родственного массива. Здесь им разъяснили затруднение, делавшее осуществление их проекта невозможным – а именно то, что их убьют, как только заметят.

Движимые скорее нахальством неопытности, нежели отвагой, молодожены игнорировали предупреждения местных жителей и принялись изобретать способы преодоления каждого из грозивших им препятствий. Они арендовали небольшой аэромобиль и ночью, за два дня до равноденствия, спустились в пропасть Куху. Там, перелетая с места на место, они закрепили на отвесных скалах ущелья тридцать два звукозаписывающих устройства. Им невероятно повезло: их никто не заметил. В противном случае аэромобиль могли накрыть сетью, как насекомое – сачком, после чего Фатов подвергли бы пыткам настолько ужасным, что о них лучше было не упоминать. «У меня до сих пор все внутри холодеет, когда я вспоминаю об этой затее!» – поежилась Альтея. «Мы были молоды и глупы, – прибавил Хильер. – Мы думали, что, если нас поймают, достаточно было сказать, что мы – исследователи из Танетского института, и ни у кого больше не было бы к нам никаких претензий».

В ночь равноденствия горцы приступили к отправлению обрядов. Всю ночь по ущелью разносилось эхо пульсирующих воплей. С восходом солнца наступило время для ритуала искупления, и отголоски визга, сопровождавшего жертвоприношения, возносились из пропасти подобно печальным трелям неведомых птиц.

Тем временем Фаты держались тише воды, ниже травы в Строгове, представляясь агрономами. Стараясь развеять напряжение ожидания, Альтея отправилась в лавку местного антиквара, чтобы порыться в ее пыльных глубинах, наполненных всякой всячиной. В груде малопривлекательного старья она заметила пару тяжелых медных подсвечников – и тут же отвела от них глаза, притворившись, что разглядывает помятую кастрюлю.

«Ценный экземпляр! – тут же прокомментировал лавочник. – Из настоящего алюминия».

«Нет, это меня не интересует, – покачала головой Альтея. – У меня есть кастрюля».

«Конечно, конечно. Может быть, вам понравятся эти старые подсвечники? Где вы еще такие найдете? Чистая медь!»

«Не знаю, не знаю, – сомневалась Альтея. – Пара подсвечников у меня тоже есть».

«Тем более: вам пригодятся новые, если старые сломаются, – настаивал лавочник. – А жить без освещения нельзя!»

«Верно, – согласилась Альтея. – Сколько вы хотите за старые грязные подсвечники?»

«Немного. Примерно пятьсот сольдо».

Альтея не стала даже спорить, ограничившись презрительным взглядом, и принялась разглядывать каменную табличку, зеркально отполированную и покрытую хитроумными резными иероглифами: «А это что?»

«Древние письмена. Я не умею их прочесть. Говорят, они раскрывают десять тайн человеческого существования. Важное приобретение для каждого, кого интересует смысл жизни».

«Не такое уж важное, если иероглифы нельзя расшифровать».

«Можно попытаться – это лучше, чем ничего».

«И сколько она стóит?»

«Двести сольдо».

«Вы шутите! – возмущенно воскликнула Альтея. – За кого вы меня принимаете?»

«Ладно, семьдесят сольдо. Подумайте, как это выгодно: всего лишь по семь сольдо за каждую тайну!»

«Чепуха. Зачем мне устаревшие разгадки каких-то тайн, даже если я смогу их прочесть? За эту табличку я дам не больше пяти сольдо».

«Ай-ай! С какой стати я стал бы отдавать редкости даром любой рехнувшейся покупательнице, откуда бы она ни приехала?»

Альтея торговалась долго и упорно, но после того, как цена снизилась до сорока сольдо, антиквар больше не уступал.

«Это возмутительно дорого! – бушевала Альтея. – Я заплачу сорок монет, только если получу что-нибудь в придачу – что-нибудь не слишком ценное. Например, вот этот коврик и – почему нет? – пару медных подсвечников».