Хотя…

Нет. Он знал. Дело было в голосе этого мужчины. Казалось, ему правда нужно, чтобы кто-то с ним поговорил.

- Хорошо, - подтвердил Джеймс свое согласие и задумчиво нахмурился. - Ита-ак, мой день начинается по будильнику. Завтрак - и на пары… - начал Джейсмс, даже не понимая, почему рассказывает правду, когда мог бы выдумать себе совершенно любую личность.

***

В общей гримерке было невероятно тесно, и люди сновали повсюду, торопливо заканчивая последние приготовления. Но Джеймс не обращал внимание на царивший вокруг гомон. Он даже не слышал его, словно звукорежиссер его жизни решил взять выходной или поэкспериментировать, поработав в жанре немого кино. И вот вокруг толкаются, поправляя костюмы, люди, заканчивающие гримироваться, а Джеймс не понимает ни слова из того, что они говорят, даже не может расслышать. Да и не хочет. Достаточно звука собственного сердца, тяжелым стуком отдающегося где-то глубоко в черепной коробке. Остается надеяться, что эта «контузия» пройдет, когда он выйдет на сцену.

Саманта - единственная гримерша, которая пришла помочь со спектаклем, не справлялась с работой, хотя, чего стоило ожидать: легкомысленная блондинка опоздала почти на час и теперь только и носилась между молоденькими актрисами, помогая им с прическами и гримом, оставив актеров на произвол судьбы. МакЭвой не смотрел, что делают остальные, отбив себе один из столиков, и сам принялся гримироваться. Опыта в этом у него было мало, и прежде глаза красить ему не доводилось, но он столько раз видел, как это делают его одногруппницы, и был уверен, что справится.

И вздрогнул он, лишь когда по привычке стал подкрашивать губы гигиенической вишневой помадой.

Юноша замер у зеркала, чувствуя, что покраснел, но при таком свете и с легким гримом это было совсем незаметным.

- Так, народ! - Бенедикт прервал общую суматоху и встал на небольшую подставку, словно его роста было недостаточно. Юные актеры и актрисы притихли, посмотрев на ведущего актера, который уже час - как был полностью готов к выходу на сцену.

- Чтобы никто не халтурил, а то из-за одного паникера оценку могут снизить всем. Это вам не теоретическая часть, а практическая …

- Бен, все будет нормально, - Эмилия нервно улыбнулась, поправляя пышное платье, а вот Джеймсу стало как-то не по себе.

- Да ладно? А кто у нас на сдаче Шекспира текст забыл? - Бен многозначительно посмотрел на Джеймса, и шотландец невольно напрягся.

- Такого больше не повторится!

- Уж надеюсь. Я уже говорил, что если ты боишься сцены, то зря поступил в театральное.

- У меня нет проблем со сценой, - почти враждебно прорычал МакЭвой, готовый наброситься на Бенедикта, но только сжал кулаки покрепче и выдохнул.

До выхода оставалось не более десяти минут. И это уже не Шекспир. Свои реплики он знал идеально, и на этот раз зал не сможет вогнать его в оцепенение.

***

Студенческий спектакль был открыт для посещения, и обычно всегда набирался почти полный, пусть и небольшой, зал.

Майкл долго пытался заставить себя даже не думать об этом. Он должен держаться как можно дальше от него. Не думать о нем в свободное время. Не желать его так сильно. Ведь стоит только позволить себе это, всего один раз поддаться собственной слабости - и уже невозможно будет это остановить.

Так было всегда, и никогда прежде ему не хотелось это останавливать. Какой в этом смысл? Это же не отношения. Просто желание, которое нужно утолить, с человеком, который хочет того же и который исчезнет, получив желаемое. Не нужно даже имени знать. Порой достаточно просто оставить деньги на прикроватной тумбочке.

Но это длится уже месяц.

Он появляется на экране, такой бледный и юный, такой невинный, и в то же время Майкл чувствует, что за этой нежной внешностью должен скрываться настоящий чертенок.

Не думать.

Он так старался не думать об этом.

Но от этого становилось только сложнее.

Как можно смотреть на эти алые губы и не думать о том, как они будут плотно обхватывать член?

Как можно смотреть на изящный изгиб шеи и не желать усыпать эту кожу поцелуями, оставить на ней темные метки засосов?

Как можно смотреть на его ножки, обтянутые потертой джинсой, и не желать раздвинуть их шире, прямо через ткань бережно прихватить зубами член и чувствовать, как он станет тверже, откликаясь на опасное прикосновение, смягченное плотной одеждой?

Майкл привык смотреть на людей только так, видеть их только так, даже если внешне оставался спокоен. Он мог просто разглядывать тело и понимать, где будут самые чувствительные точки, почти слышать стоны, которые можно будет услышать, лишь прикоснувшись…

Вход в студенческий театр был хорошо освещен фонарем, и почти все зрители уже вошли внутрь, лишь несколько мужчин стояли в стороне и торопливо докуривали.

Майкл еще раз посмотрел на афишу. Играют «Нотр Дам».

Джеймс немного говорил о репетициях, но Майкл понимал, что он нервничает, каким бы спокойным ни пытался казаться. Да еще и получил роль священника.

Пожалуй, это стало последней каплей.

Увидеть этого маленького чертенка в рясе, да еще в образе человека, испытывающего непреодолимое влечение к цыганке…

Майкл хотел это увидеть.

Ему было глубоко плевать на остальных актеров и на то, что этот спектакль идет в зачет для Джеймса. Просто важный экзамен.

Он просто обязан увидеть Джеймса именно таким. Порочным и невинным одновременно.

Просто посмотрит хотя бы начало его выступления, а затем уедет до окончания, чтобы не поддаваться искушению встретить его после спектакля.

Но спокойно дышать уже трудно.

Майкл вошел в темный зал последним и сел на крайнее свободное место, успев к самому началу спектакля.

Все актеры - еще совсем молодые студенты и студентки, явно старавшиеся угодить преподавателям, занимавшим первые ряды, что не особо-то шло на пользу спектаклю. Но Фассбендер и не для этого сюда пришел, так что просто терпеливо ждал, почти не слушая реплик и не вдумываясь в происходящее, хоть он и пытался это делать. Старался сосредоточиться хоть на одном актере, но мысли быстро срывались на Джеймса, который, должно быть, сейчас волнуется, стоя за кулисами уже полностью готовый к выходу.

Такой юный и напряженный, будто струна.

К нему тянет прикоснуться, и сегодня не будет монитора, который бы служил преградой…

Нельзя.

Приходилось все чаще себе это напоминать. Нельзя так думать о мальчишке. Но сколько бы Майкл ни запрещал себе это, мысли находили путь прорваться в его сознание.

Когда Джеймс вышел на сцену, все остальные актеры просто исчезли.

Майкл видел только юношу, слышал только его, впитывал каждое слово, наполняясь его голосом, и даже не замечал, что вцепился в подлокотники кресла до дрожи в руках.

В жизни он был еще невероятнее, чем на экране монитора.

И почему-то именно сейчас в голове звучал его лукавый голос «А что ты хочешь попросить?»

Что?

То, что он наверняка откажется делать, и то, чего никогда не делал прежде. То, что могло бы его напугать или вызвать отвращение, и даже то, что он мог бы сделать, если бы решился.

Слишком многое…

Нельзя даже начинать.

Не с юношей, который даже догола на камеру отказывается раздеваться.

Это чертово предупреждение. Обычно его достаточно, чтобы пройти мимо… Но не мимо Джеймса, смотрящего с монитора своими огромными голубыми глазами.

А теперь эти мысли, подобно чуме, захватили все сознание, словно сдетонировали от вида такого живого и реального Джеймса, бесподобно играющего свою роль на сцене.

Жаркий вздох - и перед глазами уже нет даже сцены.

Нет, Джеймс должен быть в той широкой постели.

Выгибаться под телом Майкла и стонать своим раскрасневшимся ярким ртом. Он должен дрожать от возбуждения, насыщая Майкла этим ощущением…

Он едва слышно скрипнул зубами, и, заставив себя встать с места, как можно тише вышел из зала, быстрым шагом направившись в сторону мужского туалета.