- Уэлихолн! Уэлихолн!

Раздается зычный голос станционного смотрителя, сопровождаемый звоном вокзального колокола. Станционный смотритель не похож на человека - с ним что-то не так. Как будто длинная-длинная шинель растет прямо из плитки перрона, и она... пуста. Под фуражкой - клок тумана. Усмехающийся клок тумана. Рука в перчатке душит рукоятку колокола. Язык колокола исходит ругательствами: "Бом-бом-Дурдом!".

Чемоданы. Сумки. Дорожный хлам. Кто-то (от греха подальше) спешит покинуть Уэлихолн - это добропорядочные джентльмены (трусы) и почтенные дамы (трусихи), но кто-то также и прибывает. Прибывающие делятся на две категории: вернувшиеся в город на праздники (глупцы) и приехавшие как следует отметить что-то там, связанное с положением звезд, непонятным календарем и прочими странными занудными вещами. Глупцы еще не знают, как сглупили, но на то ведь они и глупцы, а зануды в остроконечных шляпах, с метлами в руках да с черными котами или жирными откормленными крысами в клетках шевелят носами. Их носы зовут, ведут, несут их куда-то к рыжим и багровым отсветам в тумане. Там что-то происходит. Кто-то разжег костер и подпалил себе бороду. А кто-то просто печет мышь на вертеле. Они любят печеных мышей. Они водят носами, а слюнки текут по подбородкам и воротникам.

- Уэлихолн! Уэлихолн!

Виктор Кэндл в зеленом пальто и шляпе ступает на перрон. В руках у него коричневый саквояж. Мы сказали "ступает", а это значит, что он сходит с подножки одного из этих вагонов - кажется, "╧13", но кто верит в эти суеверия?! - на перрон, едва не наталкивается на носильщика с тележкой, спотыкается о чью-то трость, наглатывается дыма от чьей-то сигары. О да! - он больше похож на глупца, чем на колдуна. Проклятье, мы сказали "колдуна"? Да, мы сказали - и сами не заметили. Не к добру это... Ну да ладно. Что жалеть, когда с Виктором Кэндлом уже все и так ясно, все понятно, все готово, его не ждут дома, но его ждут в других местах. Очень ждут, например, под корнями старой ивы, или в пруду, или в печи... Да, он глупец. Его хочется пожалеть, не то что тех - прочих (с метлами). Хочется сказать ему что-то утешающее... напоследок, в отличие от тех - прочих (с клетками, котами и крысами). Ведь что касается "прочих", вам, встреться вы с ними на одной улочке, захотелось бы отдать им все свои деньги и попросить просто пройти мимо: "Давайте обойдемся без этих ваших рифмованных фразочек, если вы понимаете, о чем я".

И вот эта жалкая, нелепая личность сходит с поезда, выбирается из туч пара от паровозов, смешанного с туманом. Ускользает от станционного смотрителя, который едва не стукнул его своим колоколом.

В ушах начинают звучать скрипочки, они пилят и пиликают, пиликают и пилят, словно режут кого-то, и кто-то визжит. А Виктор начинает шептать и бормотать, как какой-то странный-престранный тип. Любой уважающий себя колдун поглядел бы на него с осуждением: вот чудак, вот непонятная личность.

Виктор Кэндл идет домой. Он бредет через город. Через смутно знакомый городишко, куда заказывал себе возвращаться. Но он получил письмо, пугающее приглашение, в котором было столько угрозы, что он просто не мог не приехать. "Некоторым людям угрожает опасность... некоторым дорогим для тебя людям... И только ты в силах помочь им..." Он ведь глупец, как вы помните. Он сел на поезд, пересек пустоши, и вот он тут. Со своей зеленой шляпой и этим коричневым саквояжем. Он бредет домой. Город пуст, и только тени притаились в тумане. Виктор Кэндл будто вырезан огромными ножницами из своей жизни и пришит к этому странному городу.

Он тут совсем один...

Осень пожирает его.

Голодная осень пожирает потерянные сердца... Виктор ушел с вокзала, он потерял из виду паровозы. И никто не может теперь с абсолютной уверенностью утверждать, что они вообще когда-то существовали. И что он приехал сюда на одном из них, а не просто вышел прогуляться... с дорожным саквояжем в руках.

