Сколько их тут разлеглось? А сколько пальцев на обеих руках, без одного. Один – это атаман, нет его здесь. Отлучился куда-то по делу важному. Доглядеть, должно быть, что да как. Может, кто с зарей на дороге покажется, это ведь только кажется, что она далеко от становища, а на самом деле – не более двух полетов стрелы, ежели б на открытой местности. Или еще куда.

Шорох раздался. Прилетел ворон, скрылся за сосной высоченной, возле которой Невер спал. Мгновением спустя, атаман из-за дерева показался, к кострищу направился. Остановился, осмотрел хмурым взором становище, свистнул в полсвиста, ажно уши заложило. Вскинулись бродяжники, ровно и не спали, оружие похватали. Кто присел, а кто и на ноги поднялся. Что стряслось, атаман? Чего в такую рань поднял? Дело какое предстоит?

Поддел атаман ногой обрубок ствола, катнул к кострищу, присел. Знак подал, чтобы остальные ближе подбирались да устраивались, кто как. Видать, и впрямь что-то серьезное намечается; коли б иначе, атаман сам бы все порешил.

– Вот что, братцы, – начал тот. – Подумать нам надобно, как быть. Розыск на нас обнаружился. Скоро здесь будет.

Переглянулись люди гулящие; неужто слово заветное для розыска ни во что стало?

– Сам бы он никогда дороги к нам не нашел, да проводница у него сыскалась…

– Это кто ж? – спросил один из разбойников.

– Да так, местная жительница… Ей слово заветное – не преграда.

– А розыск… Много их? – нарушил молчание другой разбойник.

– Не много. Один всего.

Ушам своим не поверили. Это что же, из-за одного, пусть он хоть из богатырей богатырь, переполох такой? Друг на друга глянули. Не вчера со двора ушли, не в одной переделке побывали. Каждый, почитай, с кистенем, саблей степной или еще с чем, кому что любо, ловчее, чем иная баба с веретеном управляется. Им ли одного испугаться? Или один этот тоже словом владеет?

– Скрывать не стану, – тяжко молвил атаман. – Не разглядел, что это за розыск. Вроде как нараспашку, а непонятно. Упрямый, страху в нем нету, но не волхв. По виду – дюжий, в доспехе воинском, конь при нем. Ухватки же воинской не видно, не дружинник, стать… Ну, чего молчите? Тут раздумывать особо нечего, неподалеку он уже.

Хорошо сказать – раздумывать нечего, так привыкли уже. Обычно как дело ладилось: соберет атаман круг, скажет, кому где стоять да что делать, и вся недолга.

– Так чего особо думать-то? – проскрипел Невер. – Порешим его, как и не было. Он один, кем бы ни был, а нас эвон сколько.

Разбойники одобрительно загудели, кроме молодого, который помалкивал, посматривая на старших.

– Порешить, ума много не надо, – наставительно заметил атаман. – А ну как его к нам в товарищи взять? Рассказать про наше житье-бытье вольное, про богатства несметные, кои удалью да умением добыть можно?..

– Не удалью да умением, татьбой да лжою богатства свои наживаете, – раздался голос. – Людей обижаете, кто супротив вас слова сказать не посмеет, чтобы с саблей вострой не переведаться. В товарищи взять желаете? Не будет у нас товарищества. А смерти моей искать станете, глядишь, зубы-то и пообломаете.

Обернулись бродяжники на голос, а Илья уже на полянку, где становище, вышел. И верно, конь при нем, и оружие, и сам в доспехе. Только оружие, если присмотреться, к седлу приторочено, в руках же и нет ничего, окромя булавы. Хоть и дюж, а кому грозить вздумал? Не детишки, чай. Погоди ужо, даст знак атаман, разочтемся.

– Ты, человече, коли по делу пришел, так говори, зачем, – посуровел атаман. – А лаяться дома, с бабой своей, ступай, коли есть.

– Говорить мне с вами особо не о чем, – спокоен Илья, ровно на огонек к родне ввечеру заглянул. – Обидели вы селян наших, золото-серебро отняли, телеги с лошадьми, самих раздели. Коли добром вернете, подумаю еще, что с вами делать, а коли нет – так не взыщите.

– Где ж это селяне золотом-серебром разжились? – усмехнулся атаман. – Что-то во всю жизнь не попадалось мне селений таких, чтоб богатством славились. Тем паче, заморским. Не ладно говоришь, человече. Нас в лжи укорил, а сам?.. Добром вернуть? Возьми сам, коли сможешь. Тут оно, неподалеку, закопано. Смотри только, заговор на него положен. Никому не дастся, ежели кровь невинную над ним не пролить. А тебе, человече, вот еще что скажу: либо к нам в товарищи, либо в сырую землю. Нет у тебя отсюда иного пути.

Призадумался Илья. Не о товариществе и сырой земле. О золоте-серебре, которое заговорено, чтоб без крови невинной не взять. Как же ему теперь быть? Яснее солнышка ясного, не взять ему клада во второй раз. Так ведь и с пустыми руками назад воротиться тоже не гоже. Не то, чтоб с пустыми, телеги-то, вон они стоят, и лошади. А как же кузница, мельница? Сколько лет без них жили, столько и еще жить?..

Видит атаман, молчит Илья, ничего не отвечает. По-своему понял.

– Ты, коли насчет золота, не тушуйся. Придет пора, достану, все по-честному поделим. Ну, чего решил?

– А чего тут решать? Повяжу вас всех, да в деревню отвезу. Пускай народ волю свою объявит, что с вами делать.

– Народ, так народ, – согласился атаман. – Нехай себе там решает, а здесь мы решать будем. Вяжите его. Денек-другой без еды-воды полежит, может быть, и одумается. А нет, так омут недалече…

Буднично так сказал, спокойно. Даже вздохнул: чего, дурень несговорчивый, супротивничает? Не понимает, видать, счастья своего.

Разбойники же, тем временем, к Илье ломанулись. Впереди Невер, саблей степной размахивает. Ему первому и досталось. Махнул Илья булавой, даже и не вполсилы. Попала она в грудь разбойнику; отлетел шагов на пять, и еще других за собой увлек, наземь повалил. А еще двоих – тут уж конь богатырский удружил. На дыбы поднялся, разом копытами отшвырнул. Вроде как проще стало. Поредела дружина разбойничья. Сразу трое – не живы, не мертвы полегли. Пятеро против Ильи остались: атаман с места не двинулся, да и молодой разбойник поостерегся, за спинами товарищей схоронился.

– Сказано же вам было – зубы пообломаете, – вроде как с досадой молвил Илья и булаву с руки на руку перебросил. – Ну, чего волками уставились? Али мало?

Должно быть, мало показалось. Снова ватагой на пришлеца кинулись. На этот раз Илья и булавой не махал. Первому подскочившему так сплеча в ухо отпустил, что тот опять: и сам упал, и остальных повалил. Закопошились разбойнички, знать, поняли, не на того напали. Илья на атамана глянул.

– Ну так что, добром пойдешь, али как? А про слово заветное и думать забудь. Враз достану. – И булавой показал, как достанет.

Поднялся атаман.

– Не так хотелось свидеться, не так и расстаться. Что ж, нонче твоя взяла, а завтра – поглядим. В долгу я у тебя остался. Прощай пока, ненадолго…

Руки вскинул над головой, присел чуток, подпрыгнул – вот уже и нет его. Взмахнул крыльями ворон черный, прочь подался. И нет у Ильи ничего, чтоб достать перевертыша. Крякнул с досады. А тот далече не улетел. Сел на сук, сидит, смотрит, что дальше будет.

Махнул на него Илья рукой, к разбойничкам повернулся.

– Слыхали, что сказано было? К народу, на суд отведу. Али непонятливые?

Хотел еще что-то добавить, а тут голос раздался.

– Погодь, Илья, на суд вести. Может, по-иному сговоримся…

Повернулся Илья в ту сторону, а там… Понятно, кто там. Хозяин объявился. Смурной весь, на пень замшелый похожий.

– Слыхал я, – говорит, – о чем речи велись. Потому, предложение есть. Сам видал, какой лес у меня – дремучий да запущенный. За всем не уследишь, да и рук мало. Не веди их на суд, мне отдай. Работниками у меня послужат, пока век их не придет.

Молчит Илья, соображает. Оно, конечно, разбойники, но с другой стороны, как же: вот так запросто в неволю отдать?

А хозяин ровно читает, что внутри у Ильи творится.

– Думаешь, сокровища свои они лаской да уговорами добывали? А на суде за такое, сам знаешь, что народ приговорит… Молодого, вон того, что отдельно стоит, с собой забирай, отдаю, нет на нем вины тяжкой. И еще денег дам, на кузню и мельницу. Чистых денег. То золото-серебро, что у сельчан твоих отняли, – кровь на нем, оттого и цвет подобающий имеет. Его себе оставлю.