Осень пожирает их сердца... их сердца...

Из тумана раздается:

"Кошелек или жизнь! Кошелек или жизнь!"

Он идет по городу. Опавшие листья под его ногами. Они кроваво-красные и канареечно-веселенькие, но их веселость зла и поддельна, как и все здесь. Листья повсюду. Они застилают и тротуар, и дорогу - пути не видно, пути не найти.

Кругом горят фонари - рыжие проблески в туманной дали. Они то здесь, то там. Над головой и даже под ногами. Хотя последние - это всего лишь отсветы в лужах. Слышатся скрежет и треск - как будто это корабль терпит крушение, столкнувшись с башней над пожарной частью, приманенный этими ложными маяками. Или это всего лишь испуганное сердце Виктора Кэндла?

А еще дует ветер. Но он не развеивает туман - наоборот, он сгущает его лишь сильнее, будто замешивает вату вокруг города, вокруг глупца, осмелившегося ступить своими коричневыми туфлями на грязные лужные мостовые. Странный ветер приносит странный звук. Он далек. Он словно эхо. Нет! Он уже близок, и раздается прямо за спиной.

Виктор Кэндл останавливается, оборачивается и видит забытый кем-то на аллее старинный радиоприемник - такой же стоял на кухне у его мамы. Радиоприемник ни к чему не подключен. Он просто не должен здесь быть. Но при этом из него раздается:

"Ха-х-ха-ха-ха..."

Злобный смех - женский смех, искаженный и усугубленный радиопомехами. Никто, вроде бы, не шутил, но при этом кому-то смешно. Виктор Кэндл не понимает этот смех без шутки. Он пугает его. Смеются над ним. Недобро. Угрожающе...

Виктор Кэндл бежит прочь от радиоприемника, бежит сквозь туман. Листья под ногами куда-то ведут его, но он не представляет куда. Он потерял направление. Он вдыхает каминный дым. Дым приносит с собой запахи вкусной еды, готовящейся в печах и каминах. Где печи - там кухня. Там дом. И люди...

Виктор Кэндл бежит туда, куда ведет его нос. Но его нос, признаться, не настолько развит, как у тех же колдунов и ведьм... Мы что, только что сказали "ведьм"? Проклятье! Да что с нашим языком не так?! Ну да ладно, какой смысл отнекиваться?.. Нос Виктора Кэндла (или правильнее сказать - нюх?) не так хорош, как у ведьм.

Виктор Кэндл тем временем оказывается в тупике. В переносном смысле. Он не знает, куда ему теперь идти, сколько сейчас времени, сколько он блуждает в тумане. Его часы на цепочке стали - явно очередная подлость этого мерзкого городишки.

Виктор Кэндл ощущает, что Осень отгрызает от него кусочек за кусочком. Что она пожирает его, ловко управляясь ножом и вилкой.

Виктор Кэндл потерян в тумане. Он в парке (кажется). Стоит на засыпанной листьями дорожке (вроде бы). Но куда он шел и откуда пришел? Где искать направление... Туман сгустился так сильно, что кругом не разглядеть вообще ничего - маши руками перед лицом - не маши, ничего не увидишь.

Кроме разве что...

Огонек в паре десятков шагов. Виктор Кэндл осторожно идет на свет. Ох уж эти глупцы, бредущие на свет в тумане. Знали бы они, что их ждет...

И тут Виктор Кэндл встречает незнакомца - в тумане проглядывает силуэт высокого мужчины в пальто и цилиндре. Незнакомец стоит к нему спиной. Шарф обмотан вокруг шеи, воротник пальто поднят, руки в карманах. Ему, видимо, зябко. Свет идет от его головы - должно быть, курит сигарету или сигару...

- Мистер!- зовет Виктор Кэндл, но незнакомец не реагирует.

Виктор Кэндл подходит ближе и осторожно касается его плеча...

- Мистер! Вы не подскажете мне дорогу?

Виктор Кэндл обходит незнакомца и даже отшатывается. Незнакомец выглядит не слишком-то доброжелательно. Разумеется, откуда взяться доброжелательности, когда прозябаешь один в тумане.

Как оказалось, курить сигарету он не мог: рот его зашит. А свет идет из прорезей глазниц. Вместо головы у незнакомца большая тыква